Индийский мечтатель

Лебедев сел в стороне, в самом конце стола. Уилльям Джонс открыл заседание. Секретарь начал монотонно читать протокол предыдущего заседания, затем Джонс сделал краткое сообщение о работе по составлению обширного собрания индусских и мусульманских законов и обычаев. Этот труд был любимым детищем Джонса. Он сам подал эту мысль и составил план работы. Были созданы две группы переводчиков и комментаторов: первая состояла из индусских пандитов и занималась переводами текстов из санскритских источников; другая объединяла мусульманских ученых, так называемых «моулеви», переводивших с арабского языка.

Конечно, обычному ученому такой огромный труд был не под силу: невозможно было обойтись без участия многочисленных переводчиков и консультантов из местных людей. Для этого требовались немалые деньги. Но Уилльям Джонс был не только деятелем науки, но занимал высокий чиновничий пост, имел влиятельные знакомства. По ходатайству сэра Уилльяма, генерал-губернатор лорд Корнуоллис распорядился об ассигновании значительной суммы на это предприятие.

Теперь Уилльям Джонс довел до сведения членов Азиатского общества, что работа подвигается успешно и близится к завершению, и закончил сообщение похвальным отзывом о деятельности мистера Кольбрука, который, несмотря на юный возраст, обладает обширными познаниями в области восточных языков и оказал ценнейшую помощь при редактировании переводов.

Тут взоры всех присутствующих обратились на мистера Кольбрука, и послышалось невнятное ворчанье, которым на английских собраниях принято выражать одобрение, восхищение, удивление, а равно и порицание, осуждение, недовольство и вообще все сколько-нибудь сильные эмоции. Со своей стороны, Кольбрук, подобно застенчивой девице, зарделся и скромно опустил глаза.

По предложению председателя некоторые члены общества высказали свои мнения, точнее — произнесли несколько полагающихся в таких случаях высокопарных фраз, воздав хвалу энергии достопочтенного сэра Уилльямса и пожелав ему успеха.

Большего от этих джентльменов и не требовалось: ни один из них ничего не смыслил ни в санскрите, ни в арабском языке. Вовсе не интересуясь научными материями, эти чиновники и дельцы дорожили только званием членов Азиатского общества. Исключение составлял, пожалуй, только судья Джон Хайд, который хотя и не был ученым-востоковедом, но отличался любознательностью.

Затем Уилльям Джонс объявил:

— Сегодня здесь присутствует гость. Мистер… Герасим Лебедев… В течение нескольких лет он изучает индийские языки и составил руководство по грамматике санскрита, бенгали и хинди. Свой труд он представляет нашему обществу, желая получить компетентную его оценку…

Теперь весь ученый синклит устремил испытующие взгляды на Лебедева. В городе его знали как музыканта под именем мистера Суона; только очень немногим были известны его научные занятия, так же как и его настоящая фамилия. Сэр Уилльям добавил:

— Мистер Лебедев ходатайствует о том, чтобы его труд был издан Азиатским обществом. — Обратившись к Герасиму Степановичу, он предложил: — Если угодно, сэр, вы можете сами объяснить присутствующим все, что сочтете необходимым и заслуживающим внимания.

Лебедев поднялся и, поблагодарив председателя, начал свою речь.

Сону со своим приятелем Чандом прогуливался по городу. Собственно говоря, это не была прогулка: они отправились покупать провизию. Но так уж повелось, что в подобных случаях они постоянно старались совместить полезное с приятным. За два года юноши подружились. Чанд, признав превосходство своего нового приятеля, с восхищением слушал его рассказы. А Сону дорожил этой очень немногочисленной, но зато внимательной и почтительной аудиторией.

Они шли не спеша, глазея на товары, выставленные в лавках, разглядывая прохожих, перекидываясь шутками и остротами со встречными.

Сону остановился возле тощего высокого старика, сидевшего на корточках среди больших корзин, наполненных рыбой. Они дружески поздоровались».

— Ну как? — спросил старик.

— Все благополучно.

— Если опять понадобится — приходи.

— Приду, — отозвался Сону.

Они пошли дальше.

— Кто этот старик? — спросил Чанд с интересом.

— Мой друг, — важно объяснил Сону. — Он моряк… И я тоже. Мы с ним вместе плыли в баркасе. Далеко…

— Куда? — спросил Чанд.

— Туда!.. — Сону помахал рукой вокруг головы.

— А для чего? — спросил Чанд, сгорая от любопытства.

— Для того, — спокойно ответил Сону. — Мужчине не следует совать нос в чужие дела. Это тайна!

Чанд покорно умолк.

На Бурра-базаре внимание приятелей было привлечено многолюдным сборищем и гулом голосов.

Оба были большими охотниками до всяких зрелищ. Энергично работая локтями, они пробрались вперед сквозь плотное кольцо зрителей, среди которых было довольно много европейцев.

В центре круга происходила борьба. Борцы, ухватив друг друга за пояса, тяжело дыша, топтались на месте; их обнаженные тела, смазанные маслом, сверкали на солнце; на руках, спинах, ногах перекатывались шары вздувшихся мышц. Наконец один из борцов, коренастый детина с широченными плечами, оторвал противника от земли и могучим броском перекинул его через голову. Тот тяжело шлепнулся в пыль. Зрители бурно выражали свой восторг. Сону и Чанд не отставали от других, выкрикивая похвалы победителю.

Толпа стала расходиться, началась давка.

Вдруг послышался крик:

— Кошелек! Кошелек! Держите воров!

Оглянувшись, Сону увидел знакомую физиономию с густыми черными бакенбардами и тотчас же узнал боцмана Уилльямса. Левой рукой боцман крепко держал за руку Чанда, остолбеневшего от неожиданности, правой успел схватить Сону за край одежды. Тот, еще ничего не поняв, инстинктивно рванулся вперед, оставив в руке у Уилльямса клок материи. С криком: «Беги за мной, Чанд!» — он нырнул в толпу. Уилльямс продолжал орать:

— Эй, люди! Полиция! Ловите воров!

К месту происшествия спешили полицейские. Но отыскать Сону, смешавшегося с людским потоком, было трудно. Толпа уже вышла за пределы базара. Перемахнув через невысокую изгородь, Сону очутился в каком-то саду. С кошачьим проворством он быстро вскарабкался на верхушку гигантского тамаринда и, спрятавшись в густой листве, посмотрел вниз. Полицейские волочили по пыли беднягу Чанда. Тот упирался изо всех сил и оглашал улицу пронзительными воплями.

Когда Лебедев, окончив свою речь, опустился в кресло, воцарилось неловкое молчание. Сэр Уилльям вперил взор в пустоту; лицо его было непроницаемо. Другие переглядывались, как бы спрашивая друг друга, что надлежит предпринять. Наконец заговорил Энтони Ламберт:

— Если я правильно понял, то мистер… Лебедев берет на себя смелость… осуждать глубокоуважаемого нашего председателя, сэра Уилльяма Джонса?

Лебедев снова поднялся с места.

— Нет, — сказал он спокойно, — вы неправильно поняли. Сэра Уилльяма Джонса я считаю выдающимся ученым, однако ни один ученый не может считаться непогрешимым. О работах сэра Уилльяма, относящихся к персидскому и арабскому языкам, судить не могу, но что касается его санскритских переводов, то здесь я обнаружил некоторые погрешности. Полагаю, что долг каждого человека, любящего науку, состоит в том, чтобы устранить ошибки и восстановить истину. Не так ли, джентльмены? Надеюсь, что сам сэр Уилльям согласится со мной, как я согласился бы с тем, кто указал бы мне на недостатки в моих собственных работах. Повторяю: транскрипция индийских слов в трудах сэра Уилльяма не соответствует правильному произношению этих слов, а это приводит и к ошибкам при переводе… Я обращаюсь к мистеру Кольбруку, которого считаю прекрасным знатоком восточных языков: пусть он скажет по совести — прав я или неправ.

Кольбрук снова оказался в центре всеобщего внимания. Но на этот раз смущение его было неподдельным, а положение — затруднительным. Он сказал уклончиво и осторожно:

— Возможно, что некоторые неточности имеются, но устранить их очень трудно… Европейский алфавит не приспособлен к тому, чтобы верно передать истинное звучание индийских слов, так же как персидских или арабских…