Тайна древлянской княгини

Следующие несколько дней Предслава провела как во сне. Над Коростенем висел плач и крик: вместе с Володыней погибла и часть дружины, и в городе и окрест появились сразу десятки вдов, рыдающих невест, горюющих матерей. Предслава почти не заметила, как Творяна обрезала ей косы, как ее покрыли белым платом со знаками Марены. Княгиня Чтислава была почти убита гибелью единственного сына и тоже голосила целыми днями, совсем обессиленная слезами и горем, так что сама Предслава пыталась ее утешать – да не знала чем. Если бы остались дети, им было бы легче, но детей Макошь молодой чете не послала: и неудивительно, если муж летом в походе, а зимой в полюдье! Свенельд распоряжался всем в городе, усмирял народ, созывал старейшин на совет и уверял, что все будет в порядке. Князя не вернуть, но беззащитными деревляне не останутся и всего завоеванного не потеряют. А что потеряет она сама, Предслава поначалу не задумывалась, пока ей не напомнили…

Дня через три-четыре – она не была уверена, потому что дни в голове у нее спутались, – она проснулась ночью, снова с ощущением, будто рядом кто-то есть.

– Здравствуй, лада моя любезная, – шепнул прямо в ухо Предславе тихий голос, и она поспешно села. Непривычно короткие волосы лезли в лицо, и она отвела пряди, моргая, вглядываясь в темноту, но не различая ничего.

– Кто здесь? – так же, как и в прошлый раз, спросила она, но теперь уже зная ответ.

– Это я, ладушка моя дорогая, – с грустью ответил голос из темноты. – Разбудили меня слезы твои горячие, вновь пришел я тебя утешить.

Теперь Предслава сообразила, что и в прошлый раз, когда ночной гость приходил к ней, Володыня был уже мертв, только она еще ничего не знала. А значит, это на самом деле мог быть его дух.

– Володыня… – прошептала она. – Ты… пришел? Почему?

– Не могу оставить тебя в горести, лебедушка моя белая. – Чья-то невидимая рука скользнула по ее волосам, по лбу, погладила щеку, и Предслава отпрянула от этого прохладного дуновения. – Не могу уйти, тебя оставить, горемычную, врагам нашим на радость. Как ты будешь одна здесь, кто тебя защитит, кто советом поможет?

Это был голос Володыни, но речи – совсем не его. С застарелым раздражением Предслава вдруг вспомнила, как много, много раз сама говорила мужу эти или очень похожие слова. Каждое лето по зову Ольга киевского Володимер охотно вставал в стремя – на волынян, на угличей, на тиверцев, на савар, на козар… На греков даже ходили однажды, пять лет назад, привезли огромную добычу, что подогрело ратный дух на много лет вперед. А зимой – полюдье по Деревляни и земле дреговичей. Полюдье, выходящее из Коростеня, описывало нешуточный круг: сперва на Днепр, вверх по течению до Березины, оттуда на Случь и вниз до Припяти, где неподалеку от устья Случи стоит Туров, стольный город дреговичей, потом вверх по Припяти до устья Горины, на другую Случь и по ней до истоков, обратно в Деревлянь, там сухим путем на верховья Тетерева, вниз по нему опять на Днепр и наконец на Ужу. Огромный путь – хватало на всю зиму. Да, иначе, кроме как водить дружину по подвластным землям, князь и не смог бы прокормить ту ее часть, что летом отправлялась в походы. Так же были вынуждены делать и прочие князья, с недавних пор заведшие себе постоянную личную дружину, в отличие от прежнего племенного ополчения, созываемого в случае войны. Собирая дань, значительную ее часть дружина там же и проедала на пирах, устраиваемых для нее местными волостями, а остаток шел на припасы для летнего похода. Продавалась «несъедобная» часть – меха, шкуры, лен, воск. Но ведь Володыня мог хоть иногда отправить в поход воеводу Крепимера, а самому пожить дома с женой! Собственно говоря, так и требовал обычай предков: для войны – воевода, для повседневных дел и суда – князь. Но после прихода варягов многое изменилось: и полянские, и деревлянские князья стали все больше следовать обычаям «морских конунгов», для которых война и поход были главным делом жизни.

– Уж сколько лет я сама себе советом помогаю! – в сердцах бросила она, не веря, что обращается к мужу, от которого уже не надеялась услышать ни слова. – Один Рулав мне все четыре года был и защита, и опора, и советчик.

– А детей тоже от Рулава родить хочешь? – Невидимый гость засмеялся. – Да он стар, для этого дела не годится. Подумай, ладушка моя, что теперь-то с тобой будет? С землей деревлянской? я ведь последний мужчина был в роду. Умри я без потомства – кто в Коростене князем сядет? Все Ольг себе заберет. И ты-то кто теперь? Была ты княгиня, а теперь – вдова горькая, горлица на сухом дереве. А будет у тебя сын – он князем станет и род наш навек в Деревляни утвердит. А до его возраста ты полной хозяйкой останешься.

– Где же ты раньше-то был? – У Предславы снова потекли слезы. – Сын! Род утвердит! Не я ли тебе говорила…

Она закрыла лицо руками: давно ее уже мучило и повергало в стыд то, что за четыре года она не сумела родить ребенка, но Володыня только смеялся и уверял, что они еще молоды и будет у них со временем семеро сыновей.

– Теперь-то я понял, что ты правду мне говорила, остерегала! – Невидимый гость оказался рядом, его руки мягко легли на ее плечи. – Но беде помочь можно. Будет у нас сын.

– Да как же! Если я теперь понесу, ославят меня на весь белый свет!

– Не ославят. Он скоро родится, никто не узнает, что не до похода он был зачат, а теперь. И вырастет он, будто из воды выйдет – всего семь лет минет, а он уже будет витязем могучим, всем соседям на страх, деревлянам в помощь. Нигде ему супротивников достойных не найдется, и сам еще и полянскую землю деревлянам под руку приведет.

– Постой! – Предслава отстранилась, сбросила невидимые руки со своих плеч. – Родится? Но как…

– Как все дети родятся: от лона материнского, от семени отцова. Обними меня в последний раз, супруга моя верная, голубка моя белая. Только одно мешает: это… что на шее у тебя… сними это, убери, и скоро будет у тебя сын, утешение и отрада.

Предслава безотчетно положила руку на грудь и коснулась мешочка с корнем солонокреса. И вспомнила, как досадливо, по-змеиному шипел ее гость в прошлый раз, наткнувшись на оберег. И снова ей стало жутко. Умом она знала, что муж мертв, но душой не принимала того, что жизнь ее разбита, что она осталась одна и непонятно, что с ней станется дальше. Оттого все время казалось, что это сон, что вот-вот она проснется и все станет как раньше… Даже в возвращение мужа ночной порой легче верилось, чем в то, что он не вернется никогда… Но этот змеиный шип, его страх перед солонокресом явственно напомнили ей, что теперь этот «муж», кто бы он ни был, ей не пара…

– Отойди, – охнула она, крепче вцепившись в мешочек. От сильной дрожи ей было трудно говорить. – Не верю я тебе. Не будет добра… Какой же сын, если ты… м-мертвый…

– Лучше от мертвого сын, чем никакого, – с лаской, за которой Предславе теперь слышалась тайная досада, продолжал голос ее мужа. – О себе подумай, глупая. Что тебя ждет-то, вдову горькую? Ольг киевский сгонит тебя теперь из Коростеня, а сюда сына своего посадит. Или не для того он сестру мою взял ему в невесты?

Это была правда: одновременно с тем, как Предслава вышла за Володыню, было справлено обручение его сестры, тринадцатилетней Людомилы, со Свенельдом. Обменом невест скрепляется союз двух равных родов, и Предслава, племянница Ольга, послужила средством союза с его стороны. Со времени обручения княжна Людоша жила в Киеве, но со свадьбой Ольг не спешил, хотя возраст обрученных уже это позволял. Он не желал спешно связывать сына знатной женой, от которой не так легко будет отказаться, пока у Володыни и Предславы не родились дети и судьба коростеньского стола оставалась неопределенной. Предслава даже думала, что, успей она родить трех сыновей за время своего брака, Ольг, пожалуй, поискал бы сыну другую невесту. Но теперь, конечно, свадьба состоится в самое ближайшее время, и Свенельд займет в Коростене место погибшего свояка. Брак с Людомилой, внучкой предпоследнего деревлянского князя Мстислава, даст ему это право. И где Предслава, княгиня-вдова, найдет себе место?