Топ-модель

Вскоре машина остановилась, и полицейский офицер отнес ее в отделение экстренной помощи больницы Святой Екатерины. Она успела заметить вывеску над входом в огромное белое здание. Еще несколько минут — и она уже лежала на столе для осмотра, продолжая слегка дрожать. Усатый полисмен что-то сказал ей на прощание, а потом куда-то исчез, оставив ее на попечение докторов. Через минуту над ней наклонилась медсестра в ослепительно белом халате. Она что-то быстро говорила, но Линдсей разобрала только одно слово — «американка». Затем она увидела двух мужчин в таких же белоснежных халатах. Они склонились над ней, сняли с нее одеяло, и в этот момент она вдруг стала вырываться и громко кричать, закрывая лицо от стыда. Ведь она была совершенно голой, с ногами, перепачканными кровью и спермой. Господи, какой ужас!

Они справились с ней без особых трудностей. Один доктор крепко прижимал ее к столу, а другой тем временем раздвинул ее ноги и согнул их в коленях, приподняв чуть ли не до подбородка. При этом они оба что-то постоянно говорили ей, но она ровным счетом ничего не понимала.

Улучив момент, она приподнялась и сильно ударила кулаком в лицо одного из них. Тот пошатнулся и отпрянул назад, налетев на столик с медицинскими инструментами. Линдсей попыталась достать одеяло и прикрыться, но оно лежало слишком далеко от нее. На помощь этим врачам прибежал откуда-то третий. Вместе они снова прижали ее к столу и раздвинули ноги. А сестра в это время ласково поглаживала ее по щекам, предпринимая отчаянные усилия, чтобы хоть как-то успокоить разбушевавшуюся пациентку. Какое-то время доктора колдовали над ней, заглядывая в промежность, а потом один из них просунул в нее два пальца. Все ее тело пронзила резкая боль. Линдсей громко вскрикнула и снова попыталась вырваться, но на сей раз они были начеку. Его рука погружалась в ее тело все глубже и глубже, доставляя невыносимую боль. Она кричала, плакала, умоляла, но они продолжали делать свое дело, постоянно переговариваясь и не обращая на нее никакого внимания. Порой ей казалось, что он вот-вот вывернет ее наизнанку, но через некоторое время боль стала постепенно утихать.

Медсестра то и дело бросала на них сердитые взгляды и строго отчитывала, требуя от них большей деликатности. Правда, это тоже не помогло. Они устало огрызались, а потом один из них взял со стола длинный инструмент и быстро ввел его внутрь.

Операция продолжалась долго. Ей казалось, что прошла уже целая вечность с того момента, как ее привезли сюда и положили на стол. Они уверенно орудовали инструментами, лишь иногда обмениваясь мнениями по ходу дела. Линдсей видела, что иногда они хмурились, а иногда добродушно кивали головами, продолжая искусно манипулировать различными инструментами. Боль стала гораздо меньше, чего нельзя было сказать о незатухающем чувстве стыда и унижения. Один из докторов достал шприц с длинной иглой и сделал ей укол в бедро, похлопав ее при этом пониже спины, как это обычно делают с маленькими детьми или домашними животными. Линдсей устало закрыла глаза и погрузилась в глубокий сон, ничего больше не ощущая, кроме желания поскорее забыться.

Очнулась она уже в больничной палате. На ней по-прежнему ничего не было, а ноги были широко раздвинуты. Линдсей громко позвала врачей и приподнялась на локтях, но в палате никого не было, кроме незнакомой медсестры, которая обмывала ей ноги теплой мыльной водой.

Это была молодая симпатичная женщина, добродушно улыбнувшаяся ей, когда поняла, что пациентка очнулась. Закончив свое дело, она по-дружески похлопала Линдсей по животу и сказала приятным голосом без какого-либо акцента:

— Не бойся, пожалуйста, все будет нормально. Мне велели помыть тебя и привести в порядок. Доктора самым тщательным образом осмотрели тебя и убедились, что никаких серьезных внутренних повреждений у тебя нет. Я очень сожалею, но через минуту мне придется сделать тебе еще один укол и дать несколько таблеток. Мы делаем все возможное, чтобы ты случайно не забеременела от этого негодяя. А сейчас постарайся лежать тихо и спокойно, пока я не вытру тебя. Вот так, хорошо. Ты все еще испытываешь последствия шока, и это вполне естественно. А эти чертовы доктора, они, похоже, насмерть перепугали тебя. Глупые мужчины. И это после всего, что с тобой случилось! Жизель сказала мне, что они обращались с тобой не очень деликатно. Мне кажется, они понятия не имеют, через какие страдания ты прошла. К тому же они очень спешили, так как сегодня у них много работы.

Мысли вихрем проносились в голове Линдсей. Она лежит здесь, в чужом городе, какая-то чужая женщина моет ее, а незадолго до этого ее изнасиловали, причем Сидни застрелила своего мужа… Что-то уж слишком много событий за столь короткое время. Она закрыла глаза и подумала, что было бы хорошо вот так же просто выбросить из головы все ужасные последствия ее встречи с князем. А медсестра продолжала тем временем беспрерывно тараторить, доказывая, что доктора не имели права так грубо обращаться с ней. Затем она стала рассказывать о каком-то американском парне, который попал в автомобильную аварию и был доставлен в больницу со сломанной рукой и многочисленными ушибами. Конечно, доктора были не правы, но их нужно понять, так как в это же самое время их ждали пациенты, пострадавшие гораздо сильнее, чем она.

Да, попасть в автомобильную аварию было намного хуже, чем оказаться изнасилованной каким-то подонком. Сестра принесла ей таблетки, а потом сделала укол в бедро и подождала, пока она не уснет. Еще какое-то время Линдсей слышала ее мягкий, мелодичный голос, действовавший на нее как гипноз:

— Меня зовут Энн О'Коннер. Я из Канзаса, но вот уже более одиннадцати лет живу в Париже. Я очень рада, что оказалась на дежурстве, когда тебя привезли к нам. Теперь у тебя будет возможность хоть с кем-то пообщаться. Здесь практически никто не говорит по-английски, даже медсестры. Это очень плохо, но, к сожалению, это так. У тебя на лице много ссадин и кровоподтеков, но серьезных повреждений, к счастью, нет. Кости целы, а это самое главное. Через пару дней все синяки полностью исчезнут. А сейчас тебе пора отдохнуть. Когда проснешься, будешь чувствовать себя намного лучше. А я к тому времени вернусь. Обещаю тебе.

Ей действительно стало гораздо лучше, когда она проснулась через несколько часов. Линдсей подняла голову и посмотрела в окно. Солнце уже стояло высоко в небе. Наверное, полдень, подумала она, смутно припоминая все обстоятельства прошедшей ночи. Они вернулись с князем в гостиницу поздно вечером, а потом… Она даже вздрогнула от того, что произошло с ней потом. В течение нескольких минут Линдсей не могла сообразить, где находится и кто ее сюда привез, а когда вспомнила все подробности, на глазах появились слезы. Ей очень хотелось взять себя в руки и успокоиться, но из этого ничего не вышло. Слезы ручьем текли по ее щекам, а горло сжимала обида и злость. Да и почему, собственно говоря, она должна сдерживать себя? В палате никого не было, и можно было немного расслабиться. Лицо по-прежнему пылало от ссадин, а внутри, казалось, кто-то перевернул все вверх тормашками.

Дверь палаты тихонько отворилась, но Линдсей даже голову не повернула в ту сторону. Скорее всего это пришел один из тех ужасных докторов, которые терзали ее измученное тело несколько часов назад. Они так рьяно орудовали своими длиннющими инструментами, что казалось, вот-вот вывернут наизнанку всю ее душу.

— Мадемуазель? — послышался осторожный мужской голос. — Вы уже проснулись, не так ли?

Этот человек говорил по-английски с легким акцентом, но его вполне можно было понять. Она лежала неподвижно, ничего не ответив и даже не повернув в его сторону голову. Может быть, он немного подождет и оставит ее в покое? Господи, пусть он уйдет поскорее!

— Мне очень жаль, мадемуазель, что вынужден нарушить ваш покой, но у меня нет другого выбора. Я должен выполнить служебные обязанности. Инспектор Гальвон из парижской полиции. Меня прислали к вам, потому что я более или менее сносно объясняюсь по-английски. Надеюсь, вы извините меня за ужасное произношение. Мадемуазель? Пожалуйста, вы должны ответить на некоторые вопросы. Очень сожалею, но ничего не могу поделать. У меня нет выбора. Впрочем, у вас тоже, насколько я понимаю.