Страница 249 из 269
Серафимович всю жизнь гордился тем, что он «открыл» Шолохова. Вот как описывает А. А. Караваева непосредственную реакцию Серафимовича на это свое «открытие» после визита Шолохова к главному редактору «Октября» в 1928 году: «Глаза его сияли молодой, восторженной задумчивостью, которая, конечно, не сейчас возникнув, еще не оставила его.
— А я, знаете, зачитался... — объяснил он, подсаживаясь к столу. — Михаилом Шолоховым зачитался!.. Как здорово это получилось, что мы его напечатали, открыли год его “Тихим Доном”! Ох, даже подумать страшно, что такое эпохальное произведение могло бы залежаться где-то в тени, когда народ ждет именно такой эпопеи!.. Талантище-то... а?.. Донская станица, казачьи курени и базы, деревенские улицы... а сквозь все это видишь всю Россию! И люди, все эти старики, старухи, парни, молодицы... кажется, вот будто с самого детства их навидался, и все в них тебе знакомо... а вот поди ж ты — какое волшебство: сколько же нового, изумительного... и даже исторического открылось тебе в этих людях!.. И опять же, как бы сквозь этих людей видишь бытие всего народа...»115.
«АНТИШОЛОХОВЕД» ИЗ ВЁШЕК
Круг поисков претендента на роль автора «Тихого Дона», которые вот уже несколько десятков лет ведет «антишолоховедение», все более сужается.
Уже всем, в том числе и «антишолоховедам», стало ясно, что на авторство этого романа не может претендовать «белый офицер» вообще, — это должен быть некий «донской литературный гений»116 (А. И. Солженицын). «Тихий Дон» мог написать только гениальный писатель, притом органически связанный с Доном, знавший его жизнь, природу, обычаи, народный казачий говор, топографию и топонимику донских мест.
«Антишолоховедение» поочередно примерялось ко всем сколько-нибудь крупным донским писателям времен революции и Гражданской войны, чтобы отыскать среди них возможного автора «Тихого Дона»: к Ф. Крюкову, Р. Кумову, И. Родионову, А. Серафимовичу, В. Севскому (Краснушкину). И ни в одном случае убедительный ответ на этот вопрос не был найден. Ни одному из названных писателей не оказалось по силам занять этот слишком высокий для них пьедестал.
Одним из последних актов в этом драматическом и одновременно комическом действе насилия над исторической истиной, изъятия «Тихого Дона» из естественной истории литературы, явилась книга ростовского историка А. Венкова «“Тихий Дон”: источниковедческая база и проблема авторства» (Ростов-на-Дону, 2000). Она заслуживает особого внимания, поскольку пришла с Дона, с родины Шолохова. Как утверждает ее автор, по корням он — вёшенский казак, вдобавок — дипломированный историк, автор книги «Печать сурового похода. К истории событий 1919 года на Верхнем Дону» (Ростов-на-Дону, 1988) — единственного исторического исследования Верхнедонского восстания, в котором собран полезный, в первую очередь — архивный материал.
Правда, и в первой книге Венкова ощущался холодок его отношения к Шолохову, навеянный, надо полагать, статьями доцента Ростовского университета «антишолоховеда» М. Т. Мезенцева, учеником которого Венков является. Однако с полной очевидностью негативное отношение к Шолохову в первой книге Венкова не проявлялось.
Возможно, что в ту пору Мезенцев еще только совершал свой непонятный с точки зрения здравого смысла поворот в своем отношении к Шолохову, когда из ярого его апологета, во многих своих статьях прославляющего «писателя-борца, писателя-гуманиста», к которому «тянутся человеческие сердца»117, он превратился в столь же яростного его хулителя и преследователя. Нигде, ни словом Мезенцев не объяснил, почему, занимаясь в течение двух десятилетий в качестве корреспондента местных газет восхвалением Шолохова, к концу жизни он поддался влиянию «антишолоховедения» и переменил фронт.
В эти годы четко обозначил свою антишолоховскую позицию и историк Венков. Как явствует из его последнего труда, более десяти лет, прошедших со времени выхода его первой книги, он потратил на поиск в ростовских и московских архивах доказательств правоты своего учителя — покойного М. Т. Мезенцева.
В своей книге Венков идет проторенной его предшественниками тропой. Вслед за Макаровыми и Бар-Селлой он пытается оспорить время и место действия романа «Тихий Дон», перенеся его на Донец. И отодвинуть начало работы автора над романом в 1910-й год...
Об этих якобы сделанных Венковым «открытиях» амбициозно заявлено в издательской аннотации к книге: «...Работа содержит целый ряд неожиданных открытий: события “Тихого Дона” начинались не на Дону, а на Донце; автор приступил к написанию романа в 1910 г. и собирался отразить события 1901—1907 гг.; в основу описаний подвигов Григория Мелехова легли подвиги женщины-казачки, участвовавшей в I мировой войне, и многие другие»118.
В заключительной главе Венков так формулирует итоги своего труда: «Судя по историческому и географическому фону, роман был начат около 1910 года на реке Донец. В нем изображалась жизнь в хуторах станицы Калитвенской, затем действие было переброшено на Верхний Дон...<...>
Изначально речь шла о событиях 1901—1906 годов, но из-за начала Первой мировой войны автор, не прерывая повествования, вместе с героями совершил скачок во времени и стал описывать казачество в ней»119.
Итак, Венков претендует на три «открытия», в которых идет следом за Макаровыми и Бар-Селлой:
— начало действия романа, его первых двух частей — не 1912-й, а 1901 год;
— начало работы автора над романом — не 1925—1926 гг., а 1910, что автоматически снимает самую возможность авторства Шолохова;
— место действия романа из округи станицы Вёшенской на Дону Венков передвигает на Донец.
Какие аргументы выдвигаются в подтверждение столь смелых «открытий»? Пойдем по порядку.
«Открытие» первое: изменение времени начала действия «Тихого Дона».
Казалось бы, это время — предвоенные годы — четко обозначено в тексте романа. «Действие романа “Тихий Дон”, — пишет историк С. Н. Семанов, — имеет точную временную протяженность: с мая 1912 года по март 1922-го»120.
Этот срок развития действия в романе «Тихий Дон» общепринят всеми, в том числе и «антишолоховедами».
«Определить год начала описываемых в “Тихом Доне” событий можно лишь косвенно, прослеживая порядок и сроки прохождения воинской службы Григорием Мелеховым, — пишут Макаровы. — Общепринятым считается год 1912, когда за два года до германской войны начинают разворачиваться события в жизни казаков хутора Татарского»121. Обратившись к метеорологическим источникам исследования погодных условий на Верхнем Дону в те годы, Макаровы пытаются, на наш взгляд, бездоказательно внести уточнение: «В соответствии с новыми данными — начало повествования следует сместить на один год и отнести к весне 1911 г.»122.
Не считая это уточнение убедительным, согласимся с тем, что в любом случае начало действия романа относится ко времени, предшествовавшему началу Первой мировой войны. Тем более, что в тексте романа имеется четкое указание нижней временной границы развития действия: 1910 год. В описании дворовых построек Листницких значится «флигель под черепичной крышей, с черепичной цифрой посредине — 1910 год» (1, 175), а в рассказе о том, как Сергей Платонович спустил на обесчестившего его дочь Митьку Коршунова двух годовалых собак, сказано о времени их приобретения: 1910 год (2, 131).
На чем же основывается Венков, когда заявляет, будто действие в романе начиналось в 1901—1906, а не в 1911—1912 годах?
Обратившись к эпизоду лагерного сбора и призыва в армию молодых казаков из хутора Татарского, Венков усмотрел там две вполне проходные фамилии: станичного атамана Дударева («В ограду прошел атаман, одетый по форме, в новенькой офицерской шинели» (2, 231) и войскового старшины Попова («Зычно покрикивал заведующий лагерями штаб-офицер, шумоватый войсковой старшина Попов» (2, 256). Больше эти имена в романе не появятся.