Страница 6 из 7
Мистер Хэвишем заложил ногу за ногу и задумчиво соединил концы пальцев. Он подумал, что, пожалуй, пора все объяснить подробнее.
— Граф… очень важная персона, — начал он.
— И президент тоже! — вставил Седди. — Факельное шествие растягивается миль на пять, а еще они ракеты пускают и оркестр все время играет! Меня мистер Хоббс брал посмотреть.
— Граф, — продолжал мистер Хэвишем, без особой уверенности нащупывая почву, — часто очень древнего происхождения…
— Как это? — спросил Седрик.
— Из очень старой семьи… Очень старой.
— А-а! — сказал Седрик, засовывая руки поглубже в карманы. — Понимаю! Это как торговка яблоками, что сидит возле парка. Я уверен, что она тоже очень древнего… прохождения. Она такая старая, что непонятно, как она на ногах держится. Ей лет сто, не меньше, но она всегда там, даже когда дождь идет. Я ее жалею, и другие мальчики тоже. У Билли Уильямса один раз был чуть не целый доллар, и я его попросил покупать у нее каждый день яблок на пять центов, пока он не истратит всего доллара. Это было бы двадцать дней, но ему яблоки через неделю надоели. Но тут мне повезло: один джентльмен подарил мне пятьдесят центов, и я стал покупать яблоки вместо Билли. Жалко ведь тех, кто такой старый и имеет такое древнее… про-хождение. Она говорит, у нее от него кости болят, и в дождик ей всегда хуже.
Мистер Хэвишем не знал, что на это ответить, и молча смотрел на серьезное лицо своего юного собеседника.
— Боюсь, что вы не совсем меня поняли, — сказал он. — Когда я говорил о «древнем происхождении», я имел в виду не возраст, а то, что имя такого семейства известно в обществе с давних времен, возможно, люди, носившие это имя, были известны много столетий назад и о них не раз упоминали в истории их страны.
— Как о Джордже Вашингтоне, — подхватил Седрик. — Я о нем с самого рождения слышал, а он еще задолго до того был известен. Мистер Хоббс говорит, его никогда не забудут. Это из-за Декларации независимости и Четвертого июля, вы ведь знаете. Он был очень смелым человеком, вот в чем дело.
— Первый граф Доринкорт, — произнес торжественно мистер Хэвишем, — был возведен в графское достоинство четыреста лет назад.
— Ну и ну! — воскликнул Седрик. — Вот это давно! А Дорогой вы об этом рассказали? Ее это очень заинтересует. Мы ей расскажем, когда она вернется. Она очень любит такие истории. А что граф еще делает — помимо того, что его возводят?
— Многие из них помогали править Англией. Некоторые были отважными людьми и участвовали в старину в великих сражениях.
— Я бы тоже хотел участвовать, — признался Седрик. — Мой отец был солдатом, и очень отважным — совсем как Джордж Вашингтон. Может, поэтому его и сделали бы графом, если бы он не умер. Я рад, что графы храбрые. Это великое пр… как это… имущество — быть храбрым. Я раньше многого боялся — темноты, например; но потом я стал думать о солдатах во время Революции и о Джордже Вашингтоне — и вылечился от страха.
— У графов есть еще одно важное преимущество, — проговорил с расстановкой мистер Хэвишем и пытливо посмотрел на мальчика. — У некоторых из них много денег.
Ему было интересно узнать, известно ли его молодому другу, какою властью обладают деньги.
— Это хорошо, — отвечал спокойно Седрик. — Мне тоже хотелось бы иметь много денег.
— Да? — спросил мистер Хэвишем. — Для чего?
— Знаете, — объяснил Седрик, — с деньгами можно многое сделать. Вот, к примеру, торговка яблоками. Будь я богат, я бы купил ей брезентовый навес для лотка и маленькую печку, а в дождливые дни я бы давал ей по доллару, чтобы она сидела дома. И еще… ах да, я купил бы ей теплую шаль. Тогда у нее кости не так бы болели. У нее кости не такие, как у нас; они у нее болят при малейшем движении. Это очень тяжело, когда у человека такие кости. Если бы я был богат и смог бы ей все это купить, может, они бы у нее перестали болеть.
— Гм, — проговорил мистер Хэвишем. — А что бы вы еще сделали, если бы были богаты?
— О, много чего! Конечно, я бы купил Дорогой всяких красивых вещиц — игольниц, вееров, золотых колец и наперстков, а еще энциклопедию и коляску, чтобы ей не нужно было ждать омнибуса. Если бы она любила розовые платья, я бы их ей купил, но она любит черные. Я бы ее повел в большие магазины и сказал, чтобы она все посмотрела и сама выбрала. А потом Дик…
— Кто это Дик? — спросил мистер Хэвишем.
— Дик — чистильщик сапог, — отвечал юный лорд с жаром, радуясь, что мистер Хэвишем принимает его планы близко к сердцу. — Он просто замечательный. Он сидит на одном перекрестке в самом центре города. Я его очень давно знаю. Однажды, когда я был совсем маленький, мы там проходили с Дорогой, и она мне купила дивный мяч, такой прыгучий; я его нес, а он вдруг прыгнул прямо на мостовую, где лошади и кареты, а я так огорчился и заплакал — я ведь был еще маленький, я тогда еще в шотландской юбочке ходил. А Дик как раз чистил одному человеку ботинки. Он мне сказал: «Привет!» — и бросился меж лошадей, мячик поймал, вытер о свою куртку и отдал мне. И еще сказал: «Все в порядке, молодой человек!» Дорогой он очень понравился, а уж мне — и говорить нечего, и с тех пор, когда мы идем в город, мы с ним всегда разговариваем. Он мне говорит: «Привет!», и я ему тоже, а потом мы немного беседуем, и он мне рассказывает, как идут дела. В последнее время дела у него идут неважно.
— А что бы вы хотели сделать для него? — спросил адвокат, потирая подбородок и странно улыбаясь.
— Я, — отвечал, приняв деловой вид, лорд Фаунтлерой, — я бы откупил у Джейка его долю.
— А кто такой Джейк? — спросил мистер Хэвишем.
— Он компаньон Дика, и худшего компаньона свет не видывал! Это Дик говорит. Он ему только мешает, и еще он нечестный. Он то и дело обманывает, а Дик от этого бесится. Вы бы тоже бесились, если бы чистили с утра до ночи ботинки и все делали, как положено, а ваш бы компаньон вас обманывал. Дика все любят, а Джейка — нет, и потому не всегда приходят к ним снова. Будь я богат, я бы откупил у Джейка его долю, и тогда у Дика была бы своя вывеска, а Дик говорит, что с вывеской можно далеко пойти. А еще я купил бы ему все новое, и одежду, и щетки, чтобы у него все было, как надо. Он говорит, что мечтает только об одном: чтобы все было, как надо.
Маленький лорд поведал все это мистеру Хэвишему просто и доверительно, то и дело ссылаясь на своего друга Дика. Он, видно, ни на миг не сомневался в том, что его собеседника история эта интересует не меньше, чем его самого. Мистер Хэвишем и вправду проникся живейшим интересом, возможно, не столько к Дику или к торговке яблоками, сколько к этому юному отпрыску благородной семьи, в кудрявой головке которого так и роились планы помощи друзьям и который о себе, казалось, вовсе и не думал.
— А что бы вы… — начал адвокат. — А что бы вы хотели для себя, если бы вы разбогатели?
— О, много всего, — ответил, не задумываясь, лорд Фаунтлерой. — Только сначала я бы дал Мэри денег для Бриджит — это ее сестра, у нее двенадцать детей, а муж без работы. Она к нам приходит и плачет, Дорогая дает ей всего, целую корзинку, а она опять плачет и говорит: «Спаси вас Господь, такая красавица!» И еще мне кажется, что мистеру Хоббсу было бы приятно, если бы я подарил ему на память золотые часы с цепочкой и пенковую трубку. А потом я хотел бы устроить праздник.
— Праздник! — вскричал мистер Хэвишем.
— Как съезд республиканцев, — объяснил взволнованно Седрик.
— Чтобы у всех мальчиков были факелы, форма и все такое прочее, и у меня тоже. И мы бы строились и маршировали. Будь я богат, вот что я для себя бы хотел.
Дверь отворилась, и миссис Эррол вошла в комнату.
— Простите, что оставила вас так надолго, — сказала она мистеру Хэвишему. — Но ко мне пришла бедная женщина, у которой стряслась беда.
— Этот юный джентльмен, — сообщил мистер Хэвишем, — поведал мне о некоторых своих друзьях и о том, что бы он для них сделал, будь он богат.
— Одна из них — Бриджит, — отвечала миссис Эррол, — с ней я сейчас и беседовала на кухне. У нее беда: муж ее заболел горячкой. Седрик соскользнул на пол.