Передел

Берто подавил все доводы разума, включая и тот, что заляпать брюки рагу – легчайшая вещь на свете, учитывая, какое количество соуса используют итальянские повара, и немедленно заволновался. Разумеется, Гильоме смог объяснить подозрения лишь символически, но маркиз свято верил в его интуицию.

– Посмотрите, удастся ли почистить его брюки. Присыпьте пятно каким-нибудь тальком. Рагу всегда оставляет жуткие пятна. Правда, я не совсем понимаю, какое отношение это имеет к честности бедняги. Такое может случиться с любым из нас, вне зависимости от характера.

Пройдя в зимний сад, Берто увидел, что Стивесент сидит нога на ногу, склонившись вперед, и держит перед собой чашку кофе. Однако огромная клякса на превосходных светлых брюках в тоненькую полоску, которыми маркиз так восхитился вначале, была заметна невооруженным взглядом. Берто обрадовался, что не попросил Мэгги извиниться. Сейчас его поразило то, что искусствоведы действительно ведут себя странно: казалось, будто они и сейчас, когда недоразумение с картиной окончательно выяснилось, не ждут никаких извинений. Истерика Мэгги не оскорбила, а всего лишь смутила их. Это было почище пятна на штанах. Впредь надо думать, кого пускаешь в дом. Маркиз бросил взгляд за окно, в сад, где Джордж Фальк прогуливался с Мэгги и кузиной Виолой, и снова покосился на Стивесента, скрючившегося над кофе. В дверях показался Гильоме.

– Почему бы вам не сходить с Гильоме в кладовую, – предложил Берто, – и не попробовать вывести пятно с брюк?

Стивесент покосился на заляпанные брюки и недоверчиво рассмеялся.

– Не в кладовую, – сказал Гильоме. – Если джентльмен соблаговолит пройти в гардеробную, мы посмотрим, что можно сделать.

Берто с запозданием понял свою оплошность, вспомнив о серебряной посуде. Конечно, разумеется, не в кладовую. Стивесент направился вслед за Гильоме, и Берто, как истинный рыцарь Круглого стола, учтиво посочувствовал вдогонку:

– Это рагу – зверская штука.

Маркиз принялся расхаживать у окна, поглядывая, как жена и гости прогуливаются под лучами теплого майского солнца. В тени изящной галереи стояли только Майкл и Лауро. Лауро что-то рассказывал – тихо, но настойчиво; Майкл мрачно слушал. Слуга бросил взгляд на окно, заметил Берто, ухмыльнулся и вернулся к разговору. Берто следил за Лауро с безразличной покорностью человека, который ничего не может изменить. Лауро, без сомнения, время от времени получал некоторую сумму, не слишком большую, но и не маленькую – в самый раз, чтобы не помнить про римскую любовницу Майкла. Берто снова посмотрел на Лауро, на его черный затылок и дорогую стрижку. Не стоило и думать, что он способен бесплатно сохранять тайну. Маркиз решил, что продажные люди никогда не меняются.

Попытка отчистить брюки не увенчалась особым успехом. Наконец Стивесент попросил принести пиджак и скромно прикрыл им брюки, вслед за чем прихватил своего друга и быстро распрощался. Берто и Гильоме проводили их до дверей. Машина искусствоведов рванулась с места так, что только пыль поднялась в воздух.

– Гильоме, – сказал Берто, – я думаю, насчет них вы были правы. Они уносят ноги, как будто ограбили банк.

Гильоме пробормотал что-то неразборчивое на смеси итальянского и французского, а Берто пошел звонить Алексу Пфортцхеймеру.

ГЛАВА 12

«Дорогая маркиза Туллио-Фриоле!

Написав в качестве Вашего адвоката мистеру Хьюберту Мэлиндейну в Неми по поводу шедевра искусства кисти Поля Гогена, ввиду предположительной продажи вышеупомянутой картины, я, по запросу мистера Мэлиндейна, лично сопроводил эксперта в области живописи в Неми, чтобы осмотреть картину в его доме, и должен сообщить, что она, как и предположили в «Нейлес-Пфоргц-хеймере», всего лишь копия с оригинала.

Отсюда возникает затруднение, которое я предвидел, однако не считал необходимым преждевременно беспокоить Вас. Оно состоит в том, что вышеупомянутый мистер Мэлиндейн намерен взыскать с Вас стоимость картины по суду, утверждая, что она входила в соглашение 1968 года, равно как и земля, и дом, и обстановка, закупленная по его вкусу. Все вышеизложенное вышеупомянутый Мэлиндейн получил 1 июля 1972 года за услуги и советы, которые предоставлял Вам в течение десяти лет. Таким образом, мистер Мэлиндейн получил вышеозначенный шедевр искусства от Вас в подарок в качестве оригинала картины. Я, разумеется, прилагаю все мои силы, чтобы сдержать развитие событий и не идти на конфронтацию в настоящее время, пока мистер Мэлиндейн не обратился к помощи юридических ведомств.

Я искренне надеюсь, что Вы одобрите план действий, который я изложу Вам, если Вы соблаговолите принять мое приглашение пообедать в хорошем ресторане, где мы сможем все объяснить в спокойствии, в любой день по Вашему выбору.

Очень скоро надеюсь на телефонный разговор,

Искренне Ваш

Массимо де Вита».

Массимо де Вита, ничем не примечательный адвокат, нанятый Мэгги, чтобы выставить Хьюберта из дома, сидел на одном из поддельных стульев Людовика XIV и смотрел вниз, на озеро. Хьюберт перечитывал письмо, которое адвокат собирался отправить на следующее утро из Рима. Адвокат же всматривался в сине-зеленую гладь и воображал, как Мэгги, настоящая царица Савская, врывается в его офис, одним своим появлением приводя секретаршу в еще худшее настроение, чем у нее бывает обычно, и требует, сверкая кольцами на пальцах, сдать Хьюберта полиции… Тогда, продолжал мечтать де Вита, можно прекрасно провести время, успокаивая ее…

– Превосходно, – одобрил Хьюберт. – Настроение выражено великолепно; понять, о чем письмо, практически невозможно. Никогда не забывайте: когда имеете дело с такой женщиной, как маркиза, все нужно делать со стилем. Если стиль подведет вас хоть на мгновение, Мэгги немедленно обратит его против вас. Она, без сомнения, считает, что Гоген подлинный. Скорее всего он был куплен незаконно, и ей не с руки поднимать скандал. Лично я никогда не сомневался в его подлинности, иначе не согласился бы принять полотно как часть соглашения.

– Да-да, стиль, стиль, – закивал Массимо де Вита, хватаясь за эту мысль, как умирающий от голода за корку хлеба.

Массимо был крайне некрасивым человеком, что было бы не таким уж большим недостатком, если бы он пореже высказывал свои истинные мысли, которые обычно оказывались довольно грязными. Он, разумеется, предпочитал думать, что воспитал в себе чувство стиля, подразумевая под этим злобный цинизм. Стиль, по его мнению, требовал простоты, без которой вообще невозможно оценить манеры.

– Да, стиль, – повторил он Хьюберту, который действительно обладал определенным стилем.

– Можно отсылать, – произнес Хьюберт, возвращая письмо адвокату.

На лестнице послышались шаги, и вскоре в гостиную вошла Паулина в компании долговязого молодого человека. Массимо де Вито поднялся и приветливо поздоровался. Хьюберт же остался сидеть, не обращая на вошедших внимания.

Паулина представила своего спутника как Вальтера. Это был ее приятель из Брюсселя, тот самый, что работал в центральном штабе Общего рынка. Сейчас, когда май постепенно сменялся июнем, он приехал в Италию отдохнуть и остановился у Хьюберта. У Вальтера были рыжеватые волосы и усы чуть потемнее. Хьюберт смирился с ним, хотя и сказал Паулине, что, на его вкус, тот «слишком американизирован», оставив секретаршу гадать, что хозяин имел в виду.

Вальтер, устав от прогулки, рухнул на диван, а Паулина принялась читать письмо, которым похвастался адвокат.

– Оно невнятное, я перепишу, – сказала она, дочитав до конца.

– И не думайте, – вмешался Хьюберт. – Невнятность – отличительная черта характера Массимо. К тому же, если начнется что-то серьезное, всегда можно будет сослаться на его плохое знание английского.

– Какое тут может быть знание-незнание? – не поняла Паулина. – Мы все время думали, что Гоген настоящий. Берегли его на черный день. А теперь оказывается, что он был фальшивкой. Я считаю, что эта женщина с самого начала знала, что это подделка.