Страница 22 из 33
Как относятся к опричникам другие граждане России? У духовенства к служилому сословию отношение явно хорошее; хотя многие из них считают, что убийства (пусть и врагов), пьянство и блуд не красят опричников, их религиозность, бескорыстность и твердая защита веры и Церкви, сравнимая с таковой самого духовенства, не может не подкупать духовенство. Остальной же народ относится к опричникам сложно; ощущения типа «с какой стати они нами правят» явно имеют место, но несколько компенсируются пониманием того, что войти в «они» может каждый в любой момент — это вопрос выбора, и ничего более. Восприятия их как защитников жизни и крова почти нет, потому что сильных и явно ощущаемых врагов у России на данный момент нет, ни внутренних, ни внешних; так было не всегда (и, наверное, не всегда будет), но кто же это вспоминает? В основном доминирует отношение отчужденной и опасливой недоброжелательности, так что если бы сейчас, в 2053 году, имеющуюся конституцию России вынести на референдум с участием всех граждан, то ее не поддержала бы и четверть; но в том-то и дело, что никто, кроме опричников, не может участвовать в референдумах (в политических — по иным вопросам естественно иначе). Опричников крайне мало трогает, как народ относится к ним и к конституционным принципам, и это, в свою очередь, не добавляет им любви земцев; однако к этой антипатии явно примешивается смутная, мало осознаваемая, но явно присутствующая зависть — хотя завидовать вроде бы решительно нечему. Дело, по-видимому, в том, что принципы служилого сословия созвучны очень глубоким русским бессознательным архетипам — в отличие от артикулированных общепринятых представлений, которым они явно противоречат; на неосознаваемом уровне для очень многих опричники являются лучшей частью их самих. Поэтому самая большая общественная организация России, ОРИОН (Орден Разделяющего Идеалы Опричнины Народа), обычно называемая «сочувствующие», насчитывает почти 70 миллионов человек; они приносят только первый и третий обеты (никакого конституционного значения это не имеет и с точки зрения закона является просто игрой). Сочувствующие проводят много свободного времени (часто основную часть) с опричниками, участвуют в их братчинах и часто работают вместе с ними, а если нет, то сугубо добровольно вносят часть своего заработка в опричный общак; не очень частые браки между опричниками и земцами происходят в основном с сочувствующими. Опричники хорошо относятся к сочувствующим и с удовольствием берут их на работу, иногда довольно ответственную, в правоохранительные органы или гражданскую администрацию, хотя опричники и имеют абсолютный приоритет для занятия любой должности на государственной службе; в армейские структуры они попадают гораздо реже, в основном по причине большой разницы в физических кондициях. В общем и целом, я не уверен, что такая система — я имею в виду опричное сословие — прижилась бы (не говоря уже о том, что возникла бы) где-нибудь, кроме России; в своей сути, в ней очень много глубинно русского.
Мне, как историку и социологу, было очень интересно сравнить существующую в России сословность с феодальной; точка зрения, что в России мы видим в сущности реванш феодализма, весьма распространена у нас. С сожалением должен заметить, коллеги, что это плод либо плохого понимания предмета, либо принятия желаемого за действительное (последнее — потому что придерживающиеся такой позиции авторы злорадно делают на ее основе вывод о скором историческом крахе). Конечно, сословность обычно ассоциируется с феодализмом (хотя в античные и доантичные времена она была столь же зримо выражена), и его столкновение и капитуляция перед нарождающимся капитализмом была в большой степени связана именно с ней; но отличия этой системы в России от феодальной — я считаю, что их пять — на мой взгляд, принципиальны и приводят к прямо противоположным выводам по поводу стабильности российской политической системы в целом. Разберем это на примере наиболее важного и иллюстративного компонента — служилого сословия: во-первых, опричниками становятся, в отличие от феодалов, не по наследственному, а по добровольному, равному принципу, и это приводит к целому ряду существеннейших отличий. При феодализме талантливые, энергичные и властолюбивые молодые люди из простонародья или третьего сословия принципиально не имеют возможности войти в элиту, по крайней мере властно-военную, и потенциал многих из них направляется на борьбу с режимом — а в России таким людям незачем бороться с режимом, поскольку ничто не мешает им стать опричниками. По этой же причине в отличие от феодализма зависть народа к служилому сословию в принципе не может зашкаливать — при ее достижении у кого-то критической величины он пойдет в опричники сам; да и завидовать не так есть чему, как при феодализме. Наконец, наследственная система не является фильтром, и поэтому при появлении каждого следующего поколения знати и королей никакого отбора не происходит — а следовательно, происходит вырождение, что и имело место; у опричников он происходит постоянно, и на уровне входа в сословие, и на уровне выборов должностных лиц. Во-вторых, в российском служилом сословии впервые во всей известной истории человечества (неудачная попытка была в той же России во время Красной Империи) разобщены власть и богатство, причем полностью, в то время как при феодализме принадлежность к знати означала концентрацию и власти, и богатства. А это принципиально, потому что власть и богатство несовместимы по своей сущности — власть от духа, а богатство от тела; поэтому при феодализме богатство всегда разлагало власть — действовать на власть иначе оно не может, — а опричному сословию это не грозит. Кстати, и такая вещь, как боевой дух, в широком смысле, тоже из категории власти, и на него богатство действует так же — опричникам не грозит и это. Важно также, что достаточно скромный образ жизни (в материальном смысле) опричников не превращает их в серьезную нагрузку на хозяйство страны, в отличие от феодализма: налоговая нагрузка на народ и бизнес в России невелика, относительно меньше нашей (см. главы «история», «экономика и финансы»). В-третьих, отсутствие феода и рода в феодальном смысле позволяет членам служилого сословия испытывать друг к другу не подозрительность, как у феодальной знати, а товарищество и взаимную симпатию; тем более что из-за неприятия всего материального и их отношения к службе им и делить-то нечего — а феодализм сгубили междоусобицы, которых не могло не быть, и проистекающая из них ненависть всех к каждому. В-четвертых, военная сила феодалов базировалась на ополчениях, состоявших из людей совсем другого (и потенциально враждебного) сословия, и это предопределило их слабость в межсословном столкновении; вот во времена раннего феодализма не было нужды в солдатах, сила полностью обеспечивалась бароном с вассалами (в русском варианте — князем с дружиной), так он и был как строй абсолютно стабилен. Чему тут аналогичны опричники, которые сами по себе составляют 100 % военной силы страны, судите сами. В-пятых, феодалы чувствовали себя поставленными Богом хозяевами страны, и когда страна (в смысле привычный порядок) начала рушиться, они не могли не растеряться: особенно ярко это видно на примере Французской Революции. А опричники чувствуют себя поставленным Богом дозором, и когда все вокруг начнет рушиться, это будет для них тем, что они всегда ждут и в чем видят смысл своего существования; тут не от чего деморализоваться, скорее наоборот. Так что я считаю российскую политическую систему, построенную на сословности, абсолютно стабильной в обозримой перспективе, тем более что способность меняться, оставаясь самой собой, в ней заложена. Действуя как сепаратор, она будет продолжать отделять овец от козлищ, воинов по духу от обычных людей, превращая потенциальных врагов режима в его опору; и сепарация эта такова, с точки зрения личностных типов, что не ушедшие в опричники опасными врагами не будут. Будут, конечно, кризисы и даже восстания — локальные уже были (см. главу «история»), будут и всеобщие — но они будут утоплены опричниками в крови, причем с удовольствием, потому что для них (вспомните первый обет!) это будет поединок с дьяволом. Я не могу представить, кто и что может поколебать, а тем более смести, опричную власть — к слову, вопреки тому, что у нас думают, вовсе не кровавую и вообще не репрессивную; и я не могу сказать, поглядев на реальную Россию и реальных опричников, что меня это печалит.