Страница 72 из 90
Он медлительно повел руку вместе с Седми к себе, с тем привлекая ближе последнего, и несколько раз поцеловал приблизившуюся голову сына в пшеничные кудри, приголубив устами его очи и вздернутый кончик носа.
— Моя любезность, — умягчено договорил Перший в отношении Седми и ласково ему просиял, заглянув вглубь его радужек треугольных, голубо-серых с синими брызгами по окоему. — Будь добр приглуши в зале свет и создай мне кресло… Я присяду. Небо, дорогой мой малецык, отведи Вежды в пагоду в дольнюю комнату.
Всей своей речью Перший нежил сынов, брата… колыхал теплотой своего голоса и сами облака… Поелику находящиеся в зале Боги ощущали его старшинство… его заботу… его любовь… Поелику находящаяся в зале материя ощущала его главенство… его властность… его мощь…
— Но, — пожелал вставить Вежды, поколь принимающий поцелуи от Небо.
— Дискутировать будем позже, мой замечательный, — перебивая сына, отозвался Перший. — Позже на это Родитель выделил время. А днесь без всякого спора исполни, что я велю… Мне надо уладить все с мальчиком и Крушецом. И поколь, мой милый, не до спора с тобой.
Седми промеж того отступив от старшего Димурга, уже выполнял его просьбу. Взмахом руки он сорвал бледно-сероватое полотнище со свода вниз и создал из него два объемных кресла, при сем оголив его фиолетовое пространство, чем и приглушил свет в зале. Перший степенно направился к одному из кресел и на ходу вже явственно вслух, ибо шевельнулись его полные губы, сказал:
— Небо, выполни распоряжения мои и Родителя. А я покуда, успокою мальчика и дам поручения готовить все к разговору с Крушецом.
— Хорошо, Отец, — немедля отозвался старший Рас, впрочем, послав это только на Першего.
Он тот же миг плотнее обхватил Вежды рукой за стан, и, развернувшись, направился с ним вон из залы. Перший между тем опустился в кресло, и, пристраивая мальчика, находящегося в бессознательном состоянии, все также на бок себе на колени, вытянул вперед ноги. И тотчас выплюхнувшись из сидалища развернулся широкой полосой лежак, приподняв ноги и слегка утопив их в своей клубящейся поверхности. Старший Димург ласково провел перстами по лицу мальчика, смахивая оттуда, превратившиеся в мельчайшие крапинки изморози кровавые потеки и весьма полюбовно сказал прохаживающемуся и зримо взволнованному Седми:
— Малецык, что ты мечешься? Присядь, моя бесценность… не стоит так волноваться… Я не сержусь на тебя. С чего ты взял?
Седми незамедлительно остановился возле кресла, и рывком развернувшись, перво-наперво воззрился на покачивающуюся зеркальную стену, в которой днесь пропали Небо и Вежды, и лишь потом, переведя взор на Першего, легохонько ему улыбнулся.
— Все хорошо мой милый, — отметил тем же ровным голосом Димург, непременно лаская его тембром Раса. — Кукер прибыл на пагоде. Несколько, право молвить, не в лучшем своем виде, но здоров… Скажем так, мальчик расстроен… расстроен перенесенным, испытанным, и как он считает тем, что предал своего властителя.
Перший смолк и теперь медлительно оторвал взгляд от бледного лица Яробора Живко, переведя его на растерявшее золотое сияние и не менее молочное лико Седми.
— Зачем я только не понял, Вежды повелел Кукеру повредить чревоточину? — очень тихо вопросил старший Димург, и глаза его с темно-коричневой радужной оболочкой занимающей почти все глазное яблоко да окаймленные по краю тонкой желтовато-белой склерой мгновенно расширившись, полностью ее поглотили. — Ты о том осведомлен, мой милый?
Седми торопливо качнул головой… Он, как и понятно, не врал, абы те знания не хранились теперь в нем, а были схованы Вежды. Перший степенно прощупывая Седми сие словил. Днесь он действовал очень мягко, стараясь не навредить, итак явно взволнованному малецыку, и как всегда делал не просто выкачивая всю информацию, а выуживая только надобное.
Наконец, Димург отвел взгляд от лица Раса, его очи сызнова приобрели положенный ему цвет. Он мягко прошелся по одеянию Седми взором и словно встряхнул его так, что оно заколыхалось на теле Бога, не только смахнув с материи кровавые пятна оставленные мальчиком, но и изменив собственный цвет с белого на золотой.
— Ну… хорошо, — дополнил свою прерывистую речь Перший. — Я сам позже потолкую с Вежды. А с Кукером ты… Уж успокой его, мой милый, або он вельми огорчен. И даже не хотел отправляться со мной на пагоде в Млечный Путь, считая, что не достоин того… Сейчас многое изменится. Родитель велел передать тебе, что ты можешь не посещать Отческие недра. Однако для тебя обязателен осмотр у Кали-Даруги и лечение согласно ее предписаний, только после этого твой дацан будет направлен Родителем в Млечный Путь. — Старший Димург вновь замолчал и много ниже досказал, — присядь, малецык, ты также вельми утомлен… Я с Родителем согласен Крушец слишком мощный.
Седми степенно шагнул вправо и почитай упал в кресло, резко войдя спиной и головой в ослон, судя по всему, он был весьма напряжен и с трудом себя сдерживал… вернее удерживал.
— Вежды, однако, — неторопливо продолжил говорить Перший, поглаживая лежащего на коленях мальчика по голове. — Родитель ждет в Отческих недрах, считая, что ему, возможно, понадобится Его помощь… А нашего Ярушку и Крушеца Он велел приободрить, снять всякую смурь с обоих, поддержать… И Его беспокоят такие мощные всплески видений. Они плотными картинками долетали даже до меня, а Вежды и тебя, как я погляжу, и вовсе вымотали… Так, что малецык погодя сходи в дольнюю комнату, — Седми порывчато тряхнул головой, точно обретая свои силы. — И не будем препираться, — молвил Перший, приметив несогласие сына, — уже с кем… с кем, а с тобой спорить, мой бесценный, я не стану, и повелевать не буду. Ибо ты всегда был покладистым малецыком, дорогим моему естеству.
Теперь черты лица Раса и вовсе заколыхались, словно он услышал, что-то дюже болезненное для себя и немедля сомкнув очи, недвижно застыл.
— Ну, что ты? Что, мой милый? Будет в самом деле, — нежно протянул Димург вкладывая в каждое слово столько тепла и любви, кои точно заколыхали бока кресла Раса и трепетно качнули его самого туды…сюды. — Мы же много раз уже это обсуждали. Видимся мы с тобой достаточно часто, порой даже чаще чем с Мором и Вежды… чаще чем с Родителем… А я мой малецык, ты ведь знаешь, частый у Него гость. — Перший сказал последнюю фразу с легкой задоринкой, каковой старался снять с Седми неприкрытое огорчение. — Ты же днесь понимаешь, — дополнил он погодя, — я иногда поступаю не так как чувствую… Не так как хочу, а так как надобно братьям, сынам… И в тот раз, моя бесценность, я не пришел, чтобы ты выбрал печищу братьев, и у Расов появился помощник… Ты же ощущаешь теперь, что ты есть основа Расов… И это несмотря на частые размолвки меж тобой и Небо. Ощущаешь значимость пред младшими братьями, которые вступили в вашу печищу большей частью, потому как именно ты за них боролся, ты их отстаивал в соперничестве. И если бы я тогда так не поступил… если бы не поступал потом, во Всевышнем была бы одна правящая печища… Печища Димургов.
Темное лицо Бога, подсвеченное изнутри сиянием густо зазолотилось посему он стал почти не отличим от Небо… Очевидно, эти слова он говорил Седми уже не впервой… Всяк раз той молвью сымая со старшего сына своего брата волнение, придавая ему значимость в печище Расов, опутывая его ответственностью и тем, не позволяя ошибиться… уйти… как когда-то сделали Светыч и Опечь…
— Почему именно со мной? — это Седми вопрошал также не впервой… и, судя по всему, вже многажды слышал ответ. Однако не прекращал его выдыхать… выдыхать вместе с волнением, досадой…
— Потому как на тот момент Расы в тебе нуждались. Также как засим нуждался Асил в Велете, — успокаивающе произнес Перший, и во взоре его проплыло столько любви, что Седми рывком вогнал ее вглубь себя и также в ответ заулыбался, ощутив свою надобность.
Глава тридцать первая
В залу почти вбежала Трясца-не-всипуха и мельком ее оглядев, не мешкая кинувшись к креслу Першего, остановилась напротив него. В руках бесица-трясавица сжимала на высокой ножке стеклянный кубок, где тулово расширяющееся кверху было прикрыто крышкой.