Страница 16 из 22
- Я не голоден, ответил тот. Впрочем, я уже давно вас жду и, пожалуй, поем немного. - Он слегка заикался.
Старик положил себе все то же, что и Павел, и, отломив кусок хлеба, поднялся, тяжело опираясь на край стола. Он откинул капюшон, и потрясенный Павел увидел, что это старый раввин, черная кипа и длинные пейсы не оставляли в том ни малейшего сомнения. Не обращая внимания на удивление Павла, он произнес молитвы на хлеб и на вино и вновь опустился на сиденье.
- Повторите! Ведь вы же еврей, не так ли? - обратился он к Павлу.
- Был когда-то, пожал плечами Павел.
- Вы что, предали свой народ?
Чувствуя себя неловко под острым испытующим взором старика, Павел встал и произнес молитву. Несколько минут они ели молча.
- Как вас зовут? неожиданно спросил старик.
- Паоло. Паоло Элиацци.
- Странная для Италии фамилия, даже для итальянского еврея. Ну да ладно. Вы знаете, сколько вам лет?
- Какое это имеет значение? Я и сам уже не знаю своего возраста, так же, как не знаю, сколько лет я провел здесь, в этой вонючей камере, из которой вы меня сегодня столь любезно вызволили. Не знаю, правда, почему и надолго ли, и кто вы.
Старик отодвинул в сторону тарелку и положил на стол объемистую тетрадь с пожелтевшими страницами.
- Меня зовут рав Мозес, если вам угодно знать.
- С каких это пор раввины пользуются таким почетом в этом католическом царстве?
- Ни с каких. То, что сейчас происходит, это временное явление, стечение обстоятельств. Тщательно подготовленное, хорошо оплаченное, разумеется. Но по этому поводу я, с вашего позволения, ничего более объяснять не буду.
Они выпили по бокалу вина, и рав Мозес продолжил:
- Итак, перед нами книга учета заключенных, в которой значится и ваше имя.
- Неудивительно. Я думаю, на меня имеется и отдельное дело.
- Уже не имеется. Его потеряли. Потеряли почти сразу после ареста, но побоялись доложить начальству, - старик, очевидно, несколько волновался и оттого заикался все больше.
- Поэтому и следствия по вашему делу никто не вел, вас просто оставили умирать в камере смертников в подвале. А в этой книге имеется только очень краткая запись. Послушайте: "Горожанин мещанского звания Паоло Элиацци, владелец лавки по продаже картин и предметов старины. При совершении семнадцатого февраля 1600 года от рождества Христова казни без пролития крови над чернокнижником и еретиком Джордано Бруно исполнился безумия и был обуян диаволом. Одновременно посылал проклятия святой апостольской церкви и для пущего возмущения толпы объявил себя ныне живущим святым апостолом Христовым Павлом. Направляется на расследование по высшей категории дознания. Месяца февраля семнадцатого числа, год 1600 от рождества Господа нашего Иисуса Христа". Далее идет перечень изъятых личных вещей и ценностей.
- Ну и что же здесь удивительного, рав Мозес? Страшное это зрелище человек на костре. Мой рассудок помутился. Ничего странного.
- Да в общем ничего. Вы правы. Единственно странное обстоятельство это дата.
- Не понимаю. Семнадцатое февраля тысяча шестисотого года. День как любой другой.
- Да, если не считать того, что сегодня, когда вы вышли из своей камеры, чтобы пообедать и побеседовать со мной, сегодня десятое сентября одна тысяча шестьсот семьдесят восьмого года.
Ни один мускул не дрогнул на лице Павла. Он задумчиво отправил в рот еще один кусок желтого дырчатого сыра.
- А вы тогда уже были отнюдь не юнцом, не так ли?
- Вы хотите правды?
- Безусловно, - ответил старик.
- Что меня ждет после нашей беседы? - Павел устремил на раввина свой тяжелый бездонный взгляд, но тот продолжал смотреть на него без всякого напряжения. - Куда я отправлюсь отсюда?
- Домой. Вы уже свободны. - И, словно уловив немой вопрос, добавил: - Ваш дом в порядке и отремонтирован. Подземное хранилище произведений искусства обнаружено только мной и всего лишь несколько недель назад. Там все в полной сохранности. А вот личные ценности, которые у вас отобрали семнадцатого февраля тысяча шестисотого года.
Старик выложил на стол из холщевой сумки кошелек, ключи и четыре перстня, которые стражники при аресте чуть ли не с кожей содрали с пальцев Павла, но, испугавшись проницательного взгляда надзиравшего отца-инквизитора, все же побоялись украсть и поделить.
- Вообще, чтобы вы знали, мое единственное занятие это спасение тех, кого я могу спасти.
Тут Павла проняло. Он действительно был потрясен заботой этого человека.
- Возьмите это все себе, рав Мозес. Это дорогие вещи, они могут послужить вам. - Павел поспешил продолжить, увидев протестующий жест старика. - Они могут быть полезны и в вашем деле спасения несчастных.
- Спасибо, но я ни в чем не нуждаюсь… кроме разве что сил, но об этом потом. А сейчас я хочу послушать вас. Впрочем… его взгляд упал на перстень с глазом, тот самый, доставшийся Павлу-Саулу от далекого предка, этот я возьму, если вы действительно мне его дарите…
- Да, разумеется! Более того, я расскажу вам его историю! - Но рав остановил его:
- Не надо перстень слишком старый, думаю, намного старше вас, а так называемые подлинные истории подобных вещей обычно слишком сильно искажаются. Меня сейчас интересуете вы, синьор Паоло, - он надел на безымянный палец правой руки кольцо и полюбовался им.
- Итак, когда вы родились, синьор апостол?
Саша с Павлом вошли в квартиру, которую Павел за то время, что в ней жил, как мог, привел в порядок и сделал более-менее уютной. Усталые, они отправились на кухню попить чаю. Саша была в лирическом настроении с налетом грусти. Уставившись в чашку с чаем, пахнущим бергамотом, она задумчиво изрекла:
- Павел, а ты мог бы ненадолго остаться со мной?
- Поясни.
- Ну, пока я не умру.
- У тебя что-то болит, кроме ноги?
- Да нет, и нога, собственно, уже тоже в порядке и вообще я хочу жить до ста, даже больше! Но для тебя же это один миг. Вжик!.. И ты снова свободен.
Павел молча смотрел в окно.
- Ты, кстати, не сдержал обещания, данного перед смертью Эвриале.
- Какого обещания, Саша?
- По-моему, она потребовала с тебя обещание никогда не быть одному, и ты обещал ей, правда? А? Апостол Павлик ты мой…
Он грустно улыбнулся:
- Да, но перед тем как глаза ее закрылись навеки, она прошептала, что попытается вернуться ко мне. И вот, у меня есть ты.
- Почему все-таки у вас не было детей? - Павел печально пожал плечами.
- Не знаю.
- А сколько прожила Эвриала?
- Увы, она не перенесла того, что стала, как ей казалось, выглядеть старше, чем я. Начала болеть и угасла, не дожив до семидесяти лет. Она очень тяжело болела, и с тех пор я почти всю жизнь учусь медицине более чем другим наукам, но… думаю, что и сейчас мало чем смог бы ей помочь.
В дверь позвонили, и Саша пошла открывать. Это оказалась соседка по подъезду, Анна Степановна. Она была чрезвычайно взволнована обычное, впрочем, ее состояние. В свои шестьдесят лет она всю себя посвящала общественной работе, будучи председателем районного товарищеского суда. Делу этому она отдавалась самозабвенно, не покладая рук, а величайшим плодом ее деятельности было то, что каждый горький пьяница в районе имел как минимум одно общественное порицание. Оформлял его товарищеский суд, заседающий не реже одного раза в неделю под бессменным председательством Анны Степановны.
- Анна Степанна, что-то случилось? - Саша провела в комнату задыхающуюся от волнения женщину.
- Да! И мне очень нужна помощь! Я обращаюсь к вашему родственнику! - Анна Степановна чуть замешкалась перед тем, как назвать как-то нерасписанного и непрописанного Павла Ильича. - Мне очень нужна его помощь.
- С удовольствием, - проговорил Павел. - Что от меня требуется?
- Значит, так, - Анна Степановна была сама решительность. - Вы мне нужны как мужчина!
Несколько часов Павел рассказывал историю своей жизни старому раввину. Тот не перебивал его. Внимательно слушая рассказ, он иногда отпивал вина, при этом приглядываясь с явным удовольствием к игре солнечного света в хрустальном бокале, заполненном рубиновой жидкостью. Павла же, как магнит, притягивала голова кобры, украшающая трость старика. И, отрывая взгляд от собеседника, он все чаще всматривался в этот голубоватый кристалл, мерцающий в лучах, которые пробивались сквозь виноградные лозы. Стоило старику изменить позу, и трость тоже сдвигалась, в глазах змеи вспыхивал ослепительный неземной свет. И хотя Павел понимал, что это сверкают не замеченные им ранее два крупных бриллианта, вставленные в глазницы, зрелище завораживало его.