Страница 41 из 61
Городок из конца в конец пересекала длинная и широкая улица, обсаженная с обеих сторон плодовыми деревьями. Да и весь он в летнее время, видимо, утопал в зелени садов. Дома в основном двухэтажные — нижний этаж сложен из камня, верхний — глинобитный.
Возле одного дома я увидел нескольких мальчишек, возившихся в снегу. Судя по всему, они лепили снежную бабу.
— Здравствуйте, — сказал я. — Где тут живет баба Парашкева?
— Кто? — настороженно спросил рослый паренек. — Баба Парашкева?
— Ну да, баба Парашкева, — кивнул я.
Мальчишка подошел ко мне. На вид ему было лет двенадцать-тринадцать.
— А зачем вам она?
— Как это зачем? Надо!
Паренек коротко свистнул, шепнул что-то подбежавшим мальчишкам, и не успел я, как говорится, глазом моргнуть, все они кинулись врассыпную. Какая муха их укусила?
Долго бродил я по незнакомому городку, стараясь выведать у прохожих, где мне найти бабу Парашкеву. «Кто ее знает… — нехотя отвечали они. — Мало ли у нас таких бабок!» И спешили прочь.
Наконец мне встретилась молодая улыбчивая женщина. Уж она-то наверняка укажет дорогу, подумал я и, вежливо поздоровавшись, рассыпался перед ней в самых изысканных любезностях, на которые только был способен с моим знанием болгарского языка. Помнится, я твердил что-то про очаровательные ямочки на ее щеках, про ее огромные карие глаза, похожие на спелые вишни… Вероятно, со стороны это выглядело довольно глупо, потому что женщина вдруг всплеснула руками и звонко рассмеялась. Мне стало ясно, что моя попытка расположить к себе эту местную красавицу потерпела полный провал.
Тогда я решился задать вопрос прямо:
— Послушайте, мне нужна баба Парашкева. Не подскажете ли, где ее дом?
Женщина удивленно вскинула брови:
— Вон вы о чем! Это по какой же надобности?
Придумать с ходу что-либо вразумительное я не сумел, замялся. Заметив мою растерянность, женщина усмехнулась, пожала плечами и пошла своей дорогой.
Озадаченный столь откровенным нежеланием самоковцев отвечать на мои вопросы, я стоял посередине улицы и с тоской глядел на темные окна ближайших домов. Что делать? Не возвращаться же несолоно хлебавши в Софию!
Тут позади меня раздался скрип двери. Я обернулся на этот звук: из дома напротив вышел мужчина с лопатой и, посмотрев в мою сторону, торопливо свернул за угол. Странно… Минуту спустя метрах в тридцати от меня открылась калитка, и на улице показался человек с вилами в руках. Он огляделся и стал удаляться, прижимаясь к забору. Впереди него я заметил еще несколько странных фигур, несших то ли грабли, то ли палки. Что за чертовщина?!
Отступив на всякий случай поближе к забору, я продолжал наблюдать за этими людьми и в конце концов понял, что все они пробираются к маленькому домику на склоне небольшого холма. «Уж не к бабе ли Парашкеве?» — мелькнуло у меня. И я пошел следом.
Возле домика собралось уже человек десять мужчин разного возраста. При моем приближении они смолкли.
— Здесь живет баба Парашкева? — спросил я седоусого старика, который, опираясь на вилы, стоял у самой калитки палисадника.
— А вы кто будете? — Старик испытующе посмотрел на меня.
Я видел, что все это люди простые, зарабатывающие себе на жизнь нелегким крестьянским трудом, и поэтому решил не таиться перед ними. Разумеется, настолько, насколько это было возможно в моем положении.
— Вот, — показал я старику письмо, которое Димитров просил передать своей матери, — от Георгия.
Старик взглянул на письмо, и лицо его просветлело.
— Братушка!.. Свой! Россия! Мы-то думали…
Как оказалось, встреченные мной на улице мальчишки разнесли по всему городку тревожную весть, что какой-то подозрительный незнакомец интересуется бабой Парашкевой. И местный отряд самообороны выступил на подмогу — люди были полны решимости не дать в обиду мать Георгия Димитрова.
— Подождите немного, я сейчас, — сказал старик и, отпустив жестом остальных стражей, направился в дом.
Вскоре он вернулся и широко распахнул передо мной калитку:
— Добре дошли!
— С чем пришел, добрый человек? — встретила меня маленькая, худенькая седая женщина с изрядной сеткой морщин вокруг глаз.
— С хорошими вестями, баба Парашкева. — Я почтительно поцеловал ей руку.
— Добрым вестям всегда рады, — улыбнулась старушка. — Заходи, гостем будешь.
Она проводила меня в просторную горницу, где вдоль стен стояли деревянные лавки с вырезанными на спинках замысловатыми узорами. Пол был выстелен самодельными ковриками. Такими же, вытканными своими руками ковриками были покрыты и лавки. В углу я заметил прялку — обязательную принадлежность обстановки в каждом болгарском доме.
— Большой привет от сына вашего, Георгия Михайловича, привез я вам, баба Парашкева, — сказал я.
— От Георгия? — переспросила она, хотя седоусый страж уже, вероятно, сообщил ей о цели моего визита.
— Да, да, от Георгия Михайловича, из Москвы. Вот здесь письмо и деньги. — И я вручил старушке конверт.
Читать письмо баба Парашкева не стала, лишь посмотрела на него, как бы желая убедиться, что его действительно написал ее сын, и спрятала на груди.
— Спасибо. Спасибо тебе, добрый человек, за весточку, — проговорила она. — А деньги… Напрасно он отрывает от себя. Ему-то нужней. Мы живем слава богу, люди помогают, да и сами работаем.
— Георгий Михайлович был очень обеспокоен, когда прочел в газетах, что американцы и англичане бомбили Самоков. Он просил узнать, все ли у вас благополучно.
— Да, бомбили, — вздохнула баба Парашкева. Дома целы, а скот у некоторых побили. Вот тут, недалеко, курорт Чамкория, там виллы наших богачей и министров. Так люди говорили ни одной бомбы туда не бросили! Видно, ворон ворону глаз не выклюет…
Я слушал неторопливый рассказ этой маленькой, хрупкой женщины о здешнем житье-бытье и все больше поражался той бодрости духа, ясности мысли, оптимизму, которые были в ее словах. А ведь сколько ей пришлось пережить за свою долгую жизнь!
Баба Парашкева потеряла трех сыновей революционеров. Костадин был активным профсоюзным деятелем, он погиб на фронте в 1912 году во время Балканской войны. Николай уехал искать счастья в царскую Россию, работал в Одессе, вступил там в ряды большевиков, его арестовали и выслали в Сибирь. Не выдержав сурового сибирского климата, он умер вдали от родных мест. Третий сын, Тодор, тоже был коммунистом. В 1925 году его схватила болгарская охранка. Пытки и истязания не могли сломить волю отважного революционера, он был зверски замучен в тюремном застенке. Остался один Георгий — самый старший сын бабы Парашкевы, ее гордость и надежда. Это по его стопам пошли в революцию младшие братья — Костадин, Николай, Тодор. Мать всегда была их верным единомышленником и другом. Она помогала своим детям во всем: распространяла прокламации, оповещала о подпольных сходках, охраняла собрания на конспиративных квартирах, прятала в специально сшитых карманах своей широченной юбки запрещенные книги, брошюры, листовки.
Георгий… Двадцать лет он не был на родной земле. Два смертных приговора царского правительства Болгарии не позволяли ему вернуться в отчий дом. Все эти годы он жил и работал в разных странах, сначала одним из руководителей, а затем и Генеральным секретарем Исполкома Коммунистического Интернационала.
11 марта 1933 года баба Парашкева узнала страшную весть: Георгий арестован в Берлине гитлеровцами по обвинению в поджоге рейхстага и заключен в Маобитскую тюрьму, ему грозит фашистское судилище. Не колеблясь, мать решила быть рядом с ним в эти трудные дни его жизни. Она была уверена, что ее сын — честный человек, он не может заниматься поджогами, и хотела рассказать об этом всем людям.
Баба Парашкева смело пошла в германское посольство и потребовала визу для поездки в Берлин. Гитлеровские чиновники вынуждены были ей уступить. Спустя некоторое время поезд уже вез семидесятидвухлетнюю мать Георгия Димитрова в чужие края.