Страница 19 из 120
В гневе старик Аргутинский был страшен, в милостях – щедр чрезмерно. Впрочем, все это о нем Лорис-Меликов знал давно, с детства еще – он вырос на коленях у князя, старого друга их семьи. Но сейчас дружба эта боком выходила: поручик поступил князю генерал-лейтенанту в полное распоряжение, так что вся прошлая жизнь и прошлые отношения должны как бы не существовать.
Поначалу оба чувствовали неловкость от этого. Старик держал Лориса при своей особе и не решался давать рискованных заданий. Но как ни крепись, а послать со срочным приказом к командиру атакующей колонны – уже рискованное дело. Со всех сторон то шуршит, как листва под ураганным ветром, картечь, то рвутся гранаты, а из ближайшего леса запросто могут налететь с арканом шамилевские разбойники… Две-три таких поездки – и вот уже оба освоились с опасностью, и поручик, не спросясь у дяди Моисея, заменил раненого офицера в колонне полковника Броневского в очередной стычке с горцами. И не беда, что кавалерист взял под команду егерей – пехотному деду их тоже учили. С этой ротой, случайно оказавшейся под его командой, Лорис-Меликов напросился на участие в штурме Гергебиля 7 июля. С нею же одним из первых он ворвался в аул и был представлен полковником Броневским к награде.
Генерал Аргутинский радовался успехам Лорис-Меликова едва ли не больше, чем он сам:
– Мико, да ты герой! Ты такой молодец – я за тебя племянницу отдам!
Смешно. Племяннице княжеской всего двенадцать лет – прелестное дитя, особенно когда сердится, щурит глаза и поджимает губки. Он поддразнивал девочку в веселые свои минуты, провоцировал эти вспышки детской гневливости, но и на секунду не задумывался о подобных перспективах. Молодым, только что повзрослевшим людям с трудом дается такая простая истина, что дети имеют способность вырастать. Тут воображение отказывается работать, и дети в мыслях о будущем остаются детьми завтра, через месяц и даже через пять лет. А вообще Мико, начитавшийся еще в гвардейской школе Бальзака, предпочитал стареющих вдов – с ними проще и, главное, безответственней. И в науке страсти они щедрее и опытней юных красавиц. Но ребенок – нет… Тут, пожалуй, старый генерал хватил.
Из Гергебиля Лорис-Меликов вернулся триумфатором. Он получил первый свой орден – Анны 4-й степени «За храбрость», его представили к чину штаб-ротмистра, старик Воронцов на этот раз обратил на него особо благосклонное внимание.
Но сам Лорис-Меликов понимал, что он просто попал на счастливую волну общего успеха. В отличие от прошлогодней неудачи под тем же Гергебилем, осеннего взятия аула Салты, давшегося с большими потерями и изнурительной для обеих сторон осадой, быстрый и блистательный штурм Гергебиля означал начало конца Шамиля, хотя еще двадцать один год мюриды будут терзать Кавказ и реки крови прольются до того дня, когда почетный эскорт отвезет имама в Петербург для торжественной встречи с русским императором – уже не Николаем Павловичем, а сыном его Александром 11. Но именно здесь, в Гергебиле, треснул мусульманский монолит, и все это чувствовали.
Штабс-ротмистр Лорис-Меликов все чаще задумывался о том, что будет, когда наконец непокорные народы устанут от войны и Тифлису придется взвалить на себя заботы о мирном обустройстве полудиких племен. Шамиль и его наибы – герои, а герой, как бы ни был хорош в сражении, не способен к ответственности за толпу, идущую за ним. Грабежами долго и безнаказанно не проживешь, а как иначе прокормить, обогреть тысячи людей, все эти абхазские, черкесские, дагестанские, чеченские вожди не знают и знать не хотят.
Но есть же и в их среде люди достаточно дальновидные и понимающие, что ни одна война не бывает бесконечной и рано или поздно власть упадет в руки не сильного, но умного. И полем деятельности офицера по особым поручениям при Кавказском наместнике постепенно становились сношения с князьями, беками, ханами местных племен. Года два скрупулезной работы – и вот уже в каждом крупном ауле у Лорис-Меликова свои тайные агенты. И не по одному: как ни клянется тебе твой лазутчик в преданности до гробовой доски, его сведения надо тысячу раз проверить, прежде чем положить на стол Воронцову докладную записку о настроении шамилевского наиба или адыгейского князя, готового на словах служить русским.
Сейчас бы такую работу назвали налаживанием агентурной сети. Работа тонкая, скрупулезная, но при всем том не очень чистая.
Молодой адъютант Воронцова поручик Сергей Шереметев застал однажды Лорис-Меликова мирно беседующим по-грузински с каким-то черкесом. В заключение разговора Лорис дал черкесу три золотых и с ласковыми напутствиями быстро спровадил. Вслед за ним явились еще два черкеса. С ними Лорис-Меликов говорил по-русски, и Шереметев понял, что этих двоих Лорис посылает убить того самого шпиона, которому только что вручил меченые золотые монеты: пометы на них доказывали, что этот шпион обманул Лорис-Меликова, предал наши тайны какому-то враждебному нам князю.
К вечеру казнь была исполнена, а золотые вернулись к Лорис-Меликову.
Шереметеву стало как-то не по себе от этой истории, произошедшей у него на глазах.
– А ты что же, душа моя, хочешь, чтобы из-за этого негодяя целый эскадрон наших казаков голову ни за понюшку табаку сложил? – ответил на возмущенные недоумения Шереметева Лорис-Меликов. – Это война, дружок.
Хаджи-Мурат
В ту пору лучшим наибом Шамиля был известный по всему Кавказу аварский вождь Хаджи-Мурат. Когда-то он верой и правдой служил русским и получил даже чин прапорщика милиции.
Впрочем, в просвещенном XX веке слово «милиция» надо объяснять заново. Революционеры, победив в 1917 году, в новом государстве мечтали обойтись без глубоко враждебных свободному миру институтов – полиции, жандармерии, цензуры. Но поскольку мир насилья разрушался насильем же, то очень скоро выяснилось, что свободное государство не может и часу прожить без ненавистной полиции, жандармерии, цензуры. Без институтов нельзя, но без слов, их означающих, еще как можно! У нас нет цензоров, а чем занимается уполномоченный или там редактор Главлита? Как же, оберегает государственную тайну от классовых врагов. И жандармов нет – тех же классовых врагов пытают и расстреливают доблестные чекисты. А вместо полиции покой граждан охраняют не городовые с шашками, а вооруженные дубинками, пистолетами, а теперь и автоматами Калашникова милиционеры. А вообще-то в первоначальном виде в прямом переводе с напрочь забытой нами латыни «милиция» (militia) значит «войско», и в прошлом веке, чтобы различать армию государственную, то есть регулярную, и армию из местных добровольцев – иррегулярную, собирающуюся для зашиты своих аулов от набегов разбойников и враждебных племен, последнюю и называли милицией. К общественному порядку та милиция никакого отношения не имела, скорее наоборот – глаз да глаз был нужен за таким стихийным союзником. В соседней Турции милиционеры, то есть солдаты иррегулярных войск, назывались башибузуками, в буквальном переводе на русский – сорвиголовами.
Вот и не уследил опытный кавказский генерал Франц Карлович Клюки-фон-Клюгенау за своим любимцем, прапорщиком аварской милиции Хаджи-Муратом. К генеральской любви ревновал аварский князь Ахмет-хан Мехтулинский. И в один прекрасный день, стоило генералу отлучиться из Хунзаха – главной аварской крепости – на недельку в Тифлис, Ахмет-хан арестовал Хаджи-Мурата, обвинив его в измене. Отважного прапорщика приковали к орудию и неделю держали в голоде. А накануне возвращения Клюки-фон-Клюгенау с усиленным конвоем отправили на суд и неминуемую казнь в Темир-Хан-Шуру.
Напрасно радовался Ахмет-хан, напрасно торжествовал победу. Не знал он, с кем имеет дело. По дороге в Темир-Хан-Шуру Хаджи-Мурат вместе с солдатом, к которому был прикован, сиганул на глазах у всех в пропасть. Солдат разбился насмерть, Хаджи-Мурат переломал ноги и через двое суток приполз в аул Цельмез.