Страница 48 из 145
Мы проведем на кратер лунный
Стальные стрелы красных рельс,
В лучисто-млечные лагуны
Вонзится наш победный рейс.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Воздвигнем на каналах Марса
Дворец свободы Мировой,
Там будет башня Карла Маркса
Сиять, как гейзер огневой40.
Как бы ни были наивны эти образы, мы понимаем, почему поэт не мог довольствоваться малым и не желал удерживать фантазии. Если сама революция грозила охватить весь земной шар, - в своем поэтическом, романтическом, иносказательном выражении она овладевала Вселенной.
Пожар восстаний, революций
И мятежей достиг да звезд...41
Тяготение к планетарным и космическим образам испытывало подавляющее большинство пролетарских поэтов. Здесь, конечно, существовали свои степени, градации, и одни авторы снискали славу «космистов», а других, эхо увлечение коснулось лишь стороною. Но показательно, что тон в литературной среде задавали и наибольшим, авторитетом чаще пользовались именно первые - кто оперировал по преимуществу масштабами всего человечества, всего мироздания.
В этой связи нельзя не назвать теперь уже основательно забытое имя Ивана Филипченко - поэта очень неровного и не самого лучшего среди пролеткультовцев и «кузнецов», но поражавшего современников, колоссальностью возводимых им построек. В 1918 году вышла с предисловиями В. Брюсова и Ю. Балтрушайтиса книга Филипченко «Эра славы», посвященная мировому пролетариату.
Моя книга
Тебя всемогущим, всесущим и вечным
Сделает, - верю твердо,42
- провозглашал автор, обращаясь к пролетариату, который и в самом деле изображался здесь в виде гигантского «Сверхчеловека», «всемогущего» и «всесущего» божества, уходящего головою в бесконечные надзвездные дали.
Я стал ступней на край кривой орбиты,
Меж бездн, на рубеже, где бег стремит Земля,
Где грозный рой миров свой вечный хор хваля,
Кружится, точно пчелы, домовито43.
Эта книга, во многом несовершенная, получила в критике очень высокую оценку, соразмерную разве что с пропорциями тех заявок, которые декларировал, автор, с гомерическими образами и панорамами, развернутыми на ее страницах. В ней видели «книгу - синтез мыслей и чувствований рабочего мировоззрения», «крупнейшее художественное явление» эпохи44. Особое значение придавалось именно «космичности» стихов Филипченко: «Прямо вверх тянется творчество Филипченко. Сильное и могучее, оно устремляется прямо ввысь, в бездонную глубину Космоса. Этой прямизны, этого устремления в такой резкой форме нет у других поэтов». «Филипченко - самый темпераментный, самый напряженный певец среди пролетарских поэтов. Он самый трагический из них. Ярко и бурно выразился взмах его протеста и всех дальше ушел он от своих товарищей и в отрицании старой жизни, и в созидании новой»45.
Филипченко, действительно, был самым «космическим» советским поэтом и по этой части ушел «всех дальше». Однако он не был исключением и лишь выразил, доведя до крайности а порой и до абсурда), устремления, свойственные многим и многим. Показательно, например, что А. Безыменский, известный впоследствии своими резкими выпадами против «космизма» поэтов «Кузницы», в ранних стихах, в период революций и гражданской воины, всецело находился в том же стилевом русле. Так, в стихотворении 1920 года «Я», выступая от имени мирового пролетариата, он создает образ, ничем по существу не отличающийся от приведенных строк Филипченко:
Из солнцебетона и стали я скован.
Отсек я Былое, схватив его космы.
Во чреве заводов, под сердцем станковым
Я зачат и выношен. Вырос же - в Космос46
Но мировые пространства стали доступными не только пролетарским поэтам. «Космизм» - явление общепоэтическое в первые годы революции. Сошлемся, например, на опыт Н. Асеева, который достаточно далеко отстоял от практики Пролеткульта, но создавал тогда образы такого же вселенского размаха, хотя и выдержанные в ином стилевом ключе, озвученные на футуристический лад.
Хмурится Меркурий
Бурей,
Ярая Урана
Рана,
Вихритесь Венеры
Эры,
Рейте Ориона
Ореолы!
Мы это - над миром
Марев,
Мы это - над болью
Были,
Топорами дней
Ударив,
Мировую рань
Рубили!
Глядите ж зорче, пролетарии,
Пускай во мгле полеты немы:
Страны единой - Планетарии
Грядут громовые поэмы!47
Нетрудно заметить, что в асеевском стихе названия планет и созвездий, «громовые», экзотически звучащие, служат в первую очередь задачам инструментовки и, усиливая фонетико-артикуляционную сторону речи, не преследуют столь определенной идеологической доктрины, как это характерно для «космистов» Пролеткульта и «Кузницы». Тем не менее общая планетарно-космическая настроенность очевидна в этом стихотворении 1920 года, призванном передать фантастику современности, масштабы происходящего и бурные эмоции поэта, воодушевленного революцией.
Увлечение этими мотивами широко затронуло и творчество крестьянских поэтов. Но если Филипченко или Герасимов рисовали пролетария, поднявшегося над землею во весь свой вселенский рост, то П. Орешин, например, в соответствии со своими социальными вкусами в той же позиции изображал мужика.
Мы верим: Вселенную сдвинем!
Уж мчится сквозь бурю и гром
В распахнутой настежь ряднине
Микула на шаре земном.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И вольно Микуле отныне
Златым кистенем на ходу
С высокой небесной твердыни
Сшибать за звездою звезду!48
В стихотворении «Красный поезд», типичном для того периода (поезд - символ стремительного движения вперед), Орешин уподобляет поезду сначала нашу планету, мчащуюся «без тормоза, без страха средь великих Солнц и Лун», а затем и все мироздание, охваченное революцией и уносящееся на всех парах в прекрасную даль времени.