Простые смертные

– Значит, вы сюда издалека приехали?

– Да нет, сегодня у меня путь был недолгий, – сказал он. – Из Брайтона.

– Из Брайтона? Но ведь до него чуть ли не сто миль!

Он глянул на какое-то приспособление на руле и сообщил:

– Всего семьдесят одна.

– Значит, это у вас хобби такое – фотографировать мосты?

Велосипедист задумался.

– Это скорее ритуал, а не хобби. – И, заметив мое замешательство, пояснил: – Хобби ты занимаешься для удовольствия, а ритуалы помогают тебе жить дальше. Видите ли, мой сын умер, вот я и фотографирую мосты – вместо него и для него.

– Ох, я… – Я очень старалась скрыть, до какой степени меня потряс его неожиданный ответ. – Извините меня!

Он пожал плечами и отвел глаза.

– Это случилось пять лет назад.

– А что… – Господи, ну почему бы мне было просто не заткнуться? – Это… какой-то несчастный случай?

– Лейкемия. Он сейчас был бы примерно вашим ровесником.

Снова раздался сигнал, и проезжая секция моста стала опускаться.

– Как это, должно быть, ужасно! – сказала я и тут же почувствовала, насколько фальшиво прозвучали эти слова.

Длинное тощее облако, похожее отчасти на ирландскую гончую, а отчасти на русалку, зависло над горбатым островом Шеппи. Я все пыталась придумать, что бы мне еще сказать этому человеку, но так и не придумала. «Фольксваген» взревел и сорвался с места в ту же секунду, как подняли шлагбаум, оставляя в воздухе клубы мелкой каменной пыли. Велосипедист тоже сел на велосипед, повернулся ко мне и сказал:

– Берегите себя, юная леди, не тратьте свою жизнь попусту.

Он развернулся и поехал обратно в сторону дороги А-22.

Надо же, столько проехал, а по мосту так и не прошел!

Легковые автомобили и грузовики проезжали мимо, и семена созревших одуванчиков так и разлетались во все стороны, но пока что вокруг не было ни души, и не у кого было спросить, как пройти на ферму «Черный вяз». Покачивались какие-то нежные кружевные цветы на высоких стеблях, когда грузовики, содрогаясь, с ревом громыхали по дороге, и голубые бабочки в растерянности вспархивали с этих цветов и устремлялись прочь, а другие бабочки, оранжево-тигровой окраски, наоборот, держались вместе, стайкой. Теперь Эд Брубек будет работать в садовом центре и мечтать об итальянских девушках, загружая брикеты торфа в машины заказчиков. А меня он, должно быть, считает просто унылой коровой. Впрочем, может, и не считает. Хотя то, что Винни так подло меня бортанул, скорее всего, означает, что это именно так: я глупая унылая корова. Вчера мысли об этом причиняли мне такую острую боль, как рана, из которой только что извлекли пулю; а сегодня это больше похоже на синяк, пусть даже здоровенный, от резиновой пульки, выпущенной из детского духового ружья. Да, я верила Винни, я любила его, но я же не стала от этого дурой, так что прекрасно понимаю: для таких, как Винни Костелло, любовь – это та дерьмовая чушь, которую они нашептывают тебе на ушко, желая тебя поиметь. А для девушек, во всяком случае для меня, секс – это то, чем ты занимаешься на первой странице книги, прочитав которую надеешься добраться наконец до настоящей любви. «Ну и слава богу, что я окончательно избавилась от этого похотливого ублюдка!» – сказала я какой-то корове, смотревшей на меня из-за ворот пастбища, хотя пока я еще не успела почувствовать, что окончательно от него избавилась, но была уверена, что однажды это непременно произойдет. Возможно, Стелла даже оказала мне своеобразную услугу, всего через несколько недель сорвав с Винни маску «чудесного парня». Впрочем, и она Винни скоро надоест, это ясно как день, и когда она обнаружит его в постели с другой девицей, уже ее, а не моим мечтам о поездках с Винни на мотоцикле придет конец. И тогда она приползет ко мне, и глаза у нее будут такими же красными и воспаленными, как у меня вчера, и она будет просить у меня прощения, и я, возможно, ее прощу. А может, и нет.

Впереди, у поворота дороги, виднелось какое-то кафе. И оно было открыто. Что ж, дела явно пошли на лад.

Кафе называлось «Смоки Джо» и изо всех сил старалось подражать американским заведениям, где такие высокие прозрачные перегородки, сквозь которые все видно, но все же они дают возможность, хоть и довольно фиговую, хоть как-то уединиться. Посетителей там было немного, и почти все они пялились на экран плоского телевизора, висевшего на стене, поскольку шел футбольный матч. У дверей сидела какая-то женщина и читала «News of the World». Ее прямо-таки окутывали облака табачного дыма, струей вытекавшего у нее из вздернутого носа. Глаза у нее были как оловянные пуговицы; губы сложены в болезненную гримасу; голова вся в крутых завитках, а на лице – сплошные сожаления о прошлом. Над женщиной висел поблекший постер с изображением аквариума и побуревшей от старости золотой рыбки; из аквариума смотрели два круглых глаза, а внизу было написано: «У золотой рыбки Джеффа снова понос». Женщина смерила меня взглядом и махнула рукой на свободные места за перегородками, что означало: садись где хочешь.

– Вообще-то, – сказала я, – я хотела только спросить, не знаете ли вы, как добраться до фермы «Черный вяз».

Она посмотрела на меня, пожала плечами и выдохнула облако дыма.

– Это здесь, на Шеппи. Я там раньше работала.

Сказав это, она снова уткнулась в свою газету, время от времени стряхивая с сигареты пепел.

Я решила еще раз позвонить мистеру Харти.

– Скажите, здесь есть телефон-автомат?

Но эта старая корова только головой покачала, даже глаз не подняла.

– Тогда, может быть, вы разрешите мне сделать один местный звонок с вашего…

Она так гневно на меня зыркнула, словно я спросила, не торгует ли она наркотиками.

– Но… может быть, здесь кто-нибудь еще знает, как добраться до фермы «Черный вяз»? – Я упорно не сводила от нее глаз, давая понять, что она быстрее вернется к своей газете, если поможет.

– Пегги! – вдруг рявкнула она, поворачиваясь в сторону кухни. – Ты ферму «Черный вяз» знаешь?

Оттуда сквозь звон посуды донесся голос:

– Ферму Гэбриела Харти? Да, а что?

Оловянные глаза-пуговицы скользнули по моему лицу.

– Да тут спрашивают…

Появилась Пегги: красный нос, пухлые щечки, как у хомяка, и въедливые глаза, как у нацистского следователя.

– Хочешь туда наняться, чтоб клубнику пособирать, да, дочка? В мое время мы там хмель собирали, только теперь это все машины делают. Значит, так: пойдешь по дороге на Лейсдаун, вон туда, – и она показала влево от входной двери, – минуешь Истчёрч, там свернешь направо по Олд-Ферри-лейн. Ты ведь пешком, дочка? – Я кивнула. – Пять или шесть миль пройти придется, но дорога приятная, все равно что в парке прогуляешься, потому что…

Из кухни донесся жуткий грохот алюминиевых подносов, и Пегги поспешила туда. Ну и ладно. Я вполне заслужила пачку сигарет «Ротманз», поскольку мне все же удалось узнать то, зачем я сюда зашла. Я подошла к автомату в центральной части кафе: пачка из двадцати сигарет здесь стоила один фунт и сорок пенсов – натуральный грабеж! – но на ферме, конечно же, будет полно незнакомцев, и с ними придется как-то завязывать отношения. В общем, я бросила монеты в щель автомата, не успев убедить себя, что делать это вовсе необязательно; диск повернулся, в отверстие вывалились сигареты, я выпрямилась, держа в руках пачку «Ротманз», и вдруг увидела, кто сидит прямо за автоматом, отделенный от него лишь прозрачной перегородкой. Это были Стелла Йирвуд и Винни Костелло!

Я низко присела, чтобы они меня не заметили, и меня вдруг так затошнило, что чуть не вырвало. Надеюсь, они не обратили внимания, кто там сигареты покупает. Иначе Стелла наверняка уже отпустила бы какое-нибудь презрительно-ядовитое замечание. От автомата до прозрачной перегородки, за которой они сидели, было не больше шага, и я хорошо видела, как Стелла кормит Винни мороженым, протягивая руку через стол, а Винни смотрит на нее, точно ошалевший от любви щенок. Она возила ложкой ему по губам, словно мазала их жидкой ванильной помадой, а он облизывался.