Пьесы. Том 2

Королева-мать (резко). Несомненно из-за этого-то вы так грубы, мой сын.

Молодая королева (внезапно вступает в разговор). А мне, вы думаете, нечего сказать? Я терпела ваших любовниц, сударь, и вы считаете, что я вечно буду все терпеть? Наверно, вы принимаете меня за одну из ваших девок? Забыли о моем происхождении? Я устала от того, что всюду натыкаюсь на этого Бекета! Вечно он! Вечно он! Говорят только о нем! Было даже лучше, когда вы его любили! Я женщина. Я ваша жена и ваша королева. Я не желаю, чтобы меня унижали. Я буду жаловаться моему отцу, герцогу Аквитанскому! Моему дяде, императору! Всем королям Европы - моим родственникам! Я буду жаловаться богу!

Король (громовым голосом, он несколько вульгарен). Начните с бога, мадам! Бегите в вашу молельню, посмотрите, там ли он? (Повернувшись к матери, загораясь гневом.) А вы, мадам, бегите в свою комнату, стройте там тайные козни со своими тайными советниками! Убирайтесь обе! Не желаю больше вас видеть! Меня тошнит, когда я вас вижу! И молодой Генрих Третий - тоже! И побыстрее!(Пинком ноги выталкивает сына, рычит.) Моей королевской ногой по вашему королевскому заду. Всю семью к черту, если только он пожелает вас взять! Убирайтесь! А ну убирайтесь все! (Они поспешно уходят, слышно только шуршание шелка. Поворачивается к баронам, которые стоят, пораженные ужасом; успокоившись.) Выпьем, мессиры, вы только на это и годитесь. Напьемся допьяна, будем пить всю ночь, как настоящие мужчины, до тех пор, пока не упадем под стол. (Наливает всем, потом жестом подзывает их к себе.) А! Мои четыре дурачка! Верные мои! С вами тепло как в хлеву! Работяги вы! Пустоголовые вы! (Стучит их по лбам.) Ни малейшей искорки там внутри, ничто не смутит покой вашей души! Подумать только, что до него я был таким, как вы! Просто машина, здоровая, большая, годная только на то, чтобы рыгать с похмелья, мочиться, спать с девками и драться. Что ты сделал с этой машиной, Бекет, что она перестала крутиться как положено? (Внезапно.) Думаете ли вы хоть иногда, барон?

Второй барон. Никогда, ваше величество. Такое англичанину никогда не удавалось. Это вредно. И, кроме того, у дворянина есть другие занятия.

Король (вдруг успокаивается). Выпьем, мессиры! Это всегда во все времена считалось невредным.(Наливает себе, баронам.) Бекет высадился на берег? Мне говорили, что все это время море было настолько бурное, что он не мог переправиться.

Первый барон (мрачно). Он высадился, ваше величество, несмотря на бурное море.

Король. Где?

Первый барон. Па пустынном берегу, недалеко от Сандуича.

Король. Бог не пожелал, чтобы он утонул?

Первый барон. Нет.

Король (внезапно, с угрюмым видом, глядя исподлобья). Никто его там не ждал? Однако у него в Англии много друзей!

Первый барон. Его ждали Жерве, граф Кентский, Ренью де Брок и Реньо де Гаренн. Жерве говорил, что своими руками прикончит его, если только он посмеет высадиться. Но англичане, жители всех прибрежных городов, вооружились, чтобы сопровождать архиепископа. И епископ Оксфордский вышел навстречу баронам, заклиная их не проливать кровь и не делать вас предателем, раз у архиепископа есть ваша охранная грамота.

Король (угрюмо). У него есть моя охранная грамота.

Первый барон. Вдоль всего пути до Кентербери его ждали крестьяне, ремесленники, мелкие торговцы, они приветствовали его радостными криками и сопровождали от деревни до деревни. Ни один богатый человек не появился, ни один норманн.

Король. Только саксонцы?

Первый барон. Бедняки, вооруженные самодельными щитами и заржавленными копьями. Словом, чернь. Но их много, они расположились лагерем вокруг Кентербери, чтобы его охранять, выбрали вожаков. Невиданное количество нищих в лохмотьях вылезло из всех щелей. Епископы и бароны заперлись в крепостях, они опасаются за свою безопасность, так как этот сброд держит в руках весь край.(Мрачно.) Никогда бы не поверил, что в Англии так много людей!

Король (молчалив, угнетен. Внезапно встает; тяжело роняет слова). Негодяй, он ел мой хлеб! Я вытащил его из ничтожества! Саксонское отродье! И я его любил! (Кричит, как безумный.). Я любил его! (С нелепым вызовом.) Да, я его любил! Да и сейчас еще люблю! Хватит, господи, хватит! Остановись, с меня хватит! (Бросается на ложе, корчась в нервных судорогах, рыдая, разрывает зубами тюфяк.)

Бароны в изумлении подступают к нему.

Первый барон (робко). Ваше величество...

Король (ничего не слышит, стонет, зарывшись головой в подушку). Ничего! Ничего не могу! Безволен, как баба! Пока он жив, я никогда ничего не смогу! Я трепещу перед ним в изумлении. А ведь я король! (Вдруг кричит.) Неужели никто не избавит меня от него? Священник! Священник, который меня презирает и оскорбляет! Значит, вокруг меня все такие же трусы, как и я? Неужели в Англии не осталось мужчин? О! Мое сердце! Мое сердце бьется слишком сильно! (Лежит, как мертвый, на смятом тюфяке.)

Бароны растерянно толкутся вокруг короля. На каком-то ударном инструменте рождается ритм, нечто вроде глухого тамтама. Поначалу - это биение возбужденного сердца короля. Но потом звуки растут и крепнут. Бароны в молчании переглядываются; выпрямляются, застегивают пояса, берут шлемы и медленно уходят. Неумолкающий звук ударного инструмента, похожий на глухой стук бьющегося сердца, он не прекратится до самого убийства. Король один лежит в пустом зале. Табуреты опрокинуты, один факел трещит и гаснет.

Король (приподнимается, осматривается, замечает, что баронов нет, и внезапно понимает, почему... Глаза его блуждают. С минуту он колеблется... потом падает на подушку, рыдает и стонет). О мой Томас!

Гаснет второй факел, наступает темнота. Слышен только равномерный глухой звук тамтама. Возникает неясный свет. Это опять лес колонн, Кентерберийский собор. В глубине - маленький алтарь с тремя ступеньками и начало решетки. В углу на авансцене - Бекет, которому монашек помогает надеть одежды священника. Подле них, на табурете - архиепископская митра; высокий серебряный крест прислонен к колонне.

Бекет. Мне нужно быть красивым. Быстрей!

Монашек неловко помогает ему одеваться. Слышится глухой звук тамтама, сначала издалека, потом звук приближается.

Монашек. Так трудно, столько маленьких завязок! Тут требуются женские руки!

Бекет (мягко). Сегодня нужны мужские руки. Оставь их, не завязывай. Уже рассветает, спеши. Дай епитрахиль. Ризу.

Монашек (помогая ему). То, что должно быть сделано, нужно делать.

Бекет. Ты прав. То, что должно быть сделано, нужно делать. Завяжи все маленькие завязки, не пропускай ни одной... Бог даст нам время. (Тишина. Монашек трудится усердно и неумело, высунув язык. Тамтам слышится ближе. Улыбается.) Не высовывай от усердия язык. (Смотрит, как тот работает.)

Монашек (потный и довольный). Вот. Все в порядке. Но я бы предпочел пасти свое стадо! Это легче.

Бекет. Уже рассвет. (Пока монашек его одевает.) Ты очень любил свое стадо?

Монашек (его взгляд проясняется). Да.

Бекет. Когда я был ребенком, у моего отца тоже было свое стадо. (Улыбается.) Мы с тобой два парня из Гастингса! Дай мне митру, я надену ее. (Монашек отходит, чтобы взять митру. Тихо.)Господь! Ты повелел Петру на Масличной горе вложить меч в ножны, но я не хочу лишать этого мальчика последней радости. Ему так мало выпало радости за время его короткою пребывания здесь.(Монашку, который надевает на него митру.) Дай мне мой серебряный крест. Теперь он должен быть у меня в руках.

Монашек (передает ему крест). Тем более что им можно нанести хороший удар, он такой тяжелый! Вот бы мне такой!