Страница 69 из 145
159 В. И. Ленин. Сочинения, т. 28, стр. 56.
160 «Вестник жизни», 1919, № 3-4, стр. 156.
161 Там же.
162 П. Керженцев. Переделывайте пьесы. - «Вестник театра», 19191 № 36.
163 «Репертуар. Сборник материалов». М.-Пб., 1919, стр. 65.
ГЛАВА III. ЛИРИКА. ПОЭМА. АГИТЖАНР
1
В 1922 году одна из новых литературных группировок намечала направление художественного развития следующим образом: «Группа пролетарских писателей
„Октябрь“ считает возможным выполнение этих требований (требований времени, эпохи. - А. М., А. С.) лишь при условии, когда наряду с лирикой, господствовавшей последние пять лет в пролетарской литературе, в основу будет положен эпический и драматический подход к творческому материалу»1. Достаточно было минимального отдаления во времени, чтобы предшествующий литературный период стал восприниматься как почти полное преобладание лирической поэзии. Такая оценка по существу своему была вполне справедливой. Поэтические отклики на Октябрьскую революцию и на весь круг явлений, ею порожденных, в подавляющем большинстве своем отмечены лирическими устремлениями, которые к тому же нередко вторгались в смежную область поэтического эпоса, переключая и здесь главное внимание с подробного повествования о событиях на непосредственное выражение эмоций, переживаний по их поводу.
Но в декларациях более позднего времени (вроде только что приведенной) невольно сглаживались большие трудности, встававшие на пути лирики, как и вся острота теоретических споров, возникавших в данной связи. Сама правомерность лирики в условиях нового общества нередко вызывала серьезные сомнения. В среде пролеткультовцев эти сомнения выражались особенно часто. Поскольку на первый план выдвигали «массовую психологию», а мотивы «индивидуального характера» рассматривали как помеху для успешного решения этой основной задачи, постольку, естественно, возможности лирики оказывались резко ограниченными, она легко объявлялась чем-то лишним, чуждым духу современности, не соответствующим облику ее главного героя. В одной из статей А. Гастева, на которую нам уже приходилось ссылаться, прямо утверждалось, что у пролетария «нет человеческого индивидуального лица, а есть ровные, нормализированные шаги, есть лица без экспрессий, душа, лишенная лирики... Мы идем к невиданно-объективной демонстрации вещей, механизированных толп и потрясающей открытой грандиозности, не знающей ничего интимного и лирического»2.
Подобные настроения, порой в несколько смягченной форме, получали широкое распространение. «Нами лирика в штыки неоднократно атакована», - писал позднее, с явной оглядкой на прошлое Маяковский, имея в виду позицию свою и организационно близких ему писателей («лефовцев», ранее - «комфутуристов»), но выражая, по существу, и некие общие веяния, которые особенно резко проявились именно в первые годы революции. Недоверие к «интимному» и «лирическому» не ограничивалось только сферой искусства. Не случайно сами эти понятия сплошь и рядом употреблялись в ходовом, так сказать, повседневном значении. Но такая подкрепленность «бытом» лишь придавала особую весомость атакам на лирику, которые, впрочем, преимущественно велись в декларациях и манифестах.
На практике все обстояло гораздо сложнее. Вопреки налагаемой на нее «схиме», лирика продолжала существовать и развиваться. Но вопрос об ее обновлении, перестройке в лад с современностью стоял очень остро. Одним из результатов таких преобразований явилось известное приглушение личного начала. Это не надо понимать слишком буквально. Даже когда воображением поэта целиком завладевали космические масштабы и изображение «гигантской сути» современности, казалось бы, исключало что-либо индивидуальное, личное, - даже и тогда возможности для проявления авторского «я» (независимо от того, наличествовало ли оно прямо или, наоборот, формально, было тщательно устранено) оставались достаточно широкими.
Рыжие
Головастые зори
И
Темень лесов
Рожь
И
Снопы за деревней -
Тело мое.
Два
Перекошенных глаза -
Два
Отдыхающих во мне океана.
И
Толстые
Луковичные ресницы
Жарко
Зеленеют на скулах.
Каменный рот мой
Песней
Распялен
От востока до запада...3
Строго говоря, человек как таковой, как неповторимая, индивидуальная личность не является здесь предметом непосредственного художественного изображения. И вместе с тем такого рода стихи обычно несут яркий отпечаток авторского отношения. Сам образ поэта (или - что обычно совпадает - лирического героя) вырисовывается в них весьма отчетливо. Но образ этот повернут определенной гранью, обращен преимущественно ко всему внешнему, объективному, а не к внутреннему миру (как это обычно бывает в лирике) с его тончайшими душевными движениями, сложной психологией и т. п. Какие уж там психологические тонкости, если фигура поэта приобретает поистине вселенские размеры и лицо его, «распяленное» от одного края света до другого, подобно какому-то грандиозному гротеску.
Между тем дело здесь не просто в гигантомании. Отмеченная особенность раскрытия лирического характера приобретает большую устойчивость, она достаточно ощутимо дает себя знать у поэтов, которых нельзя заподозрить в особых пристрастиях к космосу.
В этом смысле весьма показательна лирика Демьяна Бедного. Хотя по своему стилевому оформлению «пафосные» стихи Бедного заметно отличаются от его предельно злободневных «агиток» и, наоборот, во многом соответствуют нормам столь свойственной поэзии тех лет возвышенной (и несколько «велеречивой») патетики, - все же Бедный чуждался слишком уж далеко «отлетать» от земли.
Мы - пожара всемирного пламя,
Молот, сбивший оковы с раба,
Коммунизм - наше красное знамя,
И священный наш лозунг - борьба.
Против гадов, охрипших от воя,
Пожиравших все наши труды,
Для последнего страшного боя
Мы сомкнем трудовые ряды.
Кто честен и смел, пусть оружье берег,
Свергай кабалу мироеда!
Нас ждет или смерть, иль победа,
Вперед, вперед, вперед, вперед, вперед!4
Эти стихи из знаменитой «Коммунистической марсельезы» вполне выдержаны в духе времени, и их художественная система предполагает самую широкую, во многом аллегорически-условную трактовку темы. Однако общим контекстом, параллельным введением политической лексики («Свергай кабалу мироеда!») Демьян Бедный как-то локализует эту «всемирность», не дает ей целиком устремиться в заоблачные выси, добивается того, что за отвлеченностью ходовой метафоры революция-пожар читатель очень отчетливо чувствовал накал и отсветы реальной классовой борьбы. Соответственно образ самого поэта - как в этом, так и в других, близких ему стихотворениях, - ассоциируется с одним из участников революционных боев, и такие «смелые» самохарактеристики, которыми пользуется, например, П. Орешин, в лирике Демьяна Бедного просто трудно себе представить. Но как и у Орешина, поэтическая тема освещается у Бедного преимущественно под тем же общим углом. Недостатка в лирических эмоциях нет, они бьют через край, целиком заполняют собою торжественно звучащий стих, воспевающий «всемирное пламя» революции или конкретные ее победы и события. В то же время именно по поводу, в связи с чем-то, вовне находящимся, возникает весь этот поток славословий поэта, который уже не может и не хочет говорить о своих сугубо личных переживаниях, не может - потому что одическое рокотание невольно заглушает индивидуальные ноты, не хочет - так как все его, поэта, личное без остатка отдано трудовому народу, полностью слилось с мирочувствованием простого рабочего, крестьянина, красноармейца. В таких стихах, как «Коммунистическая марсельеза», этот «всеобщий» акцент мотивируется и подчеркивается широтой самой темы. Но вот перед нами другой пример - стихотворение «Работница», которое, согласно своему названию, и в тематическом отношении гораздо скромнее, и интонационно, на первый взгляд, звучит почти камерно.