Страница 8 из 13
– Как вам Т-34?
Я считаю, что это была нормальная скоростная машина. Если мы прошли на Т-34 от Ясс и до конца войны, это значит, что Т-34 надежнейшая машина, ремонтопригодная, эксплуатационно-технологичная, простая в обслуживании. Если у Т-34 главный фрикцион неисправен, то можно и на бортовых завестись и поехать. Включил 3-ю передачу, выжал бортовые фрикционы, включил стартер. Да, нагрузка на аккумуляторы будет большая, но ничего, заведется. После этого рычаги на себя – оп! Рычаги вперед – и пошел! В мирное время я был старшим офицером по вождению и технической подготовке. Когда был зампредседателя комиссии по присвоению классности, мы принимали экзамены на мастера вождения. Если механик-водитель не умеет трогаться с неисправным главным фрикционом, значит, он мастера не достоин.
– Воздушные фильтры нормально работали?
В пыли – не особенно. А вот в Европе, когда мы шли по асфальтовым дорогам и только для боя разворачивались, пыли как таковой нет, тут проблем не было.
– Со временем Т-34 становились надежнее или, наоборот, качество сборки падало?
Мы добивались повышения качества. Когда принимали танки на заводе, то их проверяли и составляли дефектные ведомости. На каждый танк бывало 100–150 недостатков: нет шайбы под болтом, коронная гайка не закреплена штифтом, недовернут болт, торсион неправильно отрегулирован – вот такие мелочи. Все записываем и даем тому, у кого мы принимаем танк, на исправление. После этого мы по списку проверяем, чтобы все было сделано.
– Были ли случаи преднамеренного выведения танка из строя?
У меня в роте был такой случай. Это было под Кривым Рогом на Днепре. На катках «Валентайнов» стоял колпак, в центре которого была пробка, завернутая гайкой. Для смазки катков в это отверстие набивали солидол. Один механик-водитель взял, повыворачивал эти заглушки и выбросил, а мне докладывает:
– Я не могу идти в атаку. У меня нет заглушек.
– Где они?
– Не знаю.
Тут разбираться некогда было. Я просто взял ветошь, забил дырки:
– Иди в бой!
После боя спросил командира танка, почему он не следил. Разумеется, доложил командиру роты, но не знаю, что было с экипажем.
Был еще такой случай. На подъеме механик-водитель на большой скорости не плавно выжал педаль главного фрикциона, а рывком – все диски коробятся, фрикцион ведет. Я такому умнику сразу сказал:
– Меня это не касается. Трогай на бортовых и иди в атаку.
О подобных случаях я докладывал командиру роты, командиру батальона и зампотеху батальона. Когда танки актируются на списание, то тут нужна еще и подпись смершевца. Он все время двигался со штабом батальона. Нужно мне списать, я подхожу: «Танк сгорел». Он подойдет, посмотрит, подпишет акт. Только сгоревшие танки считались безвозвратной потерей, остальные танки ремонтируются.
Был еще случай – механик-водитель во время бомбежки выскочил из танка, смандражировал. Я его понимаю, сам несколько раз был под такими бомбежками, что думал, уже все. После бомбежки чувствуешь полное опустошение, безразличие и хочется спать. Но надо уметь себя держать в руках. Страх – это такое чувство, которое можно контролировать. Я всегда говорил: «Ребята, не выскакивайте из танка во время бомбежек. За всю войну на моих глазах было только три прямых попадания в танк авиабомб. Только три! А сколько было бомбежек!»
– Были ли повреждения авиационных пушек?
Практически не было.
– Механики-водители могли только водить танки или все же были способны их обслуживать?
Четко было установлено, что каждый механик-водитель должен получить не менее 13 моточасов вождения, прежде чем сдать на права. Кроме этого, он должен сдать экзамен по технической подготовке и обслуживанию танка. Он обязан знать танк, регулировки.
Если механик-водитель не умеет обслуживать машину, как он будет на ней воевать? Он должен заправить машину, смазать, подтянуть, например, ленивец. Если на Т-34 ленивец опущен, то гусеница на ведущем колесе будет проскакивать, не цепляясь гребнями.
Помню, когда мы атаковали под Кривым Рогом село Красная Константиновка, много танков потеряли, но так ее и не взяли. В ней три «Тигра» стояло. Село наверху, а внизу – речушка с заболоченной поймой. Наши танки спускались вниз, а потом медленно ползли по раскисшей земле, а их в это время лупили. Позже, ночью штрафной батальон без единого выстрела захватил это село и вырезал всех немцев, которые там оборонялись.
Пошли мы ночью танки эвакуировать. Вот стоит один танк, порвана гусеница. Завели – нормально работает. Но натянуть гусеницу нормально не можем – оторван кронштейн ленивца, натяжения нет, гусеница проскакивает по ведущему колесу. Пошли обратно, взяли пехоту. Поставили пехотинца на каждый трак, натянули гусеницу на первый каток и стянули специальным пауком для стягивания траков. И так мы вывели этот танк с поля боя. Потом с сожженного танка, безвозвратной потери, мы срезали автогеном кронштейн ленивца, приварили. Этот танк потом превратили в тягач.
Или вот еще случай. Рядом стояли два стога сена, к каждому стогу сена поставили по танку. Наутро экипаж просыпается, а немцы с другой стороны стога сена поставили свои танки. Наши первые увидели, открыли стрельбу. Один танк сожгли, а второй сжег один наш танк и удрал. Причем экипаж этого сгоревшего танка смандражировал – увидел немецкий танк и убежал, бросив свой танк. Экипаж приходит – танк сожжен. Мы со смершевцем пошли проверять и составлять акт на списание. Смотрим – танк пробит в нескольких местах, а экипаж цел. Такого быть не может! Начали спрашивать:
– Командир приказал выпрыгнуть из танка.
– Где командир?
– Не знаем.
Что с них возьмешь – им приказал офицер. Дали им по пять суток ареста и вычет из зарплаты. Механик-водитель получал 325 рублей и фронтовые. Я, зампотех, получал 700 рублей. Это были деньги! У них вычли 50 % ежесуточно. А офицер пропал, и все. Через несколько месяцев мы его встретили. Оказалось – он удрал в пехоту! Причем за это время успел пройти от командира взвода до командира батальона и заработать два ордена! Мы Ломову, контрразведчику, сказали. А он говорит:
– Чего его судить, если он все равно пошел воевать? Человек воевал, заработал ордена. Он же не удрал с поля боя и не дезертировал. Он только поменял род войск.
Контрразведчик у нас был нормальный мужик.
– Были такие случаи, когда танк идет в атаку, экипаж выпрыгивает и танк сжигают?
С такими случаями не встречался. Даже не слышал о таком. Как можно подставить танк? Это смерть самому.
Когда шли в атаку, то вне танков в танковой роте оставались я, зампотех, мои танковые техники, регулировщик, санитар и санинструктор. Санинструктором у нас была небольшого роста восемнадцатилетняя девочка Аза. Ей было очень тяжело вытаскивать раненых членов экипажа, и она придумала такую узду, которую продевала в подмышки раненому и потом поднимала его всем телом.
Она была влюблена в командира роты. Я тоже подбивал к ней клинья, но получил от ворот поворот: «Витя, я его люблю». Однажды его танк был подбит, а сам он был ранен. Она пошла вытаскивать его, и я с ней. Мое дело эвакуировать танк, но надо сначала вытащить экипаж, оказать первую помощь. Так что я ей всегда помогал. Она залезла на корму танка, надела на командира эти вожжи и подняла его с сиденья на башню. Он еще стонал. И в это время в них попадает 88-мм снаряд. Его тело падает, и в руках у нее осталась голова и часть груди. Ее фактически тоже разорвало на две части. Это было страшно… Нужно было побороть страх, жажду жизни, на войне надо работать, воевать.