Страница 55 из 116
— Тут есть про вас. Послушай!.. «Лопари — малочисленный народец, задавленный суровой северной природой. Характер у них скрытный, хмурый… Праздников они не справляют, песен не поют…»
— Это писал не лопарь, — перебил Ксандру Колян. — «Лопари праздников не знают, песен не поют» — врет он. Лопарь много поет. Едет на олешках — поет, празднует свадьбу — поет, пасет стадо — поет, идет по тундре — поет. Почитай книжку, которую написал лопарь!
— Таких я не знаю.
Колян спросил Катерину Павловну, есть ли книги, написанные лопарями.
— Не доводилось читать. Пожалуй, нет.
— Тогда напишу я. Учи меня. Я напишу всю правду, — загорелся Колян.
— Надо много учиться, очень много.
— Я буду много, — и тут же развернул тетрадь в косую линию, где выводил первые буквы. — Учи! Учи!
Трудно было привыкать к чужой жизни. От сидения на тесной парте, по строгим школьным правилам, с первого же урока все тело начинало неметь и тосковать по куваксе, где можно сидеть и лежать на полу как захочется. А после всего учебного дня Колян уходил из класса хромая, как больной. Но в те моменты, когда Катерина Павловна отлучалась из дому, он кликал Черную Кисточку, раскидывал тетрадь на полу, сам распластывался перед ней и самозабвенно выводил каракули, нимало не заботясь, как лежат руки. Лайка сидела напротив, подобно камню, бесшумно, неподвижно, строго. Порой в этой живой картине участвовала Ксандра, сидя тоже на полу, ноги калачиком, с книжкой на коленях.
Был один из таких блаженных часов. На кухне топилась плита. При отблесках огня Колян лежа писал цифры. Рядом с ним сидела Черная Кисточка и упорно с какой-то большой, древней думой глядела в огонь, как умеют только собаки кочевников, живущие бездомно, у костров. Поодаль, сидя спиной к огню (тогда он лучше освещал книгу), Ксандра читала «Мертвые души».
— Та-ак, все понятно, — раздался вдруг голос Катерины Павловны; ее сухое, поджатое лицо стало будто еще суше, поджатей. — Я-то думаю: «Где мажутся они — хоть каждый день меняй одежду». Ишь как валяются! Брысь, грязная собачонка! — и топнула ногой.
Лайка, поджав хвост, бросилась за дверь. Колян и Ксандра, не ожидая приказаний, чинно, по правилам уселись за стол. Расстроенная и рассерженная, но обезоруженная, Катерина Павловна ушла в свою комнату. Колян проводил ее косым взглядом.
— Колянчик, не сердись на маму, — сказала Ксандра. — Она хоть и придирчивая, шумная, а добрая. Оттого и прицепляется по всякому пустяку, что хочет добра нам. Хочет сделать нас чистенькими, гладенькими, без единого пятнышка и сучочка.
— Я пойду к лайке, — решил Колян.
— Иди, иди. Ей больше всех досталось: выгнали бедную.
Верная Черная Кисточка встретила его на крыльце. Она всегда, если он был в доме, крутилась тут клубочком снежной поземки.
— Поедем в тундру! — Он пошел к дровяному сараю, где в небольшой отгородке держал пару оленей на срочный выезд — остальные гуляли вольно, — шел и жаловался: — Ешь, говорят, не так, сидишь — не так, все — не так. Какая жизнь?! Поедем?
Запряг оленей и выехал на Имандру. На ее гладком, ледяном плато, прикрытом снегом ровно-ровно, совсем без заструг, не надо опасаться ни камней, ни кустов, ни талых речек, можно ехать как угодно и думать о чем хочет душа. Колян думал о своей жизни. Она представлялась ему вроде санок, запряженных и спереди и сзади. Одна «упряжка» тянет в Веселоозерье, в тупы, вежи, куваксы с не занятыми ничем, свободными полами, с лайками, кострами. Ах, какие там костры! Они открыты со всех сторон, и кругом люди, собаки, как дети вокруг матери. Все сидят смирно, тихо. Да у костра и немыслим шум, вражда, костер всегда всех сдружает, гонит прочь споры, ссоры, тянет на сказки и песни.
А другая «упряжка» влекла Коляна к русским, где светлые дома, горячая баня, мягкая постель — в ней так приятно телу и так хорошо пахнет Волгой, — где можно научиться читать книги. Две «упряжки», и ни та, ни другая не может перетянуть. Коляну пришла хитрая мысль: ехать на обеих. Она так понравилась ему, что, не раздумывая больше, он повернул назад, в Хибины. А утром на школьном дворе поставил куваксу. Первой заметила ее строго надзиравшая за всем Катерина Павловна и, не в силах сдержать возмущение, начала барабанить в стекло.
— Что там? — Ксандра подбежала к окну. — Кувакса… Откуда?
— Поставил наш волчонок. Знать, верно: сколь волка ни корми, он все в лес глядит.
— Чу´дно, чу´дно! — Ксандра всхлопнула ладошками, мигом оделась, обогнав в этом мать, и выбежала на двор.
Вышедшая чуть поздней, Катерина Павловна застала «полную лопарскую идиллию». Горел костер. Не на школьном, крашеном и вымытом, полу, а на сыромятной оленьей шкуре сидели Колян с Ксандрой и промеж них — Черная Кисточка, которую оба обнимали. «И оба сияют от счастья, как дурачки», — подумала Катерина Павловна.
Не обронив ни слова, она круто повернулась, ушла и вскоре появилась снова с заведующим.
— Я прошу вас принять меры, прекратить это безобразие! — продолжала она начатое раньше. — Моя дочь уже разболталась. Посмотрите, что делает?!
— Играю в лопарей, в кочевую жизнь, — быстро всунула свое словечко Ксандра и почтительно встала.
Встал и Колян.
— Скоро он перепортит нам всех учеников. Все начнут валяться на земле, обнимать уличных собак, коптиться у костров. Разведут грязь, всякую заразу.
— Играют же в «индейцев» — и ты не запрещаешь. А почему нельзя в «лопарей»? Почему? — Ксандра взглядывала то на мать, то на заведующего. — У «индейцев» тоже и собаки, и шалаши, и дым.
В лице и голосе девушки появилась резкая, диковатая воинственность, неприятная Коляну.
— Ксандра, — тихо позвал он.
Она оглянулась. Он ничего не прибавил, но его плотно сжатый рот и молча говорил: не надо, довольно. Ксандра притихла.
— Я уберу куваксу, — сказал Колян заведующему.
— Да, да. Подальше от школьного двора. А вообще живи как нравится. — Заведующий повернулся к Катерине Павловне. — Вообще здесь кувакса — самое нормальное жилье. В них живет половина наших учеников.
Катерина Павловна поневоле смирилась. Когда она и заведующий ушли, Колян сказал Ксандре спасибо, что отстояла куваксу, затем попросил робко:
— Когда говоришь с матерью — не кричи. Это… — и поморщился, — у тебя плохой крик.
— Ладно, не буду, — не очень охотно согласилась Ксандра, озадаченная и слегка обиженная, что у нее заметили недостатки. Ей казалось, что она почти безгрешна, во всяком случае, недостатки ее незаметны.
Куваксу перенесли за дровяной сарай. В первое время школьники каждую перемену бежали туда играть в «лопарей», потом, наигравшись, стали отвыкать. Постепенно теряла она свою притягательную силу и для Ксандры с Коляном. И только лайка, бесприютная лайка, которую Катерина Павловна с неослабевающей твердостью гнала из комнат, оставалась одинаково верна ей — там, в золе очага, она облюбовала себе ночлег.
Колян и Ксандра часто запрягали оленей и уезжали то на Имандру, то в тундру. Девушка больше любила тундру, где санки кренились, ныряли, подскакивали на всяких неровностях, и это было как в лодочке на Волге в бурную погоду. И еще это было как у настоящих лопарей. Она задумала вернуться на родину доподлинной лопаркой, чтобы уж ни у кого не было никаких сомнений, что она жила в Лапландии, и теперь старательно перенимала все лопское: одежду, повадки, язык.
За обещание быть послушной выторговала у матери оленью шубку, сапожки, шапочку, рукавички — все расшитое разноцветным бисером.
И чего только не говорилось во время выездов, разговор был подобен езде по лапландской «дороге», а прямо сказать, езде по лапландскому бездорожью, со всякими препятствиями и неожиданностями. Но чаще вертелся около одного: Ксандра нахваливала свои места и уговаривала Коляна поехать туда. Он расписывал свои и не соглашался менять их.
— У нас — Волга. Летом я купаюсь по три раза в день.
— А у нас — море.
— У нас каждый день солнышко. У вас оно шальное: то светит до угару, то совсем не всходит.