Ночь одиночества

Микки Спиллейн

Ночь одиночества

Глава 1

Наверняка никто никогда не переходил мост в такую скверную погоду ночью. Дождь, мелкий и частый, почти как туман, холодным серым саваном отгораживал меня от всего мира, от бледных лиц за запотевшими, мокрыми от дождя окнами автомобилей, пролетавших мимо меня, рассекая колесами воду на асфальте.

Даже яркие ночные огни Манхэттена еле светились желтым размытым пятном сквозь пелену дождя. Где-то там внизу я оставил свой автомобиль и пошел, подняв воротник плаща и втянув голову в плечи, в темноту расстилавшейся передо мной ночи.

Я шел и курил сигарету за сигаретой, бросал окурки перед собой и смотрел, как они, описав дугу, падают на мокрый асфальт. За окнами домов своим чередом шла жизнь, но я ничего не замечал. Те немногие люди, которые, подобно мне, оказались в эту ненастную погоду на улице, с любопытством смотрели из своих укрытий-подъездов на меня, человека, одиноко бредущего под дождем по мокрому тротуару. Я чувствовал их взгляды, отрываясь от своих тягостных мыслей.

Итак, я шел по мокрой цементной тверди тротуара, как по дну каньона, образованного громадами зданий, и не заметил, как стены из кирпича и бетона исчезли и я оказался окруженным паутиной металлоконструкций. Улица вывела меня на пешеходную дорожку моста, соединяющего два штата. Я взобрался на бордюр моста и, перегнувшись через ограждение и потягивая сигарету, смотрел на красные и зеленые огни катеров и лодок, проплывавших подо мной. Их огни подмигивали мне, а гудки словно пытались что-то сказать.

Будто глаза и лица. И голоса. Закрыв лицо руками, я ждал, пока видения исчезнут. Интересно, что бы сказал судья, увидев меня в таком состоянии. Возможно, он усмехнулся бы, поскольку все считают меня крутым, крепким парнем, а я стою здесь, потерянный и опустошенный, с ватными руками.

Он был всего лишь маленький старый судья, с глазами, словно две спелые вишни. С копной седых волос и ангельским голоском, со старческой морщинистой кожей. Но благородство и опыт делали его высшим судиею, выносящим приговор за твои грехи.

Его глаза, смотревшие на меня, говорили больше, чем те слова, с которыми он обращался в зал, переполненный людьми. Он говорил твердо и с горечью, как говорят правые, мудрые люди, обвиняя не правых. С отвращением и ненавистью судья поведал обо мне как об убийце, достойном кары, но которому закон сделать ничего не может, поскольку этот убийца работает по лицензии как частный детектив. Итак, по определению я убийца, но закону не остается ничего иного, как только погрозить мне пальцем.

К черту, пусть тогда государство уничтожит все оружие... Может, он думает, что я должен стоять и звать полицейских на помощь, когда какая-то сволочь готова выпустить в меня пулю?

Если бы все было так просто. Я и раньше проходил подобные процедуры. Но он разбередил мне душу, и всплыло многое из похороненного и забытого прошлого. Он не остановился на этом, сорвал с меня покров и оставил нагим перед самим собой. Ему следовало бы взглянуть вместе со мной на события пятилетней давности и сказать мне, как следует вести себя на войне, где царят сила оружия и непристойное удовольствие от жестокости убийства, санкционированного законом. Да, это был я. И мог бы куда как убедительно об этом рассказать, если бы заговорил. Там, в джунглях, влажных и темных, там, на песчаных берегах, пропитанных запахом разлагающихся мертвых тел, там, среди меркнущих закатов и восходов, исхлестанных пулями, я испробовал вкус смерти и настолько привык к нему, что уже не смог вкушать плоды нормальной цивилизации.

Черт, судья достал меня. Он резал меня живьем на куски, пока я не превратился в ничто, в ком грязи, в подонка. Его кулаки опускались на стол в такт фразам, которыми он, словно очистительными струями, собирался смыть меня в водосток вместе с другим дерьмом, оставив наслаждаться жизнью только хороших и послушных, живущих в чистоте законов.

Однажды я умру, и мир будет награжден моей смертью. Остается только один вопрос: почему я живу и дышу до сих пор?.. Какое есть оправдание моего существования, если во мне нет ничего хорошего? Он вернул мне мою душу со всей накопившейся горечью и тяжестью, ненавистью... Заставил меня убраться, не дав возможности ответить.

Судья начал читать новое дело еще до того, как я успел дойти до выхода из зала. Интересное, кстати, дело, но никто не обратил на это внимания. Все смотрели на меня с таким любопытством, ужасом и презрением, как смотрят люди на грязное, ужасное, необычное существо в клетке зверинца.

Только в глазах у некоторых я смог различить проблеск участия. Пат был в зале. Он подбадривающе кивнул мне, давая понять, что все в порядке, но ведь я был его другом. Однако судья сказал кое-что такое, что Пат и сам пытался говорить мне много раз. Там был также и Питер, слишком старый, чтобы гоняться за горячими новостями, и подбирающий их в зале суда. Он помахал мне с выражением участия. Питер был циником и любил парней такого типа, как я. К тому же я подкинул ему материал для нескольких историй.

Вельда. Очаровательная Вельда. Она поджидала меня у двери и, когда я подошел к ней, подставила губы для поцелуя. Десятки глаз, следящие за мной, мгновенно перекинулись на красавицу в коротком облегающем костюме, реагирующем на каждое движение ее великолепного тела. Глаза всех оценивающе пробежали по ее роскошной фигуре и остановились на лице, красота которого могла удовлетворить самый изысканный вкус. Она слегка откинула голову, тряхнув своими стриженными под мальчика волосами, и послала такой взгляд всем этим добропорядочным господам и седовласому представителю закона, который они долго будут помнить.

Конечно, Вельда была моей. Но сколько же прошло времени, прежде чем я понял, насколько сильно она любит меня, сколько времени! Но теперь я знаю это и уже никогда не забуду. Только одна она была чем-то достойным в моей жизни, и я дорожил этим.

— Пойдем отсюда, Майк, — сказала она. — Я презираю людей недалекого ума.

Мы вышли из здания и сели в мою машину. Она знала, что я не хочу говорить о происходящем, и всю дорогу сидела молча. Когда Вельда выходила из машины возле своего дома, было уже темно и начинался дождь. Она взяла мои руки в свои и слегка сжала их.

— Хорошая выпивка, и ты забудешь об этом. Иногда люди достаточно глупы, чтобы быть благодарными. Позвони мне, когда напьешься, и я заберу тебя.

На этом мы расстались. Она прекрасно знала меня, и ее не беспокоило, что я подумаю. Если даже весь этот чертов мир рухнет на мои плечи, Вельда будет рядом, готовая помочь. Я даже не попрощался с ней, просто захлопнул дверь и включил зажигание.

Нет, я не напился. Дважды я смотрел в зеркало и видел свое отражение, но не был похож на самого себя. Я привык смотреться в зеркало, не думая о том, как я, собственно, выгляжу. Сейчас, глядя в зеркало, я видел себя глазами тех людей в зале суда — этакий здоровенный парень, у которого нет никаких оснований жить в честном, нормальном обществе, как сказал судья.

Я взмок от пота, меня знобило. Может, я любил вкус смерти настолько, что больше мне уже ничего не нравилось? Может, я прогнил изнутри? Почему удача сопутствовала мне, когда я ходил рядом со смертью?

Нет, больше мне не хотелось смотреть в это чертово зеркало. Припарковал автомашину и пошел гулять под дождем. Так я и брел, куря одну сигарету за другой, так попал на мост и теперь стою, облокотившись о парапет, и смотрю на реку, где лодки, словно одушевленные существа, обращаются ко мне, человеку, закрывшему лицо руками в надежде спрятаться от всего мира.

Я убийца. Я легальный убийца. У меня нет оснований для жизни. Да, он именно так и сказал!

Сумасшедшая музыка, которая зачастую звучала у меня в голове с тех пор, как я вернулся из военных закатов и восходов, завладела мною вновь — низкие ритмичные удары, сопровождаемые перезвоном. Гремя все настойчивее, эта музыка перерастала в симфонию сумасшествия и разрушения, пока я, зажав уши руками, не оборвал ее. Теперь раздавалось только легкое позвякивание сотен колокольчиков, которые приглашали поддаться их очарованию. Но я не поддался, и они перешли в глухие, низкие, глубокие звуки одного большого колокола, резонансом отдававшиеся во всем моем существе. Этот звук не прекращался, он звал меня. Я открыл глаза и понял, что это был колокол с парохода на реке. Все встало на свои места, как только я осознал, откуда идет этот звук. А все этот судья, этот чертов белоголовый сукин сын довел меня до такого. Все-таки не такой уж я бесчувственный. Не может же быть все так плохо... А вдруг он был прав?