Страница 2 из 7
Хенри Харди
Вулфсон-колледж, Оксфорд
Апрель 1993 года
Постскриптум
После того как вышло из печати первое английское издание этой книги, главы 1, 2 (до страницы 268) и 7 были опубликованы в «Нью-Йоркском книжном обозрении» от 21 октября 1993 года, на страницах 64–71. В этой связи автором в текст был внесен ряд незначительных изменений, которые я также включил теперь в книгу. В то же самое время я воспользовался возможностью исправить некоторые оговорки и неточности, которые выплыли на свет божий уже после того, как книга ушла в печать, и я хочу выразить признательность тем людям, которые обратили на них мое внимание. Кроме того, я хотел бы изъявить свою благодарность – пусть и с некоторым запозданием – Хьюго Браннеру, Гейл Перкис и их коллегам в издательстве «Джон Марри» за то терпение и тот профессионализм, которое они сумели противопоставить моему занудству.
Октябрь 1993 года
Предисловие к немецкому изданию
Основу этой небольшой книги о Хаманне, как уже успел объяснить в своем предисловии Хенри Харди, по существу составляет пара лекций, которые я прочел почти тридцать лет тому назад, никоим образом не пытаясь охватить всего обилия идей, что оставил после себя Хаманн. Если учесть тот лимит времени, который был тогда в моем распоряжении, то даже и ставить перед собой подобную задачу было бы попросту бессмысленно – не стану я предпринимать подобных попыток и сейчас, выпуская в свет текст, почти не изменившийся с тех пор, когда я его написал. Единственная цель, которую я тогда перед собой ставил, – поразмышлять о том, что представлялось мне (и до сих пор представляется) самым поразительным, оригинальным, важным и значимым из ключевых положений Хаманна: а именно о его противостоянии всей рационалистической линии в европейской философии, от греков до средневековой схоластики, Ренессанса, и прежде всего до французских philosophes современной ему эпохи и, в перспективе, до их учеников из последующих двух столетий. В трудах Хаманна – и прежде прочего, конечно, в религиозных его идеях, которые лежат в основе всего того, чем он был, что чувствовал и во что верил, – есть колоссальное количество смыслов, за изучение которых я бы даже не стал браться, не говоря уже о том, что всего этого обилия было никак не вместить в узкие рамки отведенных мне двух часов.
Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что с тех пор, как я впервые познакомился с творчеством Хаманна, о нем многое успели написать, и прежде всего в Германии. Если бы я писал о Хаманне сегодня, я, конечно же, уделил бы внимание нескольким недавно опубликованным исследованиям, хотя бы в силу того, что одна из главных нынешних тенденций состоит в том, чтобы ставить под сомнение статус Волхва как принципиального противника рационалистических методологий и, в каком-то смысле, представить его едва ли не как поборника истинных Разума и Просвещения. И тем не менее мой портрет Хаманна по сути своей останется прежним. Если речь идет о том, что некоторые из этих современных интерпретаций имеют быть восприняты через призму принципиального несогласия с ранее высказанными позициями, а не с точки зрения терминологической дискуссии касательно того, какой смысл надлежит приписывать таким словам, как «разум», то мне они убедительными не кажутся. Если бы дело обстояло иначе, я бы попросту не дал согласия на публикацию этого своего текста в его настоящем виде.
Спор идет прежде всего о том, что Хаманн имел в виду под разумом и рациональным мышлением. Кто-то согласится с одним из наиболее чутких, эрудированных и благожелательных моих критиков, с выдающимся американским ученым профессором Дж. С. О’Флаэрти из университета Уэйк Форест в США, который считает, что Хаманн был вовсе не иррационалист, но «истинное дитя Просвещения»[8], защитник Разума, если, конечно, правильно понимать последнее слово – не в смысле того, что он именует «дискурсивным разумом», но в смысле «разума интуитивного», каковое словоупотребление ему представляется вполне законным.
Мне представляется, что под «дискурсивным разумом» он имеет в виду тот, что принимает участие в формулировании идей, концепций, высказываний, описаний, правил, гипотез, аргументов, доказательств, теорий и тому подобных вещей, составляющих основу естественных наук и математики, а также в значительной мере и наук гуманитарных – философии, истории, права, социальных наук, критики и т. д. Все это и есть тот самый разум – рациональные методы познания, – нападками на который Хаманн запомнился историкам современной мысли: и, с моей точки зрения, именно в этом качестве его и следует воспринимать.
Некоторые из авторов, со мной не согласных, цитируют те места из Хаманна, где он противопоставляет «правильный и истинный» разум «разуму схоластическому», каковой наклонен различать между собой идеализм и реализм – различие, с точки зрения Хаманна, сугубо воображаемое[9]. Касательно этого последнего, они приводят следующий пассаж Хаманна: «Что есть сей премного возносимый разум, с его универсальностью, неумением совершать ошибки, высокомерием, уверенностью и самоочевидностью? Ens rationis…»[10]И еще: «Люди говорят о разуме так, как если бы он представлял собой живое существо»[11]. Засим они переходят к противоположности тому разуму, который с точки зрения Хаманна представлял собой ens rationis, чистый вымысел, к его идее «истинного» разумения (настолько, насколько вообще можно таковую у него обнаружить). Однако данная концепция, как мне представляется, имеет отношение прежде всего не к тому, что принято называть рациональным мышлением, но к отождествлению у Хаманна мышления с языком, самому оригинальному и важному из его открытий, лучше всего сформулированному в том знаменитом пассаже из одного из писем к Гердеру, который так любят цитировать комментаторы: «Разум есть язык, логос. В мозговую эту кость я вцепился зубами и не выпущу, пока не умру»[12].
Конечно же, я отнюдь не хочу сказать, что Хаманн отвергает обычную разумность, в том смысле, в каком мы говорим о разумных людях или поступках. Мне кажется, что его идея о Vernunft, который руководит обыденным мышлением, гораздо ближе к тому, что мы имеем в виду под «пониманием», Verstehen в противоположность Wissen, что ведет к истинному ощущению реальности, творения Господня; к умению постигать конкретное, индивидуальное, уникальное, поток живой жизни; ко встрече с реальностью, лицом к лицу. Вот что действовало столь неотразимо на Якоби и Гёте; концепция воображаемого или квазиартистического озарения, которая получила столь богатое развитие благодаря Вильгельму Дильтею и его последователям и которая так раздражала великого систематизатора Гегеля – и в силу одного только этого обстоятельства просто не могла не вызвать энтузиазма со стороны Кьеркегора. Для Хаманна эта глубокая взаимосвязь между Богом, человеком и природой коренится в божественном Логосе, который «был в начале»[13] и посредством которого возник мир. Здесь мы имеем дело с тем глубоко религиозным подходом, который передается такими, к примеру, словами: «Там, где нет слова, нет разума; вне разума нет веры»[14]. Или такими: «Там, где нет слова, нет разума – и нет мира»[15]. Все это самым очевидным образом относится к созидательной силе Логоса, давшего силу быть всему, что есть, и движущего душами человеческими – для которых природа, история, Священное писание и многое другое есть Слово Божье, обращенное к нам. Навряд ли именно это следует иметь в виду под разумом естествоиспытателей, под обобщающими научными или рациональными методами картезианцев, французских philosophes, всей без исключения традиции европейского Просвещения. То есть, собственно, тому рационалистическому мировоззрению, которому Хаманн противостоял изо всех своих сил. Именно это восстание против философских систем, объективных, нерушимых в своей монотонной согласованности, против расчетливости и апелляции к математическим методам я и другие авторы имели в виду, когда говорили об антирационализме Хаманна – о знамени контр-Просвещения, которое он поднял – а также о том влиянии, которое подобные идеи оказали на некоторых философов так называемой романтической школы мысли, зародившейся в Германии в начале девятнадцатого столетия, а также и на их последователей.
8
New York Review of Books, 18 November 1993. P. 68.
9
B vii 165.13.
10
W iii 225.3.
11
B vii 26.34.
12
B v 177.18; cf. прим. 204.
13
От Иоанна, 1.2.
14
W iii 231.10.
15
B v 95.21.