Страница 65 из 116
Первым на пути был поселок Умбозеро. Посовещавшись между собой, Крушенец и Спиридон решили остановиться у самого наибеднейшего жителя, ему оказать первый почет от новой власти. Так и сказали Коляну, который ехал впереди.
— Не знаю, к кому воротить: здесь много бедных, — растерялся Колян. — Зачем к бедному? У бедного тесно, голодно, холодно. Все начальники заезжают к купцу. У него сытно, тепло, мягко, весело.
Был соблазн остановиться у купца: после долгого пути на жгучем морозном ветру погреться вином, закусить жареными куропатками, выспаться на перине из гагачьего пуха, как расписывал Колян. И уже доехали до купеческого пятистенка, но тут Крушенец вдруг скомандовал:
— Мимо!
А погодя немножко велел остановиться у тупы, которая едва возвышалась над землей и больше походила на могильный холмик, чем на жилье человека. Колян постучал в маленькое, закоптелое оконце и сказал:
— Эй, хозяин, открывай-ка дверь, гости приехали.
Хозяин вышел из тупы и, не видя среди приезжих ни одного знакомого человека, заворчал озадаченно:
— Смеешься, однако. Чужой к чужому не ездит в гости.
— Приехала Советская власть. — Колян показал на Крушенца и Спиридона. — Принять их надо.
Советская власть. Первое слово было совсем незнакомо, а второе обожгло уши, как уголек, стрельнувший из костра. Хозяин распахнул дверь настежь, вбежал в тупу и начал выгонять оттуда стариков, ребятишек, собак — освобождать место для гостей. Он хорошо знал, что такое власть: урядник, стражник, солдат. Они никогда не заходили просто — обогреться, попить чаю, — а всегда требовали что-нибудь: оленей, пушнину, рыбу, деньги. Если кто начинал отговариваться: «Нету, нечем платить», они сами перерывали всю тупу, шли в амбар. И сколько бы ни платил человек, все равно оставался должником. На каждое слово против они кричали: «Мо-олчать! Мы — влась, а ты — грязь. Живьем съедим и костей не выплюнем».
В последнее время власть давно не приезжала. Рассказывали, что царь вместе со всей его властью свергнут и командует новая власть, временная. Но в поселке Умбозеро еще не показывалась. Вот, стало быть, приехала.
— Иди, иди, гостем будешь! — приглашал хозяин в тупу.
— А они куда? — спросил Крушенец про изгнанных, одетых кое-как и жавшихся друг к другу.
— Уйдут к соседям.
— Это значит: гости в дом, а хозяев вон. Так не годится. Идите обратно!
Все покорно полезли в тупу, стеснились по углам.
— Зачем туда, садитесь, как сидели до нас. Мы никого не хотим стеснять.
Все покорно расселись, как было надо: кто к теплу, кто к свету. Эта забитость и покорность, дошедшие до полной немоты, так взволновали мятежное сердце Крушенца, что он замолчал и долго не мог отдышаться. Хозяин в это время толковал виновато:
— Дрова есть, огонь есть, вода есть, котел есть. Больше ничего нет. Не веришь — сам гляди. Вчера ходил, низко кланялся купцу, просил взаймы немножко мяса — он сказал: «Хорошее себе надо, а плохое — собакам. Собак не покормишь — стадо не пропасешь».
— Велико ли у него стадо? — спросил Спиридон.
— Я не считал. Пастухи говорят: голов тыщу есть.
Тут отдышавшийся Крушенец сказал:
— Хозяин, налей полный котел воды и кипяти! Больше от тебя ничего не надо. Все другое: мясо, рыбу… мы найдем сами. Пошли, товарищи!
Приезжие ушли в поселок. Не раз обманутый прежде, хозяин послал за ними сынишку следить, куда пойдут, что будут делать. Нигде не останавливаясь, ни с кем не заговаривая, они прошли прямо в купецкую лавку. Там густо толпился народ. В одной половине лавки орудовал сам купец, сухопарый, бородатый мужик. Все у него — глаза, руки, ноги, язык — было бойко. В другой половине орудовала толстая, краснощекая, ленивая купчиха. Купец сразу делал множество дел: продавал муку, соль, котлы, чайники, ружья, капканы, покупал пушнину, оленьи туши, рыбу. Купчиха продавала только мелкий товар: чай, сахар, табак, бисер, ленты, иголки, нитки…
По-деревенски хозяйственный, Спиридон занялся покупками и на текущий расход и впрок; купленным нагружал Коляна и Авдона. Один большой кусок мяса велел немедленно отнести в тупу, где остановились, и спустить в котел вариться.
Крушенец приглядывался, приценивался, прислушивался. За пуд оленьего мяса купец платил пуд ржаной муки и тут же продавал это мясо вразновес по двойной цене. За солдатский пустой котелок требовал шкурку песца.
— Эй, хозяин, неладно торгуешь! — вдруг на всю лавку сказал Крушенец.
Хозяин подскочил к нему:
— Что такое?
— Говорю, неладно торгуешь, обижаешь народ. За пуд мяса надо давать три пуда муки.
— Мясо здесь растет, а мука не растет, ее через море везут. Это надо принимать во внимание, — сказал купец наставительно.
— Я все учел. И за другое дерешь безбожно, — продолжал Крушенец.
— Ты в чужой монастырь не суйся со своим уставом. — Хозяин протянул руку, чтобы схватить критикана за рукав. — Марш из моей лавки!
Спиридон отвел руку купца и сказал грозно:
— Только тронь хоть кого из нас, не сойдешь с места!
— Что же это такое?! — выкрикнул слезно купец. — В своем доме не хозяин.
— Это — революция.
Затем Крушенец попросил всех приостановить куплю-продажу и прочитал ленинское обращение «К гражданам России!». Слушали, что называется, не дыша, замерев.
— Понятно? — спросил Крушенец.
Ему никто не ответил, все только переглянулись и потом остановили взгляд на купце.
— Не понятно? — еще спросил Крушенец.
В ответ снова то же движение глазами.
— А… понимаю, понимаю, вы боитесь говорить, — догадался Крушенец. — Боитесь этого лавочника, ждете, что скажет он.
Кое-кто осторожно кивнул: да, боимся.
— Не ждите. Он ничего не скажет, мы лишаем его голоса. Он теперь лишенец. На собранья не пускайте его, в органы власти не выбирайте! Вся власть перешла к трудовому бедняцкому народу. По всей России пойдет один устав, один закон — советский. Я приехал помочь вам выбрать орган новой власти — Совет. Спрашивайте кому что угодно.
И снова полное молчание.
— Ладно, сделаем перерыв, — решил Крушенец. — Вы подумайте, а мы кое-что купим. Эй, купец, становись к прилавку!
— Я закрываю торговлю. Насовсем. Вали все на улицу. Все, все! — выдохнул косноязычно купец.
А Крушенец отчеканил:
— Именем закона приказываю торговать! Придет время — закроем, тебя не спросим. А пока торгуй, обязан. Людям надо покупать где-то.
Но люди потеряли охоту покупать и разошлись. Последним ушел из лавки Крушенец. В этот момент он и купец так сцепились ненавидящими взглядами, что, не будь поблизости Спиридона, схватились бы врукопашную. Спиридон все время держался около Крушенца: он и послан был не столь агитировать, сколь охранять всю экспедицию.
Вернулись в тупу, где остановились на отдых.
— Обед готов, — сказала хозяйка.
— Разливай! — отозвался Крушенец.
— Ты — сам, — заупрямилась хозяйка.
— Я — гость, ты — хозяйка. Тебе полагается угощать нас.
— Мясо твое, соль твоя, моя одна вода. Совсем я не хозяйка.
— Дом твой, мы у тебя — это главное. Ну, смелей! — Крушенец потянул хозяйку к котлу. — А где народ?
— Ушел.
В тупе были только хозяин да хозяйка.
— Позови всех! — стал просить Крушенец. — Я без них не сяду обедать.
— Далеко ушли, по делу, — отговаривалась хозяйка.
Какое может быть дело у стариков и ребятишек на улице в трескучий мороз? Ясно, что их вытурили от обеда, чтобы не глядели голодными глазами в рот гостям. И Крушенец настаивал:
— Всех! Всех!
Хозяйка начала ссылаться на посуду:
— Мало. Придется обедать в две очереди.
— Вот и покорми сперва стариков с ребятишками, — настаивал Крушенец. Удрученный нищетой, забитостью, всем страшным порабощением, до какого довели народ царские власти и торгаши, он решил добиться здесь своего — сломать нечеловеческое отношение.
Наконец хозяин сдался, вышел к соседней землянке, покричал, и все изгнанные вернулись домой. Крушенец усадил их к низенькому лопарскому столу. Они так стеснились, что нашлось место и для всех хозяев и для гостей. Нашлась и посуда.