Страница 113 из 114
— Откуда же знают, что сделано все?
Бубчиков молчал, видимо, не зная, чем доказать мне очевидную для него штуку.
Стук в дверь.
— Черт возьми, что там такое?! — Бубчиков полез с кровати. — Кто там?
— Это я, укладчик. Дай напиться! У нас в вагоне все вылакали.
— Эх! Как ты напугал меня. Я думал, какая-нибудь каверза. Пей! — Бубчиков подал стакан и графин.
Рабочий напился, похвалил воду: «Славная», — и ушел.
— Вот постоянно, — проговорил Бубчиков. — За водой ли, прикурить ли, в ночь — в полночь идут. Так и живем.
Автору его произведение не всегда — друг, приятель, подчас оно — злейший враг, с которым приходится бороться и бороться. Так получилось у меня с этой книгой. Вышел припеваючи, как на прогулку с хорошо знакомой и приятной компанией.
Впереди Елкин бежит таким ретивым иноходцем. Я еле успеваю за ним. И вдруг мой старик останавливается. Дальше он не желает идти. Я оглядываюсь — кругом бездорожье и чащоба, и ни одного из спутников, кроме старика. Мы вправо, мы влево — бурелом, и баста. Я пускаюсь на разведку, теряю старика и остаюсь один.
Заблудиться в своем собственном произведении так же легко, как в незнакомом лесу, и столь же неприятно. Все становится немилым, все начинает раздражать. Я ухожу в дальнюю комнату, занавешиваю окна и блуждаю по трущобам фактов и своих выдумок. Проходит день, другой, неделя, в висках звон, в сердце отъявленная на всю жизнь досада, на полу ворох бумаги с неудачными попытками шагнуть дальше.
Не идти же назад к первой строке, когда уже сделана треть пути! Да и какой толк, когда никакого иного пути не вижу! Дурацкое положение — сам себе вырыл колодец, прыгнул в него и не могу выбраться.
Вдруг слышу голос:
— Дома ли хозяин?
В ответ мнутся, мямлят, боятся впустить в мой затвор сквознячок.
— Я с Турксиба.
— Дома, дома! — ору я. — Впустите!
Передо мной сам главный комбинатор, экс-комбриг Гусев.
— Это, это ты? — спрашиваю я и тискаю руку бригадира. Мой вопрос глуп, но попробуйте-ка поверить, что перед вами живой человек, а не персонаж из романа, когда перед этим целый год имел дело только с персонажами!
— А-га, — гудит бригадир. — Не помешал?
— Помешал?! Да я ж тебя, мой спаситель, не выпущу. Да я ж тебя… — и лезу с запоздалым поцелуем.
Он оглядывает комнату, дым, книги, исписанные листы и бормочет:
— Да, да, писатель, похоже.
Я ему, будучи на Турксибе, подарил свою книгу, он, возможно, не поверил, что она написана мной, и теперь проверяет свои сомнения.
Гляжу на его крепкую, спокойную фигуру, на орден Трудового Красного Знамени и думаю: «Ужли этот человек, — вспоминаю все деяния бригадира на Турксибе, — не поможет мне? А как-то он отнесется, я ведь и его описал?»
Уселись один против другого.
— Достроили?
— Ага. Приехал в НКПС за новым назначением.
— Как, где Елкин?
— Такого что-то не помню, — и чешет в раздумье за ухом.
— Тот, настоящий, живой? — Я называю начальника, у которого работал бригадир.
— Два месяца лечился, а теперь уехал в Тянь-Шань.
— Ваганов и Оленька?
— Женились. Смехота с Вагановым была. Он там организовал из казахов колхоз. Турксиб им дал лошадей, плуги, семена. Вспахали около тыщи га. Надо сеять. Ваганов спрашивает казахов: «Умеете сеять?» Орут: «Умеем». Уехали они в поле, а он подзадержался. Приезжает, а там картина: четверо казахов гоняют по пашне верхами и разбрасывают семена. Вжик стоит. Ваганов им: «Стой, стой, не так!» — а сам тоже не умеет и сознаться неудобно: марку свою и колхозную подорвет.
— Как же он выпутался?
— Сказал: «Надо весело начинать работу. Садитесь и пойте!» Сам повернул лошадь и в станицу к поселенцам. Привез двух мужиков.
— И долго казахи пели?
— Часа три. А прикинь, сколь бы они семян за это время разбросали?!
— Где Грохотовы?
— Сама родила, и уехали куда-то.
— Калинка?
— Строит каменный мост на Джунгарском.
Замечаю у бригадира нетерпение и приостанавливаю поток своего любопытства. Он придвигает ко мне исписанные листы и говорит:
— Про меня тут есть? Прочитай!
Не успел я прочесть и двух страниц, как он остановил меня:
— Ты мне то место, где я поминаюсь, а не какой-то бригадир.
— Это все про тебя, все.
— Вижу, дела мои, а имени моего нету.
— Я опасался, удобно ли. Боялся тебя обидеть.
— Пиши прямо: Гусев, бригадир по механизации, краснознаменец. Пускай знают.
— Краснознаменец, это уж потом, на постройке ты не был им.
— Правильно, так и напиши: за все свои подвиги получил орден. — Он внимательно выслушал все, что касалось его, потом достал книжечку, полистал и заметил: — В точности, как было. Только два подвига, — но помню, рассказывал ли тебе про них, — совсем не упомянуты. Где-нибудь их надо упомянуть.
Я заглянул в его книжечку — подробнейшее описание всех бригадировых дел, заверенные подписями свидетелей, рабочкомов и администрации, и обещался упомянуть про забытые подвиги.
Дело было на Чокпаре в первый год строительства, когда вся механизация Турксиба находилась под наблюдением американца Чемберса, представителя фирмы «Чикаго-пневматик».
Чемберс прибыл на Турксиб вместе с компрессорами, купленными у названной фирмы, и должен был научить турксибовцев обращению с этими аппаратами. Худо ли, хорошо ли учил Чемберс, — об этом до сих пор между турксибовцами споры. Я встречал турксибовцев, гордых американской выучкой. Но работал он скверно. Что ни день, то у компрессоров сгорали шланги.
Горят и горят. А метр шланга стоит несколько рублей золотом и купить их можно только у той же фирмы «Чикаго-пневматик», так по договору.
— Не может быть, чтобы не было никаких средств, — много раз говорили Чемберсу.
У него один ответ:
— В Америке тоже горят.
— Тогда нет смысла работать машинами!
— Это ваше дело.
И создалась целая партия машиноборцев. Компрессоры поносились всячески, лом, кирка и лопата изображались лучшими, чуть ли не вечными орудиями для скальных работ.
Появился Гусев, походил, поглядел и решил, что Чемберс вредительствует. Покопался в своем опыте и предложил — около машин, где горели шланги, поставить железные трубки. Чемберс — против, но тот все же испробовал, и шланги перестали гореть.
Сам бригадир эту выдумку иначе не называет, как подвигом, и говорит о нем, волнуясь, с дрожью в руках.
— Сволочи. Ты знаешь, мы ведь получили из Америки инструкцию, когда уж все сделали, после смычки, и там прямо сказано — на пятьдесят метров от машины, где воздух шибко нагревается, ставить железные трубки, а потом уж резиновые. Знай я это раньше, я пришил бы Чемберса. В первый раз мне стало сумнительно вот как: встретились с Чемберсом и выпили. Он любил водку. Я говорю: «Мне бы на свое место, в механики», — был я тогда без определенного дела. А Чемберс говорит: «Мне бы заработать у вас мильён, и можно до дому». Тут я и взял его под подозрение. Негде было заработать ему, кроме как на поломке машин. Он за каждую получал процент от своей фирмы. Тут от злости я и выдумал поставить вместо шлангов железные трубки.
Остановились экскаваторы: вышла нефть и дров не случилось. Вспомнил Гусев, что есть в Швейцарии большой тоннель, где потухают от недостатка кислорода паровозные топки, и тогда выводят паровозы сжатым воздухом. Взял он два компрессора, надул экскаваторный котел вместо пара сжатым воздухом, и машина заработала.
Выслушав про себя, Гусев попросил читать про других. Он часто похмуривался, ему не нравилось, что я многим его соработникам и друзьям дал выдуманные имена и вольно обращался с фактами их жизни.
— Герой, а почему он Елкин?! Надо бы под настоящим именем выпустить, надо бы, заслужил.
Я сказал, что в литературе свои порядки, по которым менять имена можно, а иногда и необходимо, но Гусев не утешился этим: