Индийский мечтатель

Теперь, ознакомившись с многочисленными документами, которые были найдены англичанами в захваченном дворце султана, Лебедев узнал много подробностей. Здесь была и переписка Типу с французскими революционными властями, и история первого майсурского посольства, отправленного в Париж еще до революции 1787 года…

«Ага, — догадался Лебедев, вспомнив о предъявленном ему обвинении на суде, — так вот в чем они меня подозревали! Весьма вероятно, что Типу действительно хотел, чтобы я перевел его послание на французский язык, но потом, когда я решительно отклонил его предложение остаться в Майсуре, он не счел возможным доверить мне государственную тайну. А сведения эти сообщил Бенфильду не кто иной, как Пурниа! Теперь ясно, что он и раньше был связан с англичанами».

Прочитав описание смерти султана, который до последнего вздоха у ворот своего города дрался с английскими солдатами, Герасим Степанович задумался… Типу-султан, как живой, стоял перед его глазами. Что бы ни говорили об этом правителе, человек он был выдающийся и замечательный…

Он прочитал отчеты о деятельности Азиатского общества, биографию Уилльяма Джонса, составленную в панегирических тонах, потом снова вернулся к разделу «Хроника».

Было приятно прочитать здесь надпись, помещенную на памятнике судье Джону Хайду, и вспомнить этого достойного человека, который когда-то помог ему в тяжкую минуту. Чуть ли не на каждой странице встречались знакомые имена, названия местностей, улиц, кораблей… И вдруг!.. Короткая заметка о бунте матросов военной эскадры у берегов Цейлона.

Бунт был подавлен; зачинщики схвачены. Военный суд в Тринкомали приговорил главного виновника — матроса с корабля «Суффолк» Джона Брэя — к смертной казни, остальных — к суровым телесным наказаниям и длительному тюремному заключению…

Лебедев отложил книгу. Джон Брэй… Боже, ведь это имя, которое капитан Фостер дал Патрику Деффи, приняв его к себе на судно!.. Да, именно так он сказал: «Джон Брэй»… Год спустя Герасим Степанович, встретившись с капитаном Фостером, спрашивал о своем друге. Капитан тогда рассказал, что в Мадрасе он распрощался с Патриком и больше его не видел…

Итак, Патрик Деффи погиб! Начал с матросского восстания и кончил тем же!..

И хотя уже успел за это время потускнеть образ этого рыцаря свободы и справедливости, воспоминание о нем вдруг пробудилось с новой силой.

…В марте 1801 года Павел I был убит заговорщиками. Новый император, Александр I, изменил направление внешней политики. Союз с Наполеоном был расторгнут, Россия возобновила прежнюю дружбу с Англией; Семен Романович Воронцов был опять призван на пост русского посла в Лондоне.

Книга Лебедева, печатание которой было приостановлено, вышла в свет. Но денег Ост-Индская компания так и не отпустила, пришлось Лебедеву принять расходы на свой собственный счет. К счастью, книга быстро была раскуплена; из вырученных денег Герасим Степанович смог отдать долги, да еще кое-что и осталось.

Летом 1801 года Герасим Лебедев возвратился в Россию.

Странно было очутиться на родной земле после двадцатичетырехлетнего отсутствия… Сильно изменился за это время Петербург — вырос, похорошел; изменилось и здешнее общество. Мало кого из старых знакомых нашел Герасим Степанович. Самборский был за границей, в Венгрии, зато Дмитревский находился здесь. Иван Афанасьевич был очень стар, но все еще выступал на сцене и обучал молодежь. Стал он еще более важным — этакий театральный генерал, а все-таки узнал старого своего питомца. Бывая у него, Лебедев свел знакомство с некоторыми современными артистами и литераторами, но мало нашлось у него с ними общего…

Другие времена, другие нравы!

Он обратился к императору с просьбой помочь ему издать труд о религиях, нравах и обычаях индусов. Александр дал согласие.

Герасим Степанович арендовал небольшую типографию у Чернышева моста и там отпечатал книгу, которая вышла в свет в 1805 году.

Лебедев мечтал перевести на русский язык свою «Грамматику», изданную в Лондоне, а также издать переводы индийских драм и поэм, приготовленные им. Задача облегчалась тем, что он привез с собой вырезанные по его специальному заказу литеры «деванагари», служащие для письменности санскрита, бенгали и хинди. Его ходатайства были встречены холодно, и он отказался от своего намерения.

Герасима Степановича определили переводчиком с индийских языков в Азиатский департамент министерства иностранных дел. Он зажил тихо и одиноко, ни с кем не общаясь. Сослуживцы относились к нему неплохо, но несколько иронически, подсмеиваясь над его рассеянностью, чудачествами и старомодным языком. «Индийский мечтатель», — прозвали они Лебедева, не подозревая, что кличка мечтателя, с тем же оттенком презрительного сожаления, была еще раньше присвоена ему английскими чиновниками и дельцами.

Но Герасиму Степановичу все-таки было хорошо в этом прекрасном городе, который он всегда любил и которым гордился, — одному со своими книгами, рукописями и воспоминаниями…

Однажды он получил письмо из Мадраса. Письмо было от Сону. Сону сообщал Герасиму Степановичу, что многому научился от Рам Мохан Роя, но решил расстаться с ним и отправиться в свои родные места, чтобы помочь обездоленным людям неприкасаемых каст, из среды которых он сам вышел.

«Деффи-сахиб считал, что нужно сражаться против гнета и несправедливости, — писал Сону. — Вы, учитель, а также Шри Голукнат Дас искали пути к свободе и счастью в просвещении душ. Так же думает и Рам Мохан Рой. Мне же кажется, что истина находится в сочетании обоих этих путей. Борьба без просвещения никогда не будет успешной, так же как просвещение без борьбы…»

— Что ж, — сказал себе Герасим Степанович, — может быть, он прав, мой Сону… Пошли ему господь удачи!

…Медленно идет Герасим Степанович. Он сворачивает на мост. Перед ним великолепная Нева, скованная льдом, а на другом берегу — величественные дворцы, площадь с всадником на вздыбленном коне, золотая адмиралтейская игла. Он останавливается, окидывая взглядом знакомую панораму, и ему вспоминается другой город, раскинувшийся на величественной набережной такой же царственной реки, залитый беспощадным огненным солнцем, увенчанный кронами гигантских пальм, — город, ставший для него второй родиной…

Послесловие

Однажды, роясь среди старых книг, приютившихся в самом неказистом углу букинистической лавки, я наткнулся на истинное сокровище… Передо мной был толстый том, объемом более тысячи страниц, в два столбца каждая. На его титульном листе значилось английское заглавие: «Эйжиатик Эннюэл Реджистер» («Азиатский ежегодник») за 1799 год. Книга была выпущена в свет в 1800 году в Лондоне английским издателем Дебреттом.

Радости моей не было границ… Этот сборник, содержащий множество разнообразных сведений об Индии конца XVIII века, давно уже стал библиографической редкостью не только у нас, но и в Англии. Рассчитанный только на узкий круг подписчиков, «Ежегодник» был издан очень небольшим тиражом.

«Как попала эта книга в Россию? — думал я. — Кто был ее первым владельцем?»

Я принялся бережно перелистывать пожелтевшие страницы и вдруг увидел на полях заметки, написанные по-русски характерным почерком XVIII века. «Достойно примечания!» — гласила одна заметка; другая звучала еще более настойчиво: «Весьма достойно примечания!» Прочитав английский текст, отмеченный этими надписями, я, однако, не обнаружил в нем ничего «достойного примечания». Краткие хроникальные сообщения о происшествиях в Калькутте и Мадрасе показались мне вовсе незначительными. Однако для автора заметок происшествия эти, видимо, представляли живейший интерес.

Кто же он был, этот русский, так хорошо знавший английский язык и отлично разбиравшийся в индийских событиях того времени?

Вскоре все разъяснилось. На 57-й странице, рядом с текстом надписи на памятнике некоему «достопочтенному Джону Хайду», состоявшему членом Верховного суда в Калькутте с 1774 по 1796 год, было написано по-русски тем же почерком: