Страница 34 из 116
— Стража увела — понимаю.
— Потом осудили и отправили сюда.
— В плен?
— Не совсем в плен, а похоже.
— Что делать?
— Сидеть.
— Как сидеть?
— Жить на одном месте. Уйти, уехать нельзя, не пускают.
В Хибинах Колян узнал арест, суд, конвой, плен и скоро уяснил вполне, что такое ссылка. «Свой» плен назвал он ее в отличие от «чужого» плена.
— Отец болен, а больницы там нет. Мы везем ему разрешение уехать в больницу. Понимаешь, почему надо торопиться?
— Понимаю, все понимаю, — бормотал Колян грустно. — Свой отец помер недавно. Не попал в больницу — и помер. Я попал — и вот хожу.
— А мать где?
— Тоже умерла, давно.
— И — и никого не осталось?
— Лайка, одна лайка. — Колян не хотел рассказывать, как получилось у него с сестрой. Можно вполне считать, что ее нет.
— А Максим кто тебе?
— Сосед.
— И где же ты живешь?
— Везде.
— Совсем нет дома?
Колян вспомнил отцовскую тупу у Веселых озер, но как считать ее своей, когда появился новый хозяин — Оська, и ответил:
— Есть кувакса.
— Та, что мы возим с собой? Какой же это дом?
— Хороший, легкий, можно везде ставить.
В крайнем смятении отошла Ксандра от Коляна, тотчас увела мать в сторону и долго рассказывала ей, размахивая руками и вертя головой так, что белая коса летала над плечами. «Колян бедный, несчастный. Сколько у него горя. И сколько дела: править санками, гнать стадо, ловить и запрягать восьмерку оленей, готовить дрова… А тут еще реки, переправы… И мы, глупые. Я только и умею есть, пить готовое да книжки читать. Фу! Противна сама себе…»
После того и Катерина Павловна и Ксандра стали заметно больше помогать Коляну: пока он распрягает да запрягает оленей, они и заведут и потушат костер, поставят и уберут куваксу. А Колян, увязывая груз, оставлял, как бы нечаянно, так пришлось, на каждом возу свободный конец веревки. Катерина Павловна и Ксандра тоже как бы нечаянно, иногда хватались за эти концы и отдыхали на ходу. Всем стало легче, привалы и остановки реже, меньше, и версты словно бы короче.
Мучительно трудная для пешеходов, лапландская земля была подлинным раем для зверей, птиц, рыб. Каждый день встречались зайцы, несколько раз волки, и однажды показался сам хозяин северных дебрей — бурый, лохматый медведь. На всех озерах и озерках густо гнездились гуси, а утки прямо-таки кишели в прибрежных зарослях осоки. И никто не боялся людей, звери не убегали, а лишь отбегали немного, птицы же продолжали спокойно плавать, сидеть в гнездах. Вот за это и назвали Лапландию краем непуганых птиц. Рыба своими всплесками постоянно рябила и пенила гладь озер. Не было случая, когда бы, закинув сетку, Колян достал ее пустой. Он кормил своей рыбой и людей и собак.
Однажды он спросил Ксандру:
— Хочешь куропаточьих яиц?
— Откуда они у тебя?
— Возьмем из гнезда. Тут гнезд этих… Сделаем хорошую яичницу.
Переходили как раз такое место, где постоянно выпархивали из-под ног куропатки.
— И разорите гнездо, — сказала Катерина Павловна. — Нехорошо.
— Возьмем по одному яичку, — успокоил ее Колян.
Пустив оленей, не распрягая, покормиться, он начал раздвигать руками кустарник. Хлопая крыльями, как ладошками, вспорхнула рябенькая куропатка и не улетела далеко, а спряталась за ближайший кустик. Колян нашел гнездо, в нем лежали три пестрых яйца, взял одно, поглядел через него на солнце — было свежее — и положил в шапку. Но тут улетевшая куропатка вдруг вернулась к гнезду и начала бегать вокруг него, спотыкаясь короткими лапками о неровный, лохматый мох. Бегая, спотыкаясь, падая, она судорожно всхлапывала крыльями и пищала.
— Она ведь нас гонит, да? — спросила Ксандра.
— Да.
— Положи яйцо назад! Я не буду есть такое.
Колян сказал, что птица завтра же снесет новое яйцо.
Но Ксандра все равно требовала:
— Положи! Не то я рассержусь, не буду разговаривать с тобой. Яйцо — это же птенец, ребенок, дитенок. Возьмем — мать останется сиротой.
— Снесет другое и позабудет это.
— Но сейчас-то, видишь, как переживает.
Колян положил яйцо в гнездо. Казалось бы, куропатке можно успокоиться, она же начала изображать раненую. Пробовала улететь, но словно не могла и только взлетывала коротко и косо. Одно крыло повяло, повисло, как перебитое. Затем она неловко семенила лапками, будто уже не способная взлететь.
— Чего ей надо, чего она хлопочет? — дивилась Ксандра.
— Отманивает нас от гнезда. Она — мамка этих яичек.
— Да ведь ее саму можно схватить.
— Она и хочет этого: хватай меня, охотник, хватай, не трогай только мои яички!
— А мы с тобой хотели яичницу…
Ксандра, за ней и Колян пошли от гнезда. А куропатка мигом заняла его.
Шли уже неделю, и нигде вокруг ни поселка, ни одинокой вежи или куваксы, ни костра, ни дымка, ни единой встречи с охотником, рыбаком или прохожим человеком. Для Коляна это было нормально: он, как и всякий лопарь, весну, лето, осень проводил с одной своей семьей вдали от соседей. Надоест быть, разговаривать с родными — уйдет в лес, в горы, на озера. Там много собеседников: речки, водопады, камни, деревья. Лопари разговаривают со всем живым и мертвым, со всем миром. Надоест разговаривать — он начнет петь или помолчит. Он это тоже умеет.
А Катерине Павловне и Ксандре было тоскливо, жутко: заплутается наш проводник в горах, в камнях; побродим-побродим и вернемся ни с чем. Не случилось бы хуже того. Угораздило же нас довериться ребенку.
Ксандра больше всех вглядывалась, озиралась — не мелькнет ли где что-нибудь человечье: огонек, парус, оленья погонялка — хорей. И она первая заметила то странное, что издали показалось так: большой темный валун был окутан среди полной ясности вокруг голубым зыбким облаком.
— Дым! Дым! — закричала Ксандра, вероятно, с такой же радостью, с какой первый человек, увидевший Америку, крикнул: «Земля! Земля!»
— Горит какая-то куча, вроде угля, — определила Катерина Павловна.
— Топится вежа, — сказал Колян и начал разговаривать с костром, что дымил в веже: — Ты гори, гори, не смей потухать. Дыми сильней! — Он опасался, что огонь погаснет, дым рассеется и ему не найти далекую вежу, пока ничем иным, кроме дыма, не отличимую от валунов.
Прибавили шагу. Дымившийся валун постепенно принял облик огромного перевернутого котла с прогоревшим дном и выбитым краем. В обе дыры валил дым. Вблизи «валун» оказался действительно вежей, сложенной из мертвого, потемневшего мха.
В веже ютилась семья лопаря — хозяин, хозяйка, бабушка, дедушка, стайка ребятишек — выехавшая из поселка на рыбный промысел. Взрослые чистили около вежи только что пойманную рыбу, ребятишки играли. Один малец, годов трех-четырех, играл в охотника. В руках у него был лук с тупой, безобидной стрелой — отец нарочно сделал ему такую, а боевой конец вымазал сажей, замешенной на рыбьем жире, — и малец пускал ее в камни, в собак, в бабушку с дедушкой. Стрела, попадая в цель, оставляла на ней черное приметное пятнышко. И столько было тогда у всех радости!
Другой мальчуган, годов семи, и девочка, чуть постарше его, играли в хозяина и оленя. Подражая всем оленьим повадкам: скоку, верченью головой, храпу, девочка убегала, а мальчуган старался заарканить ее. Пойманная, она проделала все оленьи увертки: упиралась, падала, сердито хоркала. Затем мирно переменились: мальчуган стал оленем, а девочка хозяином.
— Вот и я играл так же, — сказал Колян Ксандре. — Так учился ловить оленей, стрелять. Всему учился.
— И эта девочка скоро будет арканить оленей? — спросила Ксандра.
— Скоро, уже может. Гляди, гляди!
Девочка ловким броском накинула аркан на своего двуногого оленя.
— Этого легко, этот безрогий, смирный. А настоящего, рогатого, дикого?
— Будет и такого.
— А ну, поймай меня! — И Ксандра побежала.
И, сколь ни увертывалась, девочка заарканила ее.
— А теперь буду я тебя, — загорелась Ксандра.