Страница 75 из 90
— Хотел… — и вовсе нерешительно произнес Седми, и днесь низко склонив голову, коснулся губами сплетенных меж собой рук демоницы.
— Я все ведаю, только, что покинула вашего старшего брата, — теперь много тише продышала и рани Черных Каликамов, несомненно, стараясь скрыть доверенное ей от старшего Димурга пронзительно в нее всматривающегося. — Все ведаю, сейчас вам надо отдохнуть в дольней комнате, а после мы обо всем потолкуем. Мой милый, дорогой мальчик Господь Седми.
Кали-Даруга щекой нежно огладила склоненную голову Бога, всколыхав на ней пшеничные волосы, и когда тот сызнова облобызал все ее руки, выпустив их, испрямился, по теплому ему улыбнулась.
— Ярушка, — чутко пробасил Перший, по-видимому, так и не поняв, о чем говорили его создание и сын. Он легохонько отодвинул от себя мальчика, и, воззрившись в его очи, досказал, — хочу тебя познакомить.
Бог прервался, понеже ждал когда, развернувшись, отойдет от Седми Кали-Даруга, и юноша повернется в ее сторону. Однако Яробор Живко срыву повертав голову, мало-мальски всматриваясь в лицо Кали-Даруги, договорил за старшего Димурга:
— Это демоница.
Рани Черных Каликамов остановилась теперь в нескольких шагах от своего Творца и озабоченно зыркнув на него, нескрываемо беспокойно ощупала взором самого мальчика.
— Я видел ее во снах, — дополнил свои мысли Яроборка, и слегка вздев вверх дугообразные, русые брови, покрыл зябью морщин лоб. — Кали… я звал ее Кали.
— Правильно господин… Кали, — откликнулась незамедлительно мелодией своего голоса демоница. — Рани Темная Кали-Даруга, — представилась она полным величанием. — Но для вас мой господин, я Кали.
— Кали… Кали… — нежно повторил юноша и как-то разом обмякнув, тягостно качнувшись, повалился, благо Перший поддержав его, заботливо притулил спину и голову к себе на грудь.
— Нет, Господь Перший, — произнесла достаточно авторитарно Кали-Даруга, точно Бог о чем ее мысленно вопросил. — Никаких обрядов. Господин весьма утомлен. Мне даже не нужно его осматривать, видно итак. Утомлен, взволнован и судя по всему еще и нервно истощен… Необходимо лечение и ваша ласка.
— Никуда не пойду… ты обещал… обещал, — скороговоркой выдохнул Яробор Живко, и схватился руками за сакхи Першего, вдавливаясь в него головой и грудью, и с тем озаряя смаглостью сияния, что просочилось сквозь его кожу. — Обещал, что не скоро… не скоро отдашь… А где? Где Вежды? — словно только приметив, отсутствие сына Першего, и с тем беспокойно завертел головой.
— Никуда не пойдешь, — успокоительно протянул старший Димург, оглаживая мальчика по голове. — Не тревожься только… А Вежды пошел отдохнуть, так как твои видения его также обессилили.
Юноша протяжно дыхнул, успокоенный молвью Бога и теперь взглянув с особой нежностью на демоницу, добавил:
— Я вас пугаю госпожа? Своим видом, моя дражайшая госпожа? — стараясь сказывать искаженным, более низким голосом. — Не бойтесь меня госпожа. Я вам кое-что принесла, госпожа, весть от Господа Першего. — Он смолк, и какое-то время по залу витало безмолвие… тревожно-напряженное. — Я видел сон, — дополнил мальчик, — такой яркий. И запомнил его на долгое время. Хотя видел его очень давно. В том сне была ты Кали… Ты и я. Только меня звали по-другому, ни Яробор Живко.
Глава тридцать вторая
Кали-Даруге вскоре все же удалось увести мальчика из залы маковки. Вернее его унес Перший и оставил в комле на попечении рани и ее двух сестер: Калюки-Пураны и Калики-Шатины. Кали-Даруга убедила юношу, что поколь она и ее сестры подле него, Господь Перший не отправит его на Землю. Посему погодя рани накормив и напоив мальчика кисловатой вытяжкой уложила в ложе, и как всегда любила, подсунула ему под голову маленькие подушечки, несколько и с разных сторон. Да принялась, медленно оглаживая, целовать перстами его безволосую голову, щеки, подбородок, спину. А мальчик поколь всматривался в сестер рани, которые хоть и имели, как Кали-Даруга четыре руки, три глаза, дополнительный язык на подбородке и голубоватую кожу, внешне, однако, весьма отличались от своей старшей.
Калюка-Пурана казалась выше рани, почитай на голову, и многажды ее худее. Нельзя сказать, что она смотрелась тощей, впрочем, сравнение полнотелая нельзя было применить к ее фигуре. Овальной формы ее лицо несло на себе прямой нос и весьма высокий лоб, слегка впало-покатые щеки и завершающийся угловатым острием подбородок. Толстые губы у Калюки-Пураны были рдяного цвета, а густые брови насыщенно черные. В отличие от старшей сестры у Калюки-Пураны и Калики-Шатины волосы были прямыми, однако такие же длинные и черные, сей массой покрывающие спину, дотягивающиеся почти до колен. В левых ноздрях носа обоих сестер вставленные серебряные колечки блистали белыми самоцветами. Одноприродно схожими смотрелись черные очи с кружащими в них золотыми лепестками и третий с голубой склерой неподвижный глаз. Весьма разнилась со своими сестрами Калика-Шатина, каковая была ниже рани и многажды ее пышнее формами так, что выглядела прямо-таки толстушкой, с тройным подбородком. Ее несколько выступающее вперед лицо, точно создающее лицевой угол, имело широкий плоский нос, толстые губы, вельми широкий разрез глаз, низкий покатый лоб и почти полное отсутствие подбородочного выступа, отчего второй язык, кажется, тоже слегка утопал.
Сестры Кали-Даруги были обряжены в темно-синие сарафаны, и не менее купно их руки, в частности плечи, предплечья, запястья, и ноги украшали браслеты в основном из золота и платины. В мочках ушей покачивалось по несколько массивных колец, золотых или платиновых, не менее чем у Кали-Даруги оттягивающих вниз мясистую, нижнюю часть ушной раковины.
На головах сестер рани Черной Каликамы не находились венцы, и не потому, что они их не имели. Просто в присутствии старшей не смели одевать, так как во всем ощущалась их подчиненность Кали-Даруги, и безоговорочная властность… авторитарность последней. Сестры рани не просто послушно выполняли ее поручения, на данном этапе они, вроде как и вовсе приняли на себя роль служек своей старшей.
— Та… девочка, — вопросил немного погодя Яробор Живко, ощущая слабость, которая охватила все его тело. — Ты ее очень любила Кали.
— Девочка? Какая девочка, мой дражайший господин? — ласково проворковала рани, присевшая подле ложа на низкий табурет принесенный туда Калюкой-Пураной.
— Не знаю… Как ее звали? — с трудом переводя взор с крученных серебристых ножек табурета на Кали-Даругу, протянул мальчик. — Ты ее не называла по имени, только госпожа. Это была не Еси… или Еси? — язык Яробора Живко вяло шевельнулся во рту и на малеша неподвижно замер. — Почему молчишь Кали?
Рани Черных Каликамов ласково прошлась перстами по затылку юноши, по материи его сакхи и нежно ему просияв, молвила:
— Просто не пойму о ком вы сказываете господин.
— Я и сам не пойму, у меня все перемешалось, — вторил слабеющим голосом Яроборка, и, прикрыв глаза, нежданно резко дернул конечностями. На чуть-чуть его тело окаменело, и единожды кожа стала излучать смаглое сияние, а едва приоткрывшиеся губы с предыхом проронили, — Кали… Кали так скучал… так… Кали так жаждал тебя увидеть… Моя… моя Кали.
Днесь тело мальчика и вовсе судорожно затряслось, а мгновение спустя также резко замерло.
Демоница торопко потянулась в направлении лежащего юноши, и, припав губами к его лбу, едва слышимо произнесла:
— О, Господь мой. Господь Крушец. Мой дражайший мальчик… я подле… подле вас.
Сияние словно вибрирующе осенило черные волосы демоницы, полыхнув в ее венце, украшенном тончайшими переплетениями золотых, платиновых нитей, и особенно насыщенно в местах стыков увенчанных синими сапфирами. А мгновение погодя также стремительно погасло, Яробор Живко глубоко вздохнул, и уже от себя дополнил, теряющим силу голосом:
— Перший меня… меня не отправит…
— Нет, мой дражайший господин, — отклоняясь от головы мальчика, отозвалась Кали-Даруга, заботливо поправляя ее на подушке. — Пробудившись, вы увидите меня и нашего Господа… Вашего Отца, мой дражайший мальчик Господь Крушец.