Бэкап

– Что касается вашего тела, – продолжил Накадзима, – то в ходе операции практически сто процентов нейронов головного мозга выжигаются, так что в результате вы превращаетесь в живой труп, кадавра с напрочь отсутствующими рефлексами и любого вида моторикой, не говоря уже об осознанных действиях. Поэтому после окончания операции мы вводим в тело специальный состав, приводящий к биологической смерти.

– Очень интересно. А если в ходе вашей…как его, оцифровки, что-то пойдет не так? – полюбопытствовал я. – Кто мне вернет сожженные нейроны?

– При любой операции существует теоретический риск неудачи, – развел тот руками. – Умереть на операционном столе можно даже от, казалось бы, примитивного аппендицита. Но, с другой стороны, не забудьте, что через первый этап операции прошли уже пятеро клиентов. И готовятся еще трое. Так что у вас будет достаточно аргументов в пользу ее безопасности.

Оптимизма мне это не прибавило, хотя внезапно вспомнился Роберт Марс – первый клиент «Церебрума». Сколько же мужества ему понадобилось, чтобы шагнуть в неизвестность? Или вопрос следовало поставить так: насколько велик был его страх перед смертью?

– Ладно, – вернулся я к разговору. – И что же дальше?

– Дальше из взятых образцов мы начинаем клонирование и выращивание вашего тела и головного мозга. – Японец пробежался лучом стилуса по головизору и изображение операционной сменилось двумя картинками. На одной стайка детей разного возраста, рассевшись вокруг женщины, внимали ее словам. Другая демонстрировала комнату со стеллажом, на разных ярусах которого располагались прозрачные контейнеры с непонятным содержимым.

– Это клоны наших клиентов, заключивших контракт, – сказал ученый, указав на детей. – А это, – кивнул он в сторону второй картинки, – их мозги в разной степени роста. – Судя по всему, он ожидал, что столь неаппетитное зрелище приведет меня в расстройство, но, как видно, мое досье он знал несколько хуже, чем я его.

Таак. А вот и разгадка, почему центр располагается именно в Японии. Выходит, слухи о совместной работе Шварцкопфа и Окадо, в молодости на дух не переносящих друг друга, соответствуют действительности. Наша встреча все больше напоминала сцену из какого-то фантастического голофильма, когда главный злодей, маньяк-ученый, раскрывает перед героем всю глубину своих преступных замыслов.

– И как долго будет длиться это выращивание? – спросил я. – И зачем клонировать отдельно мозг, если потом, как я понял, вы каким-то образом пересаживаете сознание в клонированное тело? Не думаю, что вам удалось создать их с пустой головой, – взглянул я на картинку с детьми.

– Все достаточно просто, – улыбнулся тот. – Видите ли, в процессе роста клона мы, хотим того или нет, создаем новую личность. Даже если его не обучать, а мы, по ряду причин, не можем без этого обойтись, то все равно это будет пусть и неразвитый, но человек. С собственным представлением об окружающем мире и о своем месте в нем. Оптимальный биологический возраст клона для пересадки вашего сознания – восемнадцать-двадцать лет. Но к этому возрасту его личный опыт и эмоциональный аппарат достигнут такого уровня развития, что попытка пересадки в его мозг другого сознания приведет к целому комплексу психологических проблем. Иначе говоря, ваши разумы начнут сражаться за место под солнцем. Излишне говорить, чем это чревато для вас.

– И пусть в живых останется только один, – пробормотал я под впечатлением от представившейся картины.

– Что?

– Да так, это я к слову. И каковы же ваши действия для пересадки?

– Достаточно просты. На словах, конечно. Ваше сознание переносится в специально выращенный, без всяких воспоминаний, головной мозг, после чего аналогичный орган у клона удаляется и пересаживается ваш носитель.

– Вы в своем уме?! – потрясенно выдохнул я, смотря то на ученого, то на веселых детей, бросивших к этому времени слушать воспитателя и дружно собирающих причудливую башню из кубиков-трансформеров.

На губах японца отчетливо зазмеилась улыбка. Наконец-то ему удалось повергнуть в шок невежливого варвара-иноземца.

– К сожалению, найти иной метод нам пока не удалось, – развел он руками. – Если вы представляли, что дело обойдется неким чудо-лекарством, от которого вы помолодеете на семьдесят лет, то – увы. Законы генетики, по крайней мере пока, непреложны также, как сила тяготения. В запрограммированный при зачатии биологического организма срок он умрет. Часовой механизм заложен в вашем геноме и как его отключить – мы не знаем. Как говорится, каждая секунда ранит, последняя – убивает. Так что речь может идти исключительно о переносе вашего сознания в новое тело.

Я смотрел на играющих детей и представлял, как вот также среди них будет играть моя маленькая копия. Не сын, но, возможно, ближе чем сын? Воистину, и сказал человек: вот, это кость от костей моих, и плоть от плоти моей.

Выходит, ценой продолжения моей жизни должна быть жизнь чужая? Но чем тогда я буду отличаться от тех каннибалов, что гоняли меня когда-то в мангровых зарослях Сьерра-Леоне? Да, можно сколько угодно говорить, что это лишь биологический материал, носитель для моего сознания, специально выращенный, словно породистый конь для скачек. В конце концов, мне ведь даже необязательно его видеть. Но все это, на самом деле, годилось разве что для зала судебных заседаний, в качестве аргументов защиты. Но сам-то я прекрасно понимал, что речь идет об убийстве. Убей сам или умри. И как я буду жить дальше, каждый день смотрясь в зеркало и высматривая призрак чужого сознания? В душу заползала смутная тоска. Впрочем, какая душа у тысячи йоттабайт?

Видимо, насладившись моим растерянным видом, Накадзава отключил голограмму.

– Вот, в целом, как будет выглядеть ваше омоложение, – сказал он. – Не более, чем через двадцать лет после начала процесса, вы выйдите отсюда, – он обвел рукой вокруг головы, – в состоянии, точно соответствующем биологическому возрасту клона. О его физических кондициях можете не беспокоиться, мы обеспечим всю необходимую подготовку и гарантируем отсутствие любых изъянов, которые могли бы привести к преждевременной утрате им функциональности.

– Значит, сейчас у вас на специальных носителях находятся сознания всех, кто заключил контракт с «Церебрумом»? – спросил я. – Могу ли я каким-то образом пообщаться с кем-либо из них?

– К сожалению, это исключено, – с извиняющимся видом развел тот руками. – В целях максимального психологического комфорта мы стараемся не допускать общения виртов – так мы называем тех клиентов, кто прошел первую стадию операции – с обычными людьми. Единственное исключение – это их адвокаты и поверенные, наблюдающие со стороны клиентов за исполнением контрактов.

– Мне надо подумать, – сказал я. После ушата дикой и нелепой, на первый взгляд, информации о методе Окадо, особенно об убийстве клона, в голове у меня был сплошной сумбур, словно после трехдневной попойки. Чтобы со всем этим справиться, необходимо было время.

– Да, конечно, – с улыбкой развел руками Накадзава. – Вот, возьмите, – он подал мне черный пластиковый прямоугольник. – Если возникнут какие-то вопросы, звоните в любое время. Был рад познакомиться.

Как я покинул территорию комплекса и оказался в машине с Анджеем, я уже не помнил.

9

– Санчес, пригнись!

– Гранатометчик на три часа!

– Стреляй. Стреляй!

Грохнул взрыв и меня отбросило к стене. Увязая в железобетоне, зацокали пули. Я подполз к телу, полузаваленому обломками стеллажей и банками консервов.

– Санчес. Ты слышишь меня?

Я взял его за запястье. Мертв. Забрал у него «Heckler» и осмотрелся. От магазина, в котором мы успели укрыться, когда два часа назад разразился ад, осталось одно название. Я осторожно выглянул через разбитую витрину. На улице догорали три машины моего кортежа. Вокруг них лежали пять тел – телохранители. На другой стороне, в тени киоска, в позе эмбриона скорчился гранатометчик – молодой, совсем еще пацан. Санчес выстрелил одновременно с ним. Воздух дрожал от выстрелов и взрывов, громыхавших по всему городу. Иногда тянуло сажей: наверняка повстанцы жгли все, до чего только могли дотянуться.