Мэр Кестербриджа

Быстро повернувшись, Хенчард толкнул Доналда, и тот очутился в опасной близости к пропасти; осознав свое положение, шотландец впервые крепко уцепился за противника, а рассвирепевший «князь тьмы» (Хенчард сейчас был так страшен, что ему подошло бы такое прозвище) никакими силами не мог поднять Фарфрэ или оторвать его от себя. Наконец это ему удалось, но они уже далеко отодвинулись от роковой двери. Отрывая от себя Фарфрэ, Хенчард перевернул его вниз головой. Если бы левая рука у Хенчарда была свободна, Доналду тогда же пришел бы конец. Но шотландец снова встал на ноги и так скрутил руку Хенчарда, что у того лицо исказилось от боли. Хенчард, не выпуская Фарфрэ, немедленно нанес ему сокрушительный удар левым коленом и, пользуясь своим преимуществом, толкнул его к двери, — светловолосая голова Фарфрэ перекинулась через порог, а рука повисла снаружи вдоль стены.

— Ну, вот! — проговорил Хенчард задыхаясь. — Вот чем кончилось то, что ты начал утром. Твоя жизнь в моих руках.

— Так берите ее, берите! — пробормотал Фарфрэ. — Вы давно уже хотели этого!

Хенчард молча посмотрел на него сверху вниз, и глаза их встретились.

— Ах, Фарфрэ!.. Неправда! — проговорил Хенчард с горечью. — Бог свидетель, ни один человек так не любил другого, как я любил тебя когда-то… А теперь… я пришел сюда, чтобы убить тебя, но не могу тебе повредить! Иди доноси на меня… поступай как хочешь… мне все равно.

Он отошел в дальний конец сеновала и в порыве раскаяния бросился на мешки в углу. Фарфрэ молча посмотрел на него, потом подошел к люку и спустился во двор Хенчард хотел было окликнуть его, но голос отказался ему служить. И вскоре шаги Доналда замерли.

Хенчард испил до дна чашу стыда и раскаяния. На него нахлынули воспоминания о первом знакомстве с Фарфрэ, о том времени, когда своеобразное сочетание романтизма и практичности в характере молодого человека так покорило его сердце, что Фарфрэ мог играть на нем, как на музыкальном инструменте. Хенчард был до того подавлен, что не мог встать и лежал на мешках, свернувшись клубком, в позе, необычной для мужчины, особенно такого, как он. В этой позе было что-то женственное, и то, что принял ее такой мужественный и суровый человек, производило трагическое впечатление. Он слышал, как внизу говорят люди, как открывается дверь каретного сарая и запрягают лошадь, но не обратил на это внимания.

Здесь он лежал, пока прозрачный полумрак, сгустившись, не перешел в непроницаемую тьму, а дверной проем сеновала не превратился в продолговатый четырехугольник серого света — единственное из всего окружающего, что можно было видеть. Наконец Хенчард поднялся, устало стряхнул пыль с одежды, ощупью добрался до люка, ощупью спустился по лестнице и очутился во дворе.

— Когда-то он ставил меня высоко, — пробормотал он. — Теперь он вечно будет ненавидеть меня и презирать!

Его охватило непреодолимое желание снова увидеть Фарфрэ, в тот же вечер, и отчаянной мольбой попытаться достичь почти невозможного — добиться того, чтобы Фарфрэ простил ему это безумное нападение. Но, направившись к подъезду его дома, он вспомнил о том, что происходило во дворе, пока он лежал наверху в каком-то оцепенении. Он вспомнил, что Фарфрэ пошел в конюшню и стал запрягать лошадь в двуколку, а в это время Уиттл принес ему письмо, и тогда Фарфрэ сказал, что не поедет в Бадмут, как собирался, а поедет в Уэтербари, куда его неожиданно вызвали, причем по дороге туда заедет в Мелсток, так как это всего одна-две мили крюку.

Очевидно, он вышел из дому во двор, уже готовый тронуться в путь, и, конечно, не предполагал, что на него могут напасть, а теперь уехал (но не туда, куда собирался), не сказав никому ни слова о том, что произошло между ними.

Итак, сейчас не имело смысла искать Фарфрэ в доме; следовало пойти туда гораздо позже.

Оставалось только ждать его возвращения, хотя ожидание было почти пыткой для беспокойной и кающейся души Хенчарда. Он бродил по улицам и окраинам города, останавливаясь то здесь, то там, пока не дошел до каменного моста, о котором мы уже говорили и где он теперь привык стоять. Здесь Хенчард пробыл довольно долго, слушая журчанье воды, стекающей с плотины, и глядя на огни Кестербриджа, мерцающие невдалеке.

Так он стоял, прислонившись к парапету, пока его не вывел из рассеянности странный шум, доносившийся со стороны города. То была какофония ритмических звуков, которые отдавались от стен домов и усугубляли ее какофонией отзвуков. Не испытывая ни малейшего любопытства, он сначала подумал, что это гремит городской оркестр, решивший закончить памятный день импровизированным вечерним концертом, но такое предположение опровергалось некоторыми странными особенностями реверберации. Хенчард не мог себе это объяснить, да особенно и не старался — он так остро чувствовал свое нравственное падение, что был не способен думать ни о чем другом, и снова прислонился к парапету.

Глава XXXIX

Спустившись с сеновала и еле переводя дух после своей стычки с Хенчардом, Фарфрэ остановился внизу, чтобы прийти в себя. Выходя из дому, он намеревался собственноручно запрячь лошадь в двуколку (так как все рабочие были отпущены) и съездить в одну деревню, расположенную по дороге в Бадмут. Теперь, несмотря на жестокую схватку с Хенчардом, он все-таки решил ехать, чтобы сначала успокоиться и уже потом вернуться домой и встретиться с Люсеттой. Он хотел обдумать, как ему вести себя дальше, — дело было серьезное.

Фарфрэ уже собирался тронуться в путь, как вдруг явился Уиттл с запиской, адрес на которой был написан с ошибками и помечен «Срочно». Развернув записку, Фарфрэ с удивлением увидел, что она без подписи. В записке его в нескольких словах просили приехать вечером в Уэтербари, чтобы переговорить об одной сделке, которую Фарфрэ собирался там заключить. Фарфрэ не пенял, почему его присутствие требуется так срочно, но сегодня он все равно хотел уехать из дому и потому решил, что надо исполнить анонимную просьбу; к тому же у него было дело в Мелстоке, и он мог заехать туда по дороге. Поэтому он сказал Уиттлу — и Хенчард услышал это, — что поедет не туда, куда собирался, после чего тронулся в путь. Фарфрэ не приказал рабочему доложить кому-либо в доме, куда именно он уехал, а тому, конечно, не пришло в голову сделать это по своему почину.

Надо сказать, что анонимное письмо было плодом благожелательных, но неуклюжих стараний Лонгуэйса и других рабочих Фарфрэ удалить его на этот вечер из города, чтобы издевательское шутовство, если только его действительно затеют, не достигло цели. Сообщив обо всем открыто, они навлекли бы на себя месть тех из своих товарищей, которые любили старинные шумные потехи такого рода, и поэтому решили, что лучше послать письмо.

Бедную Люсетту они не пожелали оградить, полагая, вместе с большинством, что в сплетне есть доля правды, а значит, — пусть потерпит.

Было около восьми часов, и Люсетта сидела в гостиной одна. Прошло уже с полчаса после наступления вечерних сумерек, но она не зажигала свечей: когда Фарфрэ не было дома, она обычно ждала его при свете камина, а если было не очень холодно, слегка приоткрывала окно, чтобы как можно раньше услышать стук колес его экипажа. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, в таком жизнерадостном настроении, какого у нее еще ни разу не было со дня свадьбы. Сегодня все прошло необыкновенно удачно, а беспокойство, вызванное наглой выходкой Хенчарда, исчезло так же, как исчез сам Хенчард после резкого отпора, полученного от ее мужа. Документальные доказательства ее нелепой страсти к Хенчарду и последствий этой страсти были уничтожены, и Люсетта решила, что теперь ей действительно больше нечего бояться.

Ее размышления на эти темы были прерваны отдаленным шумом, нараставшим С каждой минутой. Шум не очень удивил ее, так как всю вторую половину дня, с того времени, как проехал королевский кортеж, большинство горожан развлекалось. Но вскоре ее внимание привлек голос служанки из соседнего дома: девушка высунулась из окна второго этажа и переговаривалась через улицу с другой служанкой, расположившейся еще выше.