Страница 63 из 116
Навстречу плыли зеленые равнины вперемежку с озерами и лесами. Везде были раскиданы кем-то камни-валуны. Дальше равнины пошли на нет, вместо них пучились горы. Озер, лесов, валунов стало больше.
Коляну вспоминались рассказы Ксандры и Катерины Павловны о древнем леднике, о стертых им горных вершинах, о разбросанных широко камнях, и эти рассказы становились все убедительней, все сильней теснили веру Коляна в окаменелых людей, зверей, духов.
Иногда он брал гусли и тихонько наигрывал. Под музыку складывалась песня:
В Хибинах, выйдя из вагона, Колян огляделся, нет ли кого знакомых, и заметил Авдона. И тот заметил его. Сошлись.
— Однако, ты скоро вернулся. Что так? — спросил Авдон.
— По тебе соскучился, — ответил Колян, посмеиваясь.
Даже глуповатый Авдон понял, что Колян отговаривается, скрывает правду. Колян не то чтобы скрывал — он не знал, как ответить. Бранить Петроград не хотел. Пораздумав в дороге, он решил, что в городе не всем тесно, плохо. Будь иначе — не набралось бы в него столько народу. И сам выглядеть наподобие грудного младенца — ишь какой тоскливый! — тоже не хотел.
С того момента, как Луговы решили уехать на Волгу, Колян зажил в растерянности: уехать с ними или остаться в Лапландии? Уехав в Петроград, он понял, что ему будет тяжко вне родины, а вернувшись домой, понял, что не сможет жить, как раньше, по-лопарски. Теперь ему было недостаточно пасти оленей, стрелять зверье да ловить рыбу, душа просила еще иного, а чего — и не знал толком.
Со станции прошли к Авдону, сели пить густой темный чай, вечно кипевший над костром.
— Где жить думаешь? — спросил Авдон.
Прежде чем ответить, Колян спросил:
— Где мои олени?
— Пустил гулять к морю.
Можно было не спрашивать: ведь на летнюю комариную пору оленям всегда давали волю.
— Ну, и я пойду за оленями, — сказал Колян.
— Зачем? Что будешь делать? — спросил Авдон.
— Ловить рыбу и есть.
— А еще?
— Проголодаюсь, снова наловлю рыбы и съем. Все лето, каждый день ловить и есть. Разве это не дело?!
— Хорошо, — сказал Авдон с завистью.
А Колян подумал: не дай бог! Раньше у него были отец, сестра, Ксандра, ее мать, доктор. Случалось, он желал себе одинокой, беззаботной жизни. А пришла она, где всего дела — кормить себя, и оказалась страшно пустой, глупой, тоскливой.
Говорить с Авдоном было не о чем, и Колян вскоре после чая ушел. Завернул в школу. Заведующий обрадовался ему:
— Молодец, вернулся. Чего тебе там, на Волге?.. Осенью приходи ко мне, снова будешь топить печки и учиться. Договорились? А пока что делать совсем нечего. Я скоро уеду отдыхать, на школу повешу замок.
«А пока что ходи мимо», — подумал грустно Колян и пошел разыскивать Спиридона. Солдат уехал в Мурманск сопровождать воинский эшелон.
Колян отыскал Крушенца, который на станционных путях сцеплял вагоны. Он совсем не обратил внимания на то, что Колян вернулся, будто и не ездил, а сразу, на миг оторвавшись от дела, спросил:
— Чего тебе?
— Так пришел, повидаться.
— Где работаешь?
— Пока нигде.
— Надо браться за дело, надо, надо! — и сам взялся прицеплять следующий вагон.
Колян потоптался недолго и ушел с горькой думой: «Плохо, когда ты никому не нужен. Тогда становишься не нужен и сам себе».
Колян поставил свою куваксу. Пожив несколько дней так: утром небольшая охота или рыбалка, затем возня с костром и обедом, а потом долгое шатание без дела, он снова пришел к заведующему школой и сказал:
— Я хочу помогать тебе мал-мала.
— Дело-то нашлось бы. Но у меня совсем нет денег платить. Согласен, расчет потом?
— Совсем не надо платить.
— А жить как будешь? Есть что будешь?
Колян перечислил свои богатства: одевка есть, обувка есть, мясо гуляет в лесу рядом, рыба плавает в озере. И деньги есть. Сохранилось немножко из тех, что заработал в школе истопником. А много ли надо ему… И рассказал:
— Сидит лопарь на берегу озера, хлебает ложкой воду.
«Ты что делаешь?» — спрашивают люди.
«Уху ем».
«Где же она, уха?»
«Вода — видишь? — в озере. Рыба — видишь? — гуляет в воде. А посолил я сам. Вот и уха».
Дела оказалось много: конопатить сильно продуваемые стены, красить потертые парты, белить печи… Колян захотел красить парты, он умел это: когда-то красил лодку. Заведующий, не доверяя словам, велел сделать пробу. Она удалась.
Тогда Колян получил краску, олифу, кисть, ключи от школы и разрешение жить в кухне, где был еще не убран его топчан с сенником.
Колян перебрался в школу, разложил свое хозяйство, потом сказал себе, как сказала бы Катерина Павловна:
— А теперь — в баню: по дороге-то, конечно, нахватался всякой нечисти.
После бани вскипятил чай и сказал, как много раз говаривала ему Ксандра:
— Мой руки и садись пить чай!
Он возразил воображаемой Ксандре:
— Я только что из бани, истратил целое озеро воды и кусок мыла. — Колян полюбил полоскаться в бане.
— А после того хватал руками грязные тоборки, малицу, двери. Мой, мой! — сказала бы Ксандра.
Старательно, с удовольствием, будто угождая ей, он вымыл руки. Чай пил не на полу, а за столом, хлеб не кусал прямо от булки, а сперва нарезал ломтиками. Напившись чаю и убрав все со стола, сказал:
— Теперь сядем заниматься… — так говаривала Ксандра. И долго читал, писал слова, цифры.
И потом всегда припоминал, чему в таких случаях учили его, чего требовали, и старался исполнять.
Если раньше казалось обременительно полоскать рот, чистить зубы, вытирать у порога ноги, есть вилкой, сидеть на табуретке, и делал он это неохотно, под нажимом, то теперь то же самое по своей воле стало легко, интересно. Колян давно хотел угождать Ксандре, а в разлуке это желание усилилось. «Буду делать все, как нравилось ей. Приедет в другой раз — похвалит меня».
От Ксандры пришло письмо. Оно было нарисовано крупными печатными буквами. Колян не умел еще читать скоропись.
Дорогой Колян-Колянчик, братишка мой далекий, лапландский. Как ты, где ты живешь-поживаешь? Пишу тебе в школу. Ты ведь обещал учиться. Я живу одна. Папа с мамой уехали в Башкирию, на кумыс. Погляди на школьную карту, которую мы с тобой глядели. Там недалеко от Урала есть город Уфа. Они уехали под Уфу. Я сильно отстала от подружек по гимназии и теперь догоняю их, все время сижу над книгами. Здесь сенокос. Кругом так пахнет Волгой. Иногда я бросаю книжки, убегаю в луга, ложусь на сено и дышу, дышу.
Пиши мне, пиши чаще, пиши все!
Ксандра.
Ответное письмо Колян писал, точнее, рисовал целый день, много раз бросал нарисованное в печку и набросал столько, что потом дрова разгорелись от одной этой бумаги, без всякой другой растопки. К вечеру письмо было кончено.
…Кысандра. Жеву я в школе, мажу чорно парты. Моих оленей комар угнал к морю. Остальное напешу потом. Песать рука устала, как целый день дрова рубила. Колян.
Ксандра писала раз в неделю, и Колян всякую неделю тратил день на ответ. Но в конце концов этот тяжелый труд пошел на пользу ему — рука стала писать быстрей, легче, красивей. Не думая о том, Ксандра сделалась для Коляна учительницей чистописания.
Через день из Петрограда в Мурманск проходил товаро-пассажирский поезд: в Хибины привозил новых людей, свежие газеты. И Хибины совсем мало отставали от Петрограда: на демонстрациях здесь ходили с петроградскими песнями и лозунгами: «Долой войну!», «Да здравствует коммунизм!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». На митингах говорили петроградские речи.