Зарницы в фиордах

Еще до войны бывал Александр Шабалин в этих местах, ходил он тогда на тральщике и не один раз пришвартовывался к изрезанным берегам. Тогда его поражала безудержная фантазия матушки природы, создавшей неповторимые узоры из мысов, заливов, перешейков и островов. Щедрой рукой рассыпала она на дно моря гигантские камни, многие из них скрыты под водой, и только небольшая их часть возвышается над поверхностью. Надо очень хорошо знать эти места и быть по-настоящему опытным моряком, чтобы рисковать заходить в эти незаметные для глаз бухты-ловушки, из которых можно выбраться, только зная их секреты.

Вот эти-то места и называются шхерами. Географ объяснил бы их происхождение научно — результатом работы древних ледников. В незапамятные времена ледники проползли по этой земле, таща вместе с собою камни и целые скалы. Постепенно ледники со всем грузом передвинулись дальше на юг, а следы от их тяжелых шагов навечно остались на изуродованной земле.

Поэт, наверное, сравнивал бы шхеры с кружевами, окаймляющими спущенный до воды рваный подол берега. А для моряков, которым там приходилось ставить мины, шхеры были лабиринтом, из которого выбраться мог далеко не каждый.

Шабалин смотрел на знакомые берега и не узнавал их. Вернее, он воспринимал их совершенно иначе: его уже не трогала красота и своеобразие пейзажа, он наметанным глазом прикидывал, где лучше пройти морским охотникам, чтобы расставить там мины на фарватерах.

Обычно катера отправлялись в шхеры ночью, а возвращались засветло, чтобы потом провести по уже знакомому пути порученные им суда. Но фашисты тоже не бездействовали: они старались использовать шхеры как укрытие. Но так продолжалось недолго: воздушная разведка все чаще и чаще доносила о прячущемся среди островков и перешейков противнике, и теперь даже в шхерах фашистские корабли поджидали мины. Так было и в районе Петсамо. Советские морские охотники минировали подступы к заливу в этом районе, а ставить мины в шхерах иногда приходилось и торпедным катерам. Ведь они маленькие и ловкие и могли проникать туда, куда не мог пробраться корабль побольше.

Ставить мины — дело опасное, особенно, если их приходилось ставить в темноте и притом не имея точных карт.

Продвигались катера, что говорится, на ощупь, увертываясь от острых зубов подводных камней, да еще, кроме этого, приходилось думать о том, чтобы не выдать своего присутствия противнику белым пенным следом.

Далеко не всегда удавалось выполнить задание и уйти незамеченным. Противник старался использовать все имеющиеся у него средства — и суда и береговые батареи, чтобы уничтожить наши корабли. Умело сброшенные дымовые шашки надежно закрывали плотной пеленой морских охотников. Напрасно фашистские береговые батареи били по дыму, расстилающемуся над водой, когда дым рассеивался, наши уже были вне зоны досягаемости.

Не одно судно противника нашло свою гибель на минных полях. Правда, об этом катерники узнавали не сразу, да и то из штабных сводок.

Два десятка таких выходов к противнику сделал капитан-лейтенант Шабалин на своем катере, те два десятка, о которых упомянули в его наградном листе. Среди них были и такие, что заслуживают особого разговора. Расскажем хотя бы об одном.

Была весна 1943 года. Середина апреля, когда природа уже утверждает свой весенний график и полярный день вступает на круглосуточную вахту.

Только что было получено сообщение о вражеском конвое. Командир отряда капитан-лейтенант Лозовский взглянул на часы — двадцать два часа тридцать минут.

— В двадцать три выходим, — коротко сказал он.

Моряки поспешно доедали вкусную солянку из капусты с колбасой. Такой нестандартный ужин бывал не так уж часто.

Через полчаса два катера, ТКА-13 старшего лейтенанта Шабалина и ТКА-14 лейтенанта Колотия, вышли в море. Пятибалльный ветер подымал высокие волны, и вода с силой хлестала по палубе, окатывала холодным душем, просачивалась под реглан.

Такая обстановка не очень-то располагала к отдыху, но Василий Михайлович Лозовский удобно расположился на моторе катера Колотия и даже забылся чутким сном человека, привыкшего использовать каждую спокойную минуту для отдыха. Пока все нормально и его вмешательства не требовалось. Командиры катеров люди опытные, сами дойдут до места назначения. Всюду тихо — береговые батареи предупреждены, что выходит на задание наша группа, а фашистов здесь нет, они только еще мечтают побывать на этих берегах.

Катер сильно встряхнуло, как будто с разбегу он налетел на препятствие. Лозовский вскочил на ноги. Нет, все в порядке, очередная атака волн, а не налет авиации противника.

А для Василия Лозовского самый первый враг, которого он увидел, был немецкий летчик, притом не какой-нибудь рядовой, а блестящий ас, мастер своего дела. Эта встреча была неожиданной для них обоих, и произошла она без особого желания с обеих сторон.

О Василии Михайловиче Лозовском на Северном флоте ходила заслуженная добрая слава. Его морской охотник доставлял фашистам много горьких минут, и не одно проклятье тонущих врагов адресовалось этому высокому жизнерадостному громкоголосому человеку. Так повелось с самого начала войны, а первых вестников войны Лозовский увидел почти на двое суток раньше, чем другие.

…20 июня 1941 года экипаж морского охотника, которым командовал Лозовский, проходил учение в Оленьей губе. Моряки отдыхали, когда боцман доложил:

— Появился самолет. Опознавательных знаков нет.

— Готовность номер один! — скомандовал Лозовский и вышел на палубу.

Действительно, над морем летел самолет, летел очень спокойно, уверенно, в кабине можно было разглядеть голову летчика. Вот он переменил курс, зашел за сопки и скрылся.

Лозовский подождал немного, но никаких распоряжений от начальства не последовало, самолет больше так и не вернулся.

Через два дня в это же время уже шли первые часы войны. Уже прозвучало по радио сообщение, перевернувшее миллионы человеческих судеб:

«Сегодня в четыре часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек».

С привычного мирного неба падали бомбы, уже лились кровь и слезы, и все это было только начало. Вскоре фашисты обрушили свой удар на Мурманск. Вот тут-то и вспомнил Василий Михайлович Лозовский странный самолет без опознавательных знаков.

Прошел месяц. Морской охотник лейтенанта Лозовского стоял в дозоре. Все было тихо, враг не подавал никаких признаков жизни. Вдруг вдали на горизонте появилась быстро движущаяся черная точка. Она увеличивалась в размере и вскоре превратилась в идущий на бреющем полете самолет. Самолет шел совсем низко над морем, и теперь уже можно было разглядеть черные кресты на его крыльях.

— Фашист!

По самолету открыли огонь, но он ушел за сопку и скрылся из виду. Вскоре раздался взрыв. А через три дня к морскому охотнику подошла лодка с рыбаками, они срочно требовали командира. Лозовский вышел к рыбакам. Двое молодых парней, перебивая друг друга, сообщили, что прибыли за командиром и он должен отправиться с ними в рыболовецкую факторию.

— Мы немца поймали, — объяснил один. — Летчика. Он пока спит, а мы сюда за вами.

В маленьком домике фактории на сваленных в угол сетях лежал заросший светлой щетиной мужчина и крепко спал.

— Откуда это он взялся, красавчик? — спросил Лозовский.

— Вчера это было, — начал разговор старый рыбак. — Вытащили мы сети, разобрали рыбу и сели обедать. Уже почти всю уху съели, вдруг видим, мимо окна кто-то пробежал. Не успели толком сообразить, что к чему, дверь отворилась, и ввалился вот он, — старик кивнул в сторону спящего. — Грязный, оборванный, в одной руке пистолет, а другой штаны держит, чтобы не падали. Хлопнул пистолет на стол, бросил бумаги какие-то, а сам за ложку схватился — и давай уху хлебать. Не ест, а прямо жрет с костями, как только не подавился. А потом завалился на сети и с тех пор так и спит. Вот все его бумаги.