Страница 56 из 66
— Совсем с ума сошла ночью парится?
На пороге основного парильного помещения возник дядя Кузьма, местный банник. Собственно первое время, даже после заключения своеобразного договора о взаимопомощи, банник не показывался мне на глаза, предпочитая действовать исключительно в образе незримого духа. Думаю причиной того была его природная скромность и стеснительность. Банник был невысокого, даже маленького роста, был он большей частью гол и весьма лохмат. И видимо в силу этого считал неприличным попадаться мне на глаза, дабы не смущать мои взоры. Я в свою очередь из уважения к чужим принципам и возрасту не стала просвещать милого старичка о нравах, царящих в моем веке и процветающем культе обнаженного тела. И его нервы целее и мне спокойнее на предмет подглядываний.
— Дядя Кузьма, постыдись, я уже две недели у тебя не парилась. Имею права порадовать свою душеньку, тем более, что неизвестно когда опять доведется.
— Но не ночью же, — возмутился банник. — Ты вообще в курсе, что я по инструкции ночных посетителей пугать должен и всячески стараться со свету сжить?
— Правда что ли? — таких подробностей я не знала.
— Что ли правда. Я прямо‑таки должен вредить всем кто заходит в баню после захода солнца, ну еще после двух — трех смен парящихся, но это не наш случай. А ты среди ночи являешься.
— Дядя Кузьма, если еще и вы мне вредить начнете, то я у вас сгину — пропаду раньше контрактного срока. Мало на мою голову Бессмертного семейства с зеркалом и богатырями, так вы еще эту картину дополнить хотите? Пожалейте молодую Ягу не опытную, по дурости своей в неприятности попадающую, доброго слова от окружающих не слышавшуююююю, — начала я тихо подвывать, все более и более проникаясь жалостью к себе болезной.
Банник очень живописно скривился, как и всякий мужчина при виде подвывающей женщины, и сдал свои позиции.
— Только если ты ночными купаньями злоупотреблять не станешь, — строго предупредил он.
— Да не вжисть, — заверила я и принялась разоблачаться.
Уже через пять минут я в позе морской звезды нагревалась и отмокала на удобных полках, а рядом со мной запаривался в горячей воде березовый и дубовый веники и воздух вкусно пах яблоками. Красота. Турецкие хамамы, в которых вас натирают жесткой перчаткой, сдирая кожу до тех пор пока вы не будете готовы выдать даже те секреты которые не знали, финские сауны, в которых можно переползать с полки на полку регулируя уровень нагрева тела и неторопливо обсуждать новости шоу — бизнеса и политики, японские офору, в которых можно дышать лекарственными травами и массироваться разогретой морской галькой, все они конечно прекрасны и полезны, все они кому‑то нужны, раз уж кем‑то придуманы. Но все их преимущества меркнут в тот момент, когда на вашу спину опускается распаренный веник, который держит в своих руках искусный мастер. Собственно первые две минуты ритуального избиения я наслаждалась процедурой, потому что была она очень мягкой, я бы даже сказала нежной, но потом невидимый дядя Кузьма взялся за меня всерьез и даже серьезнее, чем раньше (может отомстить хотел, а может проникся моей слезливой речью), и я взвыла, как небезызвестный герой Боярского. Если бы рядом со мной где‑то поблизости была Анастасия, я бы тоже взывала к ней, как к последней инстанции и единственной надежде на спасение, но Анастасии не было, а дядя Кузьма к делу подходил ответственно и он точно знал, до какого состояния можно довести человека, чтобы он еще не помер, но уже был к этому близко. И вот когда я почувствовала, что еще пять минут и контракт мой будет расторгнут по вполне себе естественной причине, меня окатили холодной водой и выпустили на свободу. Затем вся отбитая как хорошая отбивная, вымытая до скрежета и хруста, я сидела в предбаннике, пила липовый отвар и пыталась собрать себя по кусочкам, чтобы дойти до избушки. Получалось плохо. Кусочки меня то и дело разбегались и вся я растекалась неглубокой лужицей по удобной лавке. В конце концов, потерпев очередную неудачу в нелегком деле активации себя, я махнула на все рукой и перевелась в горизонтальное положение прямо там, где сидела, благо лавочка была очень широкой, а мои пледы, одеяла и полотенца, достаточными для создания некоего гнезда. Сон сморил меня сразу же.
За свою довольно не короткую жизнь причины у моего утреннего пробуждения были разные. Чаще всего в роли палачей сладкого сна выступали будильники, возвещающие о наступлении нового рабочего утра. Реже всего сон отступал потому, что я высыпалась. О это блаженное состояние когда ты лежишь в постели и четко понимаешь, что больше тебе не хочется спать, а хочется тебе встать и начать новый интересный день (даже если за окном уже давно вечер). Правда стоит сказать, что такое блаженное состояние в моей жизни было всего раза два. Потому что даже в заслуженные каторжным офисным трудом выходные в моем многоквартирном доме всегда находился сосед, которые не разделял моей страсти к долгому сну. И было бы еще полбеды, если бы он не разделял мою страсть тихо, осуждая тунеядцев и лежебок исключительно молча, так нет же, такой сосед всегда предпочитал брать в руки оружие борьбы в виде какой‑нибудь дрели и начинал военные действия жертвой которых становился весь дом. К звукам дрели обычно примешивался топот детских ног с верхнего этажа и крик детской же истерики, на корню убивавшие во мне всякое желание умиляться милым детским мордашкам. И речи о том, чтобы сладко поспать уже не было. На новой работе ситуация не сильно улучшилась, но заметно разнообразилась, добавив к моим утренним причинам пробуждения крики петуха и ругань богатырей. Так что моя коллекция блаженных состояний ни сколько не пополнилась, как того можно было бы ожидать от одинокой избушки, стоящей вдали от проезжих дорог. Вот и этим утром я проснулась, потому что у меня замерзли ноги. Все‑таки предбанник помещение не отапливаемое, а я во сне люблю крутиться, вот ноги и оказались открытыми и согреваться, даже будучи возвращенными под одеяло, не хотели. Пришлось вставать. Я умылась и расчесалась и критически осмотрела себя в зеркало. Зрелище было впечатляющее. Волосы, расчесать которые у меня ночью не хватило сил, сейчас торчали вокруг моей головы этаким пушистым одуванчиком, идеально подходящим под помятые розовые щеки, с которыми дивно гармонировали слоники моей ночнушки. Радовало только то, что отец вод не мог меня видеть прямо сейчас, вот бы посмеялся. Решив, что к моему совершенному образу ничего нельзя прибавить нового, чтобы сделать его еще совершеннее, я отправилась в свою избушку, по пути заглянув в сарай и убедившись, что бочки с водой действительно стоят на месте, а не приснились мне в банном угаре. Избушка встретила меня непривычной тишиной и пустотой. Не шумел на столе закипающий самовар, не дымилась в горшочке какая‑нибудь полезная утренняя каша, не подставляли свои поджаристые бока солнечному свету пирожки, не отливал золотом выложенный в стеклянную вазочку мед, не стояла в тарелке захваченная в белый сметанный плен ложка, не мелькали в воздухе одетые в черное руки, добавляя последние штрихи к картине «кушать подано» и не ворчало зеркало, пророча скорую гибель моей талии. Создавалось впечатление, что все обитатели избушки на курьих ножках либо молча скорбели по моей безвременной пропаже, либо тихо радовались моему досрочному отъезду. Очень хотелось узнать правильный ответ, но я подозревала, что в данном случае дело обстоит также как с пресловутым котом Шредингера, и оба ответа не только существуют одновременно, но и что самое печальное являются одновременно абсолютно правильными. Неприятно так, что даже возникало желание обидится, но есть хотелось сильнее, а потому я зашла за ширму, в тот самый закуток где хранились чудеса техники века двадцатого и двадцать первого и щелкнув кнопкой электрочайника, достала из закромов пачку мюсли и стаканчик йогурта, соорудив себе весьма полезный, по мнению современных мне диетологов, завтрак. Пирожки я решила напечь позже, благо тесто у меня было, а начинку подготовить дело не такое уж и сложное.