Страница 23 из 38
Мы подошли к дому Андрея. Андрей просунул руку в щель около двери и изнутри отодвинул задвижку. Через темный коридор мы вошли в комнату. Андрей зажег коптилку.
Комната была маленькая, с низким потолком. У окна стоял стул, у стены железная кровать, в углу около двери сундук.
Андрей отодвинул сундук и достал маленький железный коробок.
Из коробка он вытащил два клочка бумаги.
— На, читай, — протянул он их Семену.
Семен взял бумажки, посмотрел, повертел и отдал обратно Андрею.
— Это что же такое?
— Это отряд наш. Список. А чтобы нельзя было понять, что тут написано, мы только буквы ставили «В. К.» — это Васька, «Г. М.» — это Гришка, «Г. Д.» — Гаврик, а вот ты — «С. В.». Распишись вот здесь, сбоку.
Андрей подал Семену огрызок карандаша. Сенька выдавил «С. В.» и к букве «В» приделал какой-то крючочек.
— Ну, — сказал Андрей, — теперь все расписались. Можно закопать.
Ночью за сараем мы вырыли глубокую ямку и опустили в нее металлический коробок со списком нашего отряда и с протоколом первого собрания.
— Пускай до красных полежит, — сказал Андрей, утаптывая землю.
Глава XVIII
ОТ ТУЖУРКИ РУКАВА
Двери комендантской долго оставались открытыми. Одного за другим гнали рабочих на допрос. Кого отпускали сразу, а кого отправляли в станицу к атаману.
Работа в мастерских шла невесело
Каждое утро недосчитывались соседей. Кто ночью через фронт махнул, а кого шкуринцы взяли.
В депо рабочие переговаривались коротко, только по делу, — тот гаечный ключ попросит, тот ножовку.
А для других разговоров собирались у мазутных ворот. Как только на железнодорожном мостике появлялся дежурный офицер, разговоры обрывались, все расходились по своим местам и принимались со злобой колотить молотками по зубилу.
В мастерские частенько вместе с дежурным офицером заглядывал и телеграфист Сомов. Он бойко прохаживался среди станков и говорил, подмигивая офицеру:
— Работаем… нажимаем…
Офицер даже не оборачивался в его сторону. Сомова это не смещало. Он перебегал от станка к станку, хозяйским глазом посматривал на работу, заговаривал с мастеровыми.
Рабочие глядели на него так, будто хотели размахнуться кувалдой и стукнуть его по казенной фуражке с желтыми кантами.
— Отойдите, ваше благородие, — говорили они сквозь зубы, — а то гайка ненароком вам в лоб угодить может.
Сомов торопливо отходил и жался к офицеру. Все же около нагана безопаснее.
Один раз Сомов явился в мастерские пьяный в дрезину. Я как раз был тогда в депо — отцу махорку принес.
— То-то… утихомирились… — бормотал Сомов. — Хорошо-с… Без товарища Филимонова дело, кажись, веселее пошло.
Илья Федорович зажимал в это время в тиски шестидюймовый болт.
Он оглянулся на Сомова и сказал так, чтобы вся мастерская слышала:
— Филимонова не тронь, гад. Филимонов в могиле. Тебе бы на его месте, стерва, лежать, а ты все еще по земле ползаешь.
Рабочие у станков зашумели. А Сомов, хоть и пьян был, прикусил язык — шестидюймового болта испугался. Он заморгал, надвинул фуражку на нос и пошел прочь, качаясь между станками, как маятник.
— Мозоль на ноге и то невозможно терпеть, — сказал слесарь Репко, — а эту нарость… и говорить не приходится!
Все замолчали. А Репко, скомкав окурок, щелчком забросил его под станок. Потом крутнул ручку тисков и сказал потише:
— У меня он давно на примете. Скоро душа с него вон…
Мимо станков проходил в это время новый мастер, толстый и степенный. Он посмотрел через очки, на Репко, на Илью Федоровича и прогнусавил тягуче:
— Что это у вас за перекурка? Разговоры разговариваете, а дело стоит?
— Ступай, индюк, своей дорогой, не замай… — оборвал его Илья Федорович. — Все вы одна шайка-лейка. Подлипалы! Прихлебатели!
Мастер весь съежился.
— Ну что вы, братцы, — сказал он обиженно. Потом вынул большой ситцевый платок и стал вытирать слезы под очками. — Я не из таких, братцы. Я сам в мазуте с малых лет ковыряюсь.
— Ну, ковыряйся, ковыряйся, да только глаза не мозоль. Плыви дальше.
Мастер ушел. Рабочие бросили станки и собрались у тисков Ильи Федоровича. Слесарь Репко, торопясь и заикаясь, говорил, обращаясь то к одному, то к другому:
— Что же это у нас делается?… Леонтия Лаврентьевича убили? Убили. Братьев наших забирают? Забирают. Всякая паскуда над нами издевается? Издевается. Да неужели же мы позабыли про советскую власть, про товарищей? Они там борются, а мы тут белым транспорт справляем… Где мы, на какой планете живем и при каких правах? Эх, лопается мое сердце!
— Ну, брат, не горюй, — сказал ему Илья Федорович. — Ты это от молодости горячо берешь. А надо медленно, да покруче гнуть.
Через несколько дней утром у ворот мастерских, на широком мазутном баке, на его железной зубчатой кромке, заметили черный рукав с желтыми кантами. Рукав сняли с бака и осмотрели. Вызвали коменданта, патруль. Кругом бака стали вооруженные дроздовцы. Прикладами они отталкивали жителей поселка, мастеровых.
Два молодых парня стояли на лестнице и длинными баграми гоняли в баке густой и черный, как лак, мазут. Багры скреблись о стенки бака, царапались о его дно, но ничего не зацепляли.
Кто-то распорядился отлить из бака мазут. Принесли ведра и стали переливать мазут в соседний бак. Когда половину мазута выкачали, молодой горбоносый парень с красными пятнами на лице низко перегнулся и стал шарить багром по всему дну. Вдруг он зацепил что-то и с силой потянул кверху.
— Тянут! — закричали в толпе.
— Погоди, может, и не вытяну, — огрызнулся парень и еще ниже перевесился через край бака. Скоро из бака прогудел его голос:
— Тяжелый дюже!
— Держи крепче. Уронишь! — заорал другой парень, стоявший рядом с ним.
— Уже уронил, — сказал первый парень. — Склизкий дюже.
Оба опять стали шарить в баке.
Вдруг первый парень взмахнул высоко багром и повертел им в воздухе. С крюка багра, расплескивая в стороны мазут, слетел на землю черный ком, вроде вороньего гнезда.
— Гляди, мешок! — крикнул кто-то.
— Не мешок, а фуражка казенная, — буркнул казак, ковыряя штыком черную кучу.
Через минуту на землю шлепнулся второй черный ком, еще больше первого. Казак и его поковырял штыком.
— Ишь, пуговица медная торчит, — сказал он задумчиво. — А вот еще пуговица… Ворот… Значит, это будет тужурка форменная. Ищите теперь штаны, хлопцы!
Но парни не слышали. Они опять перегнулись через край бака и, громко сопя, тащили вдвоем тяжелый груз.
В толпе притихли. Через железный борт бака перевалилась огромная черная туша и рухнула на землю.
В воздухе мелькнули четыре черные лапы.
Толпа шарахнулась в сторону.
Даже казак с винтовкой попятился.
— Человек, — сказал он. — Утопленник…
Народ опять сдвинулся.
На земле лежал труп человека с раскинутыми руками и ногами. На шее у него была привязана толстой проволокой чугунная тормозная колодка. Лица нельзя было разглядеть, — оно было сплошная черная маска.
Вокруг трупа широко разлилась по земле лужа густого, жирного мазута. Казак принес паклю и бак с керосином и протер лицо утопленника.
— Сомов! — заговорили в толпе. — Сыч!
— Телеграфист Сомов, — сказал комендант. — Его утопили из мести. Знаем, чья это работа.
Глава XIX
СЕНЬКА-КРАСНОАРМЕЕЦ
Большими пушистыми хлопьями падает снег на мерзлую землю. Ветер с Кубани подхватывает не успевшие упасть снежинки и кружит их над землей.
За поселком по степям, по глубоким балкам, по зубчатой горе Бударке, гонит ветер целые тучи снежной пыли. Еще так недавно здесь было лето. Мы бегали босиком по мягкой пылюге, наперегонки переплывали Кубань. А теперь Кубань скрыта под крепким бурым льдом.
Давно мы не ходили к Порфирию. Андрей велел нам не показывать никуда носа, ждать, пока он сам не придет за нами. Но Андрей не приходил.