Страница 116 из 147
«Рыбы, а не люди» — прозвал он их про себя и записал в черный список. Но не эта их склизкая аморфность раздражала Андрея больше всего — немцы всегда появлялись не вовремя. Они бесцеремонно входили в кухню только тогда, когда он сажал Марину к себе на колени или начинал целовать. Бескомплексные студенты близоруко пялились на них через свои круглые очочки, а он ловил на себе их взгляды и спиной ощущал в них скрытое насмехательство. На своем тарабарском языке немецкие жильцы наверняка обсуждали его жеребцовую активность и Маринины стоны, потому как слышали по ночам частые шлепанья их босых ног в ванную комнату. Так из этой двенадцатиметровой комнатки они постепенно переселились в его ежедневное раздражение и очень скоро до смерти ему надоели. Прошло еще какое-то время, и Андрей тихо их возненавидел, как ненавидят коммунальных соседей, как ненавидят врагов.
Как только появилась ненависть, обстановка в квартире начала накаляться.
Марина задыхалась от его сумасбродства, но поначалу решительно отказывалась видеть причину их частых скандалов в своих тихих друзьях. Андрей не унимался.
В квартире полгода висело напряжение, и наконец немцы молча собрали сумки, оставили на столе ключи и пропали без записки. Поначалу Марина думала, что они вернутся, а поняв, что потеряла друзей, набросилась на своего мучителя.
— Ты мне всю душу вымотал! Чем они тебе мешали? Какая гадость получилась!
— Они меня достали, — буркнул с подоконника Андрей. — Я хочу ходить голый по квартире. Я ненавижу коммуналки. Здесь всего сорок квадратных метров...
— Ну уж извини! Сколько есть! Тебе все время что-то не так! Все не по-твоему!
Андреи повернул лицо и холодно посмотрел в хорошо знакомое, но разгневанное лицо своей подруги.
— Да! Не по-моему! — взъярился он, вскакивая на ноги.
— К черту все! К черту эти сорок метров! К черту твоих друзей! Этих и тех, что, пока меня нет, дарят Лизе гребаных медведей!!!
— Каких медведей?! — лицо Марины сделалось бурым от ярости. — Каких медведей?! Что ты с ним сделал?! Лиза! Девочка моя, иди ко мне!
Она выбежала из комнаты, а Андрей неожиданно зло усмехнулся ей вслед:
— Я его казнил.
Он, рассвирепев, действительно разорвал в клочья красивого плюшевого медведя, не без оснований подозревая, что он подарен Лизе одним из давних Марининых воздыхателей. Часто повторяющиеся приступы ревности давно душили его, но эта выходка превзошла все мыслимые пределы. Марина вбежала в комнату с комком развороченной ваты, а сзади нее послышался пронзительный плач маленькой Лизы.
— Гад! Сволочь! Я тебя ненавижу! Как ты посмел?! Ведь она же все утро, пока мы спали, тихонько искала его, а нашла в мусорном ведре.
— Я тебя предупреждал — еще одно свидание у меня за спиной...
— Какое свидание! Я знаю этого человека десять лет. Это взрослый человек, он просто мой друг.
— К черту твоих друзей!
— Знаешь что! К черту тебя! Не нравится моя жизнь — убирайся в свою. Ты уже это делал! Мне надоели твои спектакли!
Не видя дна в колодце своего бешенства, Андрей резко шагнул к ней и крикнул:
— Скоро уйду!
Марина в ужасе отшатнулась и побледнела еще больше.
— Ты меня не любишь, — тихо произнесла она, и слезы потекли у нее из глаз. — Я давно это вижу. Так не поступают с теми, кого любят.
Андрей хотел сказать еще какую-то резкость, но ее неожиданные слезы горячими стрелами вонзились в его холодное сердце. Он не мог видеть, как она плачет. В последнее время она часто плакала, и только это ненадолго смиряло его с собственной неудовлетворенностью. Марина не понимала, что его постоянно раздражает, или не хотела понимать, а потому пришла к одному-единственному женскому выводу.
— Ты меня не любишь, — закрывая лицо руками, повторила она и опустилась на пол.
— Люблю... — коротко бросил Андрей, но тут же осекся.
Вся эта сцена с плачущей на полу Мариной меньше всего походила на тот фонтан восторга, с которого пол года назад начинался их роман. Теперь же, прожив с ней эту короткую жизнь, Андрей начал чувствовать, что сходит с ума.
Причины этого безумия были похоронены у него глубоко в душе, но он, по правде сказать, ни разу не копался в себе, доискиваясь ответов.
А напрасно — там было все: и гадкое чувство, что он у нее не первый, и несовместимость жизненных интересов, разница в возрасте, его постоянное курение марихуаны, отсутствие жизненной мудрости и стремление получить все сразу.
Еще в самом начале их романтических отношений Андрей понял, что Марина не ценит его любви к ночному клубу. Это уязвляло его гордыню и не позволяло рассчитывать на нее как на партнершу по психоделическим оргиям. Она не курила, практически ничего не пила, не слушала музыку, вела очень размеренный образ жизни и только морщилась, когда он, воняющий прокуренным клубом, приходил домой и заваливался спать. Но и это было бы ничего. Беда была в том, что когда он просыпался, то оказывался в плену строго отформатированного и довольно традиционного уклада ее жизни.
Вот тогда и начиналось удушье. Ему хотелось страстных экспериментов и безудержного секса, а Марине нужны были чувство дома и хоть малая, но забота о дочери. Почти во всем он получал от нее желаемое, но истинной платой за это эротическое счастье был ежедневный обряд смирения бушевавших в нем бесов, вершащийся на алтаре фальшивого семейного благополучия. Насилуя себя, Андрей даже начал общаться с ее родителями, пробовал подружиться с пресными друзьями, но ужасно скучал в их обществе и тихо бесился от распиравших его порочных устремлений. Наркотики и грязный секс — вот что мерещилось ему на этих скучных дружеских обедах.
Так он и жил двумя жизнями. Одной с ней, другой в пьянящем разврате подземного мира, но страсть к бесконечным наслаждениям уже давно перевесила в нем былую любовь к ее тихому дому, и их счастье полетело в пропасть конца.
Была еще одна причина, отравившая это яркое счастье. Он взвалил на себя слишком тяжелый груз ответственности за ее ребенка, а после бесился и трусил себе признаться, что не хочет его дальше нести. Тогда, в самом начале их отношений, он суетливо пытался вообразить себя счастливым главой семейства, а потому неизвестно зачем приучал крохотную Лизу называть себя папой. Прошло некоторое время, он добился своего, и девочка к нему привыкла, но он вдруг отчетливо понял — это не его ребенок, чужой, и он его совсем не любит, более того, никогда и не сможет полюбить. Андрей начал ревновать Марину и к этой девочке. Его бесило, что у матери с дочерью есть свой собственный мир, в котором ему нет места и где с его мнением никто не считается.
Еще больше эту трещину расширила Маринина мать. С первого дня его появления она невзлюбила худого и мрачного юношу и продолжала с ним общаться как с посудным шкафом. Тонко чувствуя ее отношение к себе, Андрей понимал, что оно является лишь проекцией тех разочарований, которые принесли все мужчины, бывшие с ее дочерью до него. Острая игла этой брезгливой правды все время колола в сердце и в конце концов продырявила его насквозь. Он попытался подружиться с ее отцом, ездил к нему на дачу, помогал. Потом и это прискучило, Андрей полностью охладел к семейным ценностям и стал абсолютно чужим в их жизни. Лишь изредка по каким-то еврейским праздникам Марина просила его съездить с ней и Лизой к родительскому ужину, там, сторонясь бесед и откровений, он отсиживался за столом, а после всегда жалел потраченного времени.
Сегодня, на зло и на горе, был один из таких родительских дней.
— Марина, — глухо позвал он сидящую на полуссутулившуюся и окаменевшую от обиды Марину. — Марина, ну, ну прости. Чего-то я так...
Марина не отвечала и только мизинцем утирала со щек влажную соль своих горьких обид. Находясь сейчас вместе с ней в этой отвоеванной комнате, Андрей чувствовал себя неимоверно гадко. Он замотал головой и в тысячный раз понял, что это конец и ему не сбежать из этой тюрьмы собственных ошибок. В одной комнате сидела плачущая Марина, в другой плачущая Лиза, оставались еще крохотная кухня с искусственными цветами и наполненная телефонным трезвоном гостиная. Но и там, и тут — везде было тошно, он сжег чувство радости, в доме стоял плач и царило уныние.