Страница 58 из 120
– Но ведь вас все здешние старики помнят и уважают. А на Востоке стариков слушаются во всем.
– Ах, душа моя, цена их уважения известна. В ту войну меня тоже уважали. А как семнадцатого сентября штурм провалился, половина моих охотников к башибузукам перебежала. И пока я этих самых башибузуков не потрепал как следует, плохо дело было. Корки лаваша даже у армян не допросишься – боятся. А вдруг мы войну проиграем и уйдем, а им терпи потом в одиночку. Сейчас опять у населения разные толки пошли.
– Ну, это немногие панику разносят, а в целом…
– А в целом глазом повести не успеешь, запаникуют все поголовно. Мой тебе совет, душа моя: никогда не утешай себя общими словами, что, мол, мелочи, пустые слухи… В нашем деле нет мелочей. Вовремя панику не пресечешь – жди беды. Так что нам, я думаю, надо всячески демонстрировать свою силу. С сегодняшнего дня мы усилим обстрел. Пусть считают, будто мы к штурму готовимся. Вот под эту музыку и собирай подводы. И делай вид, что они к штурму нам понадобились.
В ночь с 23 на 24 июня из всех осадных батарей началась прицельная стрельба по городу и сильнейшему из его укреплений – Карадагу. Для корректировки огня была обустроена обсервационная станция. Теперь уже другого рода панические слухи терзали и окрестные деревни, и карский гарнизон – все были уверены, что под Зивином русские только отвлекали противника от главного своего удара, и вот-вот Каре выбросит белый флаг или будет разрушен.
А в наш лагерь у села Енгикей со всех сторон потекли арбы, подводы. Перевозить тяжести на глазах у местных крестьян надо было с умом. Днем арбы шли из Енгикея к другому русскому лагерю, расположенному на Александропольской дороге около деревни Кюркж-дара. Это не возбуждало в турках никаких подозрений. Зато из Мацры, что над самым Карсом, тяжести, в основном орудия, перевозились исключительно ночью и только казенным транспортом.
К ночи с 27 на 28 июня наши пушки устроили последнюю канонаду наподобие Прощальной симфонии Гайдна, в которой каждый оркестрант, отыграв свою партию, тушит свечу над пюпитром и уходит, забирая инструмент. Дав последний залп, каждая пушка тихо снималась с позиции и увозилась в ночную мглу. Последняя исполнила свою мелодию ровно в час ночи.
Утром турки, ожидая продолжения обстрела, сами открыли стрельбу по нашим вчерашним позициям. Никакого ответа. Усилили огонь. Вновь тишина.
Выслали разведку – никаких признаков осадного лагеря с кухнями, мастерскими, палатками, командными и наблюдательными пунктами – ничего. Никого.
Русский корпус будто растаял в тумане.
С большим запозданием Мухтар-паша вывел из Карса войска для преследования русских. Но и отступая, Лорис-Меликов постоянно держал противника в тревоге. Внезапные нападения то казачьих сотен, то драгунских эскадронов, то ночные вылазки небольших отрядов охотников, демонстрация накопления сил то в одной местности, то в другой, слухи о вот-вот начинающемся контрнаступлении, умело внедряемые в уста не только местных жителей, но и лазутчиков турецкой армии, вносили такую бестолковщину в работу турецкого штаба, что Мухтар-паша уже и сам никак не мог принять какого-то твердого решения.
Отступление, в котором корпус, не упуская ни малейшей возможности потрепать противника, не потерял ни одного солдата и до последней телеги сохранил все свое боевое имущество, завершилось неподалеку от границы; корпусную квартиру командующий приказал расположить в селе Баш-Кадыкляр, памятном с 1853 года, когда он первым ворвался сюда с казачьим эскадроном, за что удостоен был Георгиевской золотою саблей с надписью «За храбрость».
Дожидаясь подкреплений, генерал Лорис-Меликов не изменил своей тактики постоянно тревожить армию Мухтара-паши короткими и победоносными набегами. Турецкий главнокомандующий, после Зивина и снятия русским корпусом осады Карса объявленный в стамбульских газетах новым Наполеоном (дождался-таки славы!), все никак не мог решиться на активные действия. Несколько попыток прорваться через русскую границу в конце июля были блистательно отражены отрядами генерала Ореуса и полковника Рыдзевского, и в турецкой столице, только что превозносившей полководца до Небес разом охладели к былым его победам и начали терять терпение:
Мухтар-паша заметно нервничал.
Отправленный по его приказу в охоту за Эриванским отрядом, Измаил-паша упустил Тергукасова и дал ему возможность, не потеряв ни единой телеги из чрезвычайно разросшегося обоза (к его отряду прибились сотни армянских семей, спасавшихся от погромов, которые турки и курды учинили в их селах), перейти границу, в Игдыре оставить обоз, раненых и беженцев, пополнить запасы и вновь вернуться в Турцию на помощь оставленному в Баязете гарнизону. Гарнизон этот, еще в начале июня блокированный курдами и 7-тысячным отрядом Фаика-паши, 23 дня держал героическую оборону. В смелой атаке 29 июня отряд Тергукасова освободил осажденных и увел гарнизон в Игдырь. Армия Фаик-паши была разгромлена и полностью деморализована, так что не могла участвовать в боях с русскими войсками.
Измаил-паша тоже не решался напасть на Эриванский отряд и вторгнуться в пределы Российской империи. Правда, здесь были свои причины – соперничество главнокомандующего и бывшего губернатора Эрзерума на поле интриг перед стамбульским престолом довело их до такой острой взаимной вражды, что им уже не до судеб Турции.
Впрочем, в Тифлисе, в ставке Главнокомандующего Кавказской армией тоже было не до судеб России. Война вроде как поутихла, из глубины России пошли наконец эшелоны с подкреплением, явно недостаточным, чтобы вести наступательные действия, но для передышки в активной обороне, которую Действующий корпус держал вдоль границы, вполне могло бы хватить, если б не бесконечные болезни самарских гренадеров. Кавказский воздух, он ведь не повсеместно целебный, где-то и гибельный для русского солдата, привыкшего к холодному, но сухому климату. Простуда, лихорадка валила с ног здоровенных, выносливых мужиков, так что пустяковый вроде переход от Тифлиса, где кончалась тогда железная дорога, до Эривани или Александрополя каждая часть одолевала едва ли не в половинном составе. Требования же командующего корпусом прислать привычные к сюрпризам местной природы полки с Кавказа Тифлис долго оставлял без внимания. У него свои игры. Полоса затишья на фронте – прекрасное время для всякого рода интриг в безопасном тылу при дворе августейшего наместника. Оттуда поползли настойчивые слухи, будто главнокомандующий склоняется к великой стратегической идее превратить в Действующий корпус Эриванский отряд, куда и будут направлены ожидающиеся из Москвы гренадеры.
Генерал Девель, который после Ардагана не отважился ни на одно сколько-нибудь серьезное дело, немедленно напросился к Тергукасову и уже исхлопотал от великого князя Михаила приказ переходить со своим отрядом в расположение Эриванского, давно требовавшего подкреплений. Снимать целый отряд с Ардагана, где он был хоть и пассивной, но постоянной угрозой тылам Мухтара-паши, было жалко, однако ж и Тергукасова оставлять перед полчищами Измаила-паши без поддержки значило погубить Эриванский отряд.
Но чтобы превращать его в корпус? Ни сам Тергукасов, ни Лорис-Меликов в планы эти великих тифлисских стратегов не посвящались, хотя сплетни, исходившие из Главной квартиры Кавказской армии, попортили нервы обоим.
В Главной императорской квартире на Балканах тоже не знали о хитросплетениях и тайнах Мадридского двора при тифлисском наместнике, но военный министр Милютин чувствовал, что на Азиатском театре творится что-то неладное. Он ни на грош не верил ни главнокомандующему на Кавказе, ни его помощнику генерал-адъютанту князю Святополк-Мирскому. Их депеши свидетельствовали об элементарной трусости обоих военачальников, больше пекущихся о самосохранении, чем о решительных действиях. Великий князь, не сумевший толком распорядиться 200-тысячной армией, шлет панические телеграммы с требованием новых войск, и теперь приходится уступать ему и отправлять готовые дивизии не в Болгарию, где так жарко, а в кавказскую прорву. И еще большой вопрос, не сгубит ли штаб Кавказской армии понапрасну и эти войска.