Селфи

«Остроумна, как и всегда», – подумал я и осторожно переступил порог.

Я замер, прислушиваясь. В квартире Самойловой царила мёртвая тишина. Я закрыл дверь и посмотрел на свои «Swatch»: шёл первый час ночи, но из недр квартиры пахло свежезаваренным кофе. Впереди брезжил неяркий свет, и я шагнул на него. Свет вывел меня по коридору к стеклянной двери кухни. Я пригляделся: квартира, в которой сейчас стоял я, казалась мне на удивление знакомой. Нет, я никогда здесь не был, но все здесь напоминало мне меня самого, за одним исключением: цвета были мягче, светлей, а тени – длинней и тоньше. Граница между светом и тьмой была совсем незаметной. Здесь не было белого и черного: лишь полутона, называемые гармонией.

«Твой дом – твоя крепость. Здесь всегда жила только ты одна. Но больше одна ты не будешь», – мысленно пообещал Ире я и толкнул стеклянную дверь кухни. Дверь тихо распахнулась. Стоя на пороге, я увидел, что за столом, с ногами забравшись на диван, сидела Красная Шапочка. Положив подбородок на колени, Ира закрыла ладонями лицо и беззвучно плакала. Вот тут-то я и понял, какую боль я ей причинил: на эту боль немедленно двумя глухими ударами отозвалось моё сердце. Всё возвращалось ко мне. Я резко вздохнул. Почувствовав чужое присутствие, Ира испуганно подняла голову. При виде меня, безмятежно подпирающего её дверной косяк, на лице Самойловой в одну секунду промелькнула целая гамма чувств, от счастья узнавания, до удивления – и – вот же фак, вот же гадство-то, а? – до откровенной ненависти. По большому счету, Самойлова была совершенно права. Сначала я осмелился вскрыть её «секретные» доски в «Pinterest». Потом взломал её жизнь. А теперь без спросу ещё и вломился в её квартиру. Ну и какая бы женщина была счастлива от этого? Правильно: никакая. И я – судя по взгляду Иры – заслуживал того, чтобы меня повесили, сожгли заживо и четвертовали.

«Так, всё, закончились полутона. Сейчас последний бой будет», – подумал я и отлепился от косяка, приготовившись к обороне. Самойлова одним злым движением оттерла с ресниц слезы и спрыгнула на пол, явно выбрав тактику наступления.

– Ир, привет, – глядя на неё ляпнул я (довольно-таки уверенно). Оглядев мой парадный «наряд», Ира мрачно сказала:

– Ну, привет. Ты ко мне как, сразу от Наташи?

– Нет, Ир, я сам по себе. И кстати говоря, с Терентьевой я расстался.

– Да ну? А в Праге как всё прошло? – Самойлова, как истребитель, заходила на второй круг.

– В Праге? Ну, в Праге было ничего так себе. Но я там был один: у Алекса неприятности.

– Ясно. Ну, и как он сейчас? Ничего?

– Да ничего, вроде бы...

– И это радует, – припечатала Ира. Поставив точку в прелюдии, она перешла в атаку: – Кстати, Исаев, а как ты вошёл? У меня что, входная дверь открыта?

– Нет, дверь у тебя закрыта.

– Тогда, пардон, как ты сюда влез? – сузила зрачки Ира.

– А я твою дверь отпер. Вот. – Я разжал ладонь и показал Ире связку от Кузнецова.

– Это тебе дал – кто? – встрепенулась Самойлова.

– Торук Макто, – ответил я. Шутка вышла так себе. Но я действительно не собирался выдавать Ире её лучшего друга.

– А ты у нас, значит, всё веселишься, Андрей? – процедила Ира. Заметив, что я с откровенным интересом разглядываю её грудь и голые длинные ноги, едва прикрытые короткими трикотажными шортиками, она нервно запахнулась в свой бежевый кардиган и юркнула от меня за диванчик. Я в свою очередь попытался перевести наш диалог в миролюбивое русло:

– Ир, а ты чего по дому полуголая ходишь?

– Тебя не спросила!

– А оперативника моего с букетом ты тоже так встречала? – Я поднял бровь и шагнул к ней.

– Не твоё дело! – выпалив это, Ира тут же закусила губу. А я подумал, что Самойлова за десять дней моего отъезда отработала этот жест просто до совершенства. А ещё я подумал, что Ира вообще никогда не кричала, кроме двух случаев: когда была со мной – и когда была со мной в постели.

– Ир, не кричи, а то мы соседей поднимем, – задушевно посоветовал я. Ответом мне послужил яростный взгляд «волчьих» глаз:

– Оставь ключи и выметайся.

– Ключи я тебе не отдам. Это, во-первых, ...

– Ах ты…

– А во-вторых, ты хоть знаешь, почему я тебя тогда бросил?

– Я что, твоих объяснений прошу? – зашипела Ира.

– Не просишь, – согласился я, – но ведь однажды просила?

– Проваливай!

– Ир, когда ты пришла к Фадееву «спасать» меня, ты фактически нанесла мне удар в спину. И я понял, как ты можешь из-за меня подставиться. В моей работе это недопустимо, и таким отношениям места нет. В этом смысле я никогда не изменюсь. Во всех остальных случаях я – клянусь тебе! – буду под тебя подстраиваться.

– Потрясающе... Нет, это просто поразительно!.. Так, ты всё сказал?

– Да. Нет... Ир, я ещё не знаю.

– Слушай, ты издеваешься надо мной, что ли? – окончательно разъярилась Ира. – Нет, ну как тебе вообще в голову взбрело вот так заявиться ко мне, посреди ночи, да ещё после того, что ты мне сказал и сделал? Или ты думал, что я тут сижу и с ума по тебе схожу? И что ты можешь вот так вот запросто открывать и закрывать мою дверь, пользуясь моими же ключами? Так по-твоему, да?.. – Ира ненавидящим взглядом скользнула по моему лицу, подбирая слова, чтобы выставить меня вон. Чтобы дать мне такой пинок под зад, который бы разом вышиб из меня и дух, и гордыню. И у Самойловой точно бы всё получилось, если б она не опоздала дней так на десять. Потому что с того самого дня ни гордости, ни гордыни у меня, похоже, уже не было.

– Ир, – не двигаясь, по-новому начал свои увещевания я. – Пожалуйста, прости меня за вторжение. Просто ты не брала трубку... Ир, ну дай ты мне шанс всё объяснить. – Я подумал и улыбнулся. У меня был один аргумент и семь доказательств. – Ты хоть знаешь, сколько времени я тебя забывал?

Самойлова прищурилась.

– Ага, сейчас догадаюсь, – едко сообщила она. – Наверное, две минуты?

– Не угадала, – я сунул руку в карман брюк. – Я забывал тебя ровно шесть лет. Вот тебе истина. – И я выложил перед ней на стол шесть пуговиц, вырванные с её рубашки. – Это тебе за все мои годы без тебя. А вот эта, – и тут в ход пошла седьмая пуговица, вырванная с мясом, – эта – судя по тому, что сейчас происходит – за мой новый, две тысячи шестнадцатый год. Забирай. Все семь твои.

– Обоже, как умилительно-то... Исаев, надо же, ты их все сохранил... Я сейчас прямо расплачусь. Ты у нас мизогин-романтик, да? – не замедлила с колким ответом Ира. Я пропустил её насмешку мимо ушей, хотя мне пнуть её диван захотелось.

– Я ещё какой романтик, – вместо этого кивнул я, – но это всего лишь моя проблема, не так ли?

«Оставь меня в покое», – ответили мне её глаза.

– Убирайся, – очень тихо сказала Ира.

Я поймал её взгляд. Не прочитав там ни одного тёплого чувства, перевёл глаза на её словно замерзшие губы, скулы цвета снега и её хрупкие пальцы, точно отлитые изо льда. Мне бы развернуться и оставить её в покое. Но проблема была в том, что я жить без неё не мог.

– Ира, почему так? – искренне, честно, уже без клоунских улыбок спросил я. – Объясни, что ты пытаешься мне сказать? Я не понимаю.

– Вот как? – переспросила Ира. – Хорошо, я тебе объясню – так, чтобы ты всё понял. – Скрестив руки на груди, Самойлова шагнула ко мне. – Я боюсь того, что ты можешь со мной сделать.

– Я когда тебя трогал? – возмутился я.

– Ага, только попробуй!

– Тогда обвинение не принимается. – Я снял куртку. Перехватив встревоженный взгляд Красной Шапочки, пожал плечами: – Прости, но у тебя жарко... Так, продолжай. На чём мы остановились?

И вот тут Ира встала вплотную ко мне, и я понял: она скажет правду.

– Я боюсь того, что я чувствую к тебе! – закричала она. – Это тебе понятно?

– Понятно. А – почему боишься? – Я не повысил голоса.

– Почему? Да потому, что ты у нас вообще ничего не боишься! Ты словно робот, а не человек. Ты же напрочь лишён эмоций…. – Самойлова захлебнулась словами, а я застыл. – Всё, что у тебя в активе, Андрей, это только твоё остроумие и холодный, выверенный, идеальный расчёт. Ты же всё наперёд продумываешь. Я-то думала, что ты стал таким из-за меня. – Ира взмахнула ресницами, рассмеялась коротко и зло. – Но я ошибалась. Ты всегда был таким, –устало сказала она. – Ты же ничего не чувствуешь. Даже сейчас мне с тобой холодно… Потому что даже сейчас ты стоишь, как памятник собственному величию и смотришь на меня с этой своей знающей ухмылочкой… Но я больше не позволю тебе убивать меня – я не дам тебе повод уничтожить меня, как ты это умеешь... Вот поэтому и убирайся отсюда, и больше никогда не приходи ко мне, – услышал я хриплый, полный слёз, голос.