Страница 1 из 10
Святослав СПАССКИЙ
КОТЫ В КАКТУСАХ ИЛИ ПОЦЕЛУЙ ЮНОЙ БЛОНДИНКИ
ПРОСМОТР
– Смирнов, дрессировщик, – вежливо склонив голову, отрекомендовался вошедший.
– Потапенко, – устало сказал директор цирка. – С кем работаете?
– С крокодилом.
– Ну, что ж. Надо взглянуть. Где он у вас?
– Да тут, в коридоре, – сказал Смирнов. – Разрешите?
Он приоткрыл дверь, негромко почавкал губами, и в кабинет проворно вполз небольшой, около метра длиной, крокодильчик. На темно-зеленой спине белой краской было аккуратно выведено: «Не кусается».
Потапенко хмуро посмотрел на животное.
– Э, да он недомерок.
– Он еще юный, растет, – объяснил дрессировщик. – Но способный крайне.
– А надпись зачем?
– Он ко мне очень привязан, бегает как собачка. А люди боятся.
– Я думаю! Вон едало-то какое. Намордник нужно надевать.
– Пробовал. Обижается. Неделю потом не работает, отказывается.
– Надо же! – удивился директор и погладил крокодила. Тот недовольно задвигал лопатками.
– Не любит, когда с ним так, фамильярно, – сказал Смирнов. – Но не укусит, нет. Ну, ну, дядя больше не будет, успокойся, Бонапарт! Бонапартом его зовут.
– Ишь, с гонором! Ну, ладно, а что он, собственно, умеет?
– Умеет считать до двадцати одного.
– В очко, значит, играть может, – вяло пошутил директор. – Нет, это неэффектно. И потом у меня уже кот такой есть, математик. Тоже считает, правда, до четырех только. Нет, не надо. Другое бы чего.
– Есть и другое, – сказал дрессировщик. – Он забирается мне на плечи и делает ласточку. А на носу мячик держит.
– Уже лучше. Давайте посмотрим.
– Да он, видите ли… – замялся Смирнов, – он перед этим номером привык сигарету выкуривать…
– Ну, дает ваш Бонапарт! «Ява» его устроит?
Потапенко протянул крокодилу сигарету. Тот осторожно прихватил ее зубами, перекатил в угол рта, потом взобрался на кресло, уселся, закинув ногу на ногу, достал спичку из лежащего на столе коробка и, прищурившись, затянулся с видимым удовольствием.
Директор неприязненно отогнал дым ладонью.
– Балуете вы его. Такой молодой, а курит.
– Иначе не работает, – извиняющимся тоном сказал Смирнов. – Выкурит сигарету, а потом… Вот потом коньяку ему надо, рюмку.
– Что? – возмутился Потапенко. – Еще и коньяк? Ну уж, простите. Сами только по большим праздникам принимаем. Кусается коньяк-то, не в пример вашему воспитаннику. Да-с.
– Рюмочку. Одну только. Это ему для куражу необходимо.
– Сегодня рюмочку, завтра рюмочку. Он у меня весь коллектив разложит. А интересно, на какие шиши ему этот коньяк покупать? Сообразите: утвердят такое финансовые органы? Коньяк – для крокодила! «Ясно же, – скажут, – директор сам хлещет, а на скотину списывает, а нас считает законченными идиотами». Нет, видали? А закусывать он, безусловно, семужкой привык? Или миногами?
– Вот как раз нет! – заторопился Смирнов. – Он не закусывает.
– Хорош! – сказал Потапенко. – Видно птицу по полету.
Крокодил внимательно переводил выпуклые глаза с одного собеседника на другого и выпускал колечки дыма, изредка аккуратно постукивая сигаретой о край пепельницы.
– Пьянству – бой! – решительно заключил директор. – Тем более в рабочее время. Вот боржому пожалуйста, хоть всю бутылку! Нате!
Дрессировщик вздохнул, налил боржому в стакан и предложил Бонапарту. Тот равнодушно отвернулся.
– За мной будет, Бонапартинька, вечером отдам, – умоляюще сказал Смирнов. – Покажи нам ласточку. Ну, будь другом, не ломайся, пошел, опаньки!
Крокодил погасил сигарету, сполз с кресла, обошел дрессировщика сзади и, цепляясь когтями, умело влез ему на плечи. Смирнов вынул из кармана мячик и подкинул. Бонапарт поймал его на нос.
– Алле! – негромко приказал дрессировщик. Изогнувшись, крокодил встал на задние лапы, а передние развел как можно шире в стороны, но вдруг пошатнулся и уронил мячик.
– Вот и результат, – брюзгливо сказал Потапенко. – Уже ноги не держат. Нет, все это до поры до времени. Слезай, алкаш. Только время с тобой потратил. Неумехи мне не нужны. Чао! Научитесь – приходите.
– …Что ж ты, – укорил дрессировщик крокодила, спускаясь с ним по лестнице. – Мяч удержать не мог, а? Опозорил меня перед директором!
– Нарочно я, – сказал Бонапарт. – На кой он мне сдался, жадоба такая. Чтобы я у него работать стал? Да ни в жисть!
– Где-то ты прав, пожалуй, – задумчиво сказал Смирнов. – Где-то прав.
СТРЕЛКА
Федя стукнул в окошечко под вывеской «Ремонт часов». Окошечко распахнулось. Блистая марсианским стеклянным глазом, выглянул часовой мастер.
– Друг, – широко улыбаясь, сказал Федя, – минутная стрелка отвалилась, загони ее на место, а? Сможешь?
Мастер молча ухватил Федины часы и склонился над ними.
– Отсутствие необходимой информации создает неудобство в соблюдении режима дня, – пояснил Федя. – Такое дело, понимаешь. Из метро выходил без должной бдительности, а двери там лютые. Чего-то зеванул я, вот меня дверью и пришибло, аккурат по левой руке. Рука ничего, выдержала, и кость цела, а стрелка на часах, выходит, сробела. Не выстояла.
– Бывает, – сказал мастер, возвращая часы. – Тоже вот под трамвай руку класть не рекомендуется. Отскочит стрелка непременно.
Федя изумленно посмотрел на циферблат:
– Чего, уже? Ну, ты даешь! Народный умелец, не иначе. Левша тульская. Вот спасибо-то! Сколько с меня?
– Ничего не надо, – равнодушно ответил мастер, прикрывая окошко. – Носите на здоровье.
– Что значит ничего?
– Да ничего, пустяки.
– То есть, как пустяки? Ты сработал – так и получи, что причитается!
– Ерунда же, говорю. Копеечное дело. Все в порядке, браток, иди.
– Я тебе не браток, учти, – сказал Федя. – Вот братку ты и чини задаром. А я равноправный клиент, пришел в государственную мастерскую. В мастерскую, а не на паперть, понял! Подачками не интересуюсь.
– Ну, хватит, – сказал, морщась, мастер. – Нашел тему для разговора!
– Нет, постой! – возразил Федя. – Объясни мне такое; вот пришли к тебе, допустим, тыща человек народу, и все как я – со стрелкой. И ты им всем даром эти стрелки понавставляешь. Тогда скажи: какая выгода государству от твоего заведения?
Мастер задумался.
– Тысяча не придет, – сказал он.
– Почему это? А вот если?
– Не придет, – повторил мастер. – Тысяча – это очередь на четыре квартала. А какой дурень из-за ерундовой стрелки согласится такую очередь выстаивать? Тысяча придет – тысяча и уйдет. Человек пять, может, и останется.
– Ну и все равно, – упрямо сказал Федя, – ремонт произведен? Произведен. Задарма я не согласен. А я не обедняю, не бойся. У меня, может, дома таких вот часов двадцать штук. И три рояля.
Мастер вздохнул.
– Хорошо, с вас две копейки.
– Значит, две копейки, – торжествуя, сказал Федя. – Все, не спорю, две так две. А теперь растолкуй мне, техник-механик: если и впрямь ремонт стоит две копейки, почему ты их сразу с меня не взял, почему государство обманываешь? И наоборот, если не стоит ремонт двух копеек, почему ты с меня их берешь, меня почему обманываешь? И почему тебя, обманщика, до сих пор не вытряхнули из твоей будки? По блату, да? Часовой министр твой дядя, да? Шайка-лейка у вас?
– А если поосторожнее в выражениях? – угрожающе спросил мастер.
– Так я объясню тебе, – перебил его Федя. – Объясню, чего ты тут окопался. Ты, наверное, в часах золотые колесики на железные подмениваешь. Старушек охмуряешь. А с начальством делишься. Колесико себе, колесико начальству. Вот тебя и держат тут, а как же!
– А я вот в суд на тебя за клевету! – багровея, крикнул мастер.
– Старушек дореволюционных охмурять не штука, – продолжал Федя. – А вот на мне ты, техник-механик, споткнешься. На мне еще никто не наживался. Ты на меня в суд, а я на тебя в обэхээс! Что заерзал-то? Боишься?