Запретный лес

Мало кто любил его, так как речи его были полны ехидства. Но боялись все, ибо его вспыльчивый нрав стал притчей во языцех. Стоило ему выпить, он немедля затевал ссору, и не раз завсегдатаи «Счастливой запруды» становились свидетелями драк — Шиллинглоу славился не только словесной несдержанностью. Три года назад он схоронил жену, детей у них не было, и жил он с пожилой, глухой и подслеповатой родственницей, присматривающей за домом. Было сложно назвать Эндрю примерным прихожанином, ибо в кирке он появлялся редко: зимой ему мешали сугробы и незамерзающие болота, лето он проводил в странствиях. Он не нравился старейшинам, и они как-то собирались вызвать его на собрание Совета, но потом поняли, что горбатого могила исправит.

Шиллинглоу остановился у начала узенькой тропки, одной из тех, что принято называть «стёжками», и подождал, пока Дэвид подойдет.

— Добренького вам дня, сэр, — громко поздоровался он. — Надобно дать Бесс передохнуть — издалече шлепаем, аж от самого Крофордджона. Занесло меня туды вчерась глянуть на камберлендских овечек, их надысь в наши края завезли. Разумею я, не приживутся они у нас. Мож, они для тамошних зеленых лугов и ладны — тама корма хычь ногой топчи, а вот верещатники ни в коем разе не по ним… Присядемте-ка, сэр. Вы-то как в этакую даль забрели? Не ко мне ли в Риверсло отправились?

Дэвид с удовольствием растянулся на склоне рядом с ним. Фермеру хотелось поболтать, да и сам он давненько не разговаривал с соседями.

— Я просто прогуливаюсь, — объяснил пастор, — отдыхаю душой и телом. Временами мне кажется, что в Вудили и вдоха свободно сделать нельзя.

— Угу, — подтвердил мужчина. — Истину речете! Так оно и есть. — Он криво улыбнулся и с прищуром посмотрел на священника.

— Вы родились в этом приходе? — спросил Дэвид.

— Неа. Я из дальних краев. Так тута своим и не заделался, хычь годков десяток, а то и поболе как обитаю в Риверсло. Отец мой, честный малый, из Гленкенса, а матушка из Нортумберленда. Обосновались они в Данскоре, тама я и народился, но был я по младости буйной головушкой, на месте мне не сиделось, скитался по всему Лоуленду, от Форта до Солуэя. А ныне дом мой в Вудили, похоже, тут мне и лежать в землице.

У Шиллинглоу был неместный говор, и Дэвиду показалось, что эти края так и не стали ему родными и интересы и чаяния Вудили далеки от него. Он смотрел на Риверсло, растянувшегося рядом и прижимающего одной ногой поводья лошади: вид у того был уверенный, решительный, не без приязни.

— Вы, как и я, тут чужак, сэр, — помолчав, продолжил фермер. — И как вам Вудили приглянулся?

— Думаю, Дьявол избрал наш несчастный приход своим убежищем.

— Ух… Что ж, попали в яблочко. Я и самолично почуял на прошлой вашей службе, что у вас зуб на Супостата. Все окружь толкуют, разворошили вы осиное гнездо.

— Вы тоже так считаете?

— Не я. Ежели надобно станет драться, я с вами заедино. Я завсегда жаловал смельчаков, вопрос токмо в том, сэр, ведаете ли вы сами, как дерзки, когда зовете гнать Диявола из Вудили.

Дэвид вскочил, впервые за все время услышав слово поддержки.

— Эндрю Шиллинглоу, приказываю тебе рассказать мне все, что ты знаешь, и очиститься от порочных тайн, пятнающих наш приход.

Фермер продолжил лежать на земле, только повернул перекошенное мрачной ухмылкой лицо к пастору.

— Ух. Присягну, коль того пожелаете. Случалось мне, вестимо, оступаться: наверняка слыхали, что мне ни словами, ни делами похваляться не надобно бы. Как в деяния Господни, верую я токмо в одно, что скорее десницу свою пожгу, нежели свяжусь с нечестием вавилонским в Лесу. Бывает, бражничаю я сверх меры да затеваю свары, так во мне кровушка бесится, но таковские пороки Бог, надеюсь, прощает. Но касаемо Леса… — Он гневно сплюнул.

— Если душа твоя чиста, скажи, что тебе известно и назови главных нечестивцев.

— Вопрошать легко, да так запросто не ответишь. Откель мне ведать, кто буйствует на шабашах в Лесу? Я бок о бок со всяческой чертовщиной живу, частенько желается мне, дабы Лес уподобился лугу сухому, вот тогда б я подпалил его с окрайки и полюбовался б, как полыхает от Риверсло до Виндивэйз, от Вудили до самого Аллера. Но не хожу я в Лес ни по свету, ни в темень, все за овцами приглядываю, а добрый зверь в чащобу не побежит.

— Но ты, должно быть, слышал…

— Ничего я не слыхивал. Есть кое-какие мыслишки, но ни одна птаха мне на хвосте ничего не приносила. Да я и в деревню-то не ходок, разве что в кирке да в «Счастливой запруде» бываю, к тому ж в Вудили люд сторожкий, даж когда в подпитии. Сам я языком чесать не мастак, с кумушками на завалинках не балакаю. Но реку вам, сэр, как мне все видится. То творится во многих пасторатах королевства Шотландского, испокон веку творится, и починалось все задолго до того, как Джон Нокс[78] поверг Папу. Ноне в реформированных ковенантских кирках сызнова все на иной лад перекраивается. Но что вашим пресвитериям да ассамблеям с благочестивыми пасторами ведомо о делах темных?.. Ужто ведомо им, что по сию пору селян по их же наказу на погосте ликом вниз кладут?.. Они-то нам про догматы твердят, ужасами адовыми за всяческие пустяки пужают, вроде как за то, что ругнулся, али в день воскресный беса помянул, али в кирку не явился, а то девку какую на позорную скамью потащат за то, что шибко добрая к хахалю была. И что выходит? Сами же свой народ к древлим обычаям толкают, обращают их в лукавцев да греховодников.

— Замолкни, несчастный! — вскричал ужаснувшийся Дэвид. — Речи твои нечестивы.

— Что есть, то есть, пущай не всяк поп сие выслушает. Кирка на ведовство войною идет и жжет выживших из ума старух направо и налево. Но, храни нас Господь, то безделицы. Так вот, мистер Семпилл. Кличете вы Супостата на бой, а он вам не межеумок деревенский, почесать кулаки спешащий, и не девчушка, в кирке с трепетанием благословения ищущая, и не карга, клянущаяся, что на кочерыге капустной во Францию летала. Супостат в почтенном селянине, что тихохонько посиживает и поохивает прям у вас под носом на проповеди, али в записном святоше, главой качающем и стенающем над пороками земными. Вот они, подлинные колдуны. Есть в Шотландии чистые души, но имеются и таковские, от чьего ханжества самого Чорта выворачивает.

Риверсло поднялся, и на лице его читалась такая пламенная искренность, что сердце Дэвида возрадовалось: он нашел союзника.

— Назови имена, — вновь потребовал пастор. — Я обличу грешника, будь он хоть в Совете старейшин.

— Нету у меня имен. И доказательств нету. Вы своими очами все зрили. Молва ходит, что ворвались вы к ним посередь шабаша.

— Я их видел только мельком, прежде чем потерял сознание под их кулаками. Я хочу вернуться в Лес, и на сей раз меня не остановить.

— Ух. У вас удалое сердце, мистер Семпилл.

— Но мне нужна помощь. Правда должна исходить из уст свидетелей, а невинные в Вудили слишком робки. Мне не к кому обратиться, только к тебе. Пойдешь со мной, когда я вернусь в Лес?

— Того не обещаю, наверняка есть иные пути вывести их на чистую воду. Но вот что скажу — стану я вам помогаю, пущай меня бес сцапает, но не брошу славного человека в беде. Вот вам моя рука… А теперича пора в дорогу. Но вы в Риверсло ни ногой, иначе пойдут слухи. Коль пожелается вам со мной словечком перемолвиться, поведайте о том Ричи Смэйлу из Гриншила.

Осознание, что у него есть друг, принесло Дэвиду небольшое облегчение. Афанасий[79] больше не противостоял миру в одиночку, его путь лежал не к мученичеству, но к победе. Шаг пастора стал увереннее, отныне он не боялся смотреть в глаза тайной враждебности прихожан. Встречая Амоса Ритчи, он глядел на него не с упреком, а с вызовом. В проповедях Дэвид перестал умолять и увещевать, начав требовать, как человек, чей путь определен и чьи чресла препоясаны.

К своему ужасу, он отметил, что все меньше и меньше думает о служении Церкви. Священничество и набожность — разные вещи, и Дэвида посетили сомнения, стоит ли дотошно следовать ритуалам и обычаям и не являются ли тонкости трактовок уловками Сатаны, стремящегося запутать душу в своих тенётах. Елейное благочестие напоказ приводило его в дрожь не меньшую, чем богохульство. То, что все чинные прихожане смотрят на его единственного союзника искоса, укрепляло его неприятие. Разве не говорил Христос, что фарисеи хуже мытарей и грешников?

78

Джон Нокс (ок. 1510–1572) — крупнейший шотландский религиозный реформатор XVI века, заложивший основы пресвитерианской церкви.

79

Афанасий Великий (ок. 298–373) — один из греческих отцов церкви, известен как один из наиболее энергичных противников арианства. К 350 году он остался единственным православным неарианским епископом в восточной половине Римской империи.