Страница 5 из 64
– А теперь, – продолжил Эгис, одергивая подол, – можешь представить, как это больно. И что не позволило мне заскулить и покрыть себя позором перед товарищами? Отцовские оплеухи. Парень, изуродовавший меня, никому не успел похвастаться. Он был моим первым убитым врагом. Когда я показал своему отцу его голову, отец подарил мне перевязь для меча, взамен детского ремешка. А ремешок он посвятил богам и устроил пиршество для всей родни.
Эгис замолчал и кинул взгляд в сторону коридора. Кто-нибудь пройдет наконец мимо? Ребенка давно пора отнести в постель.
– Ты не видишь моей Тихе? – спросил Александр.
– Она где-то рядом. Это домашняя змея. Они не уползают далеко. Вот увидишь, она вернется за своим молоком. Не каждый мальчик может приручить змею. Я бы даже сказал, что в тебе говорит кровь Геракла[10].
– Как звали его змею?
– Когда он был новорожденным младенцем, две змеи заползли к нему в колыбель.
– Две? – Ребенок нахмурился, сдвинув тонкие брови.
– Две, но это были злые змеи. Их послала жена Зевса Гера, чтобы они задушили малютку. Но Геракл схватил обеих, по одной в каждую руку…
Эгис осекся, проклиная себя. Или этот рассказ вызовет у ребенка ночные кошмары, или, всего вероятнее, парень сбежит из дворца и попробует задушить какую-нибудь гадюку.
– Но ты понимаешь, все это произошло потому, что Геракл был сыном бога. Он считался сыном царя Амфитриона, хотя царица, жена Амфитриона, понесла от Зевса. Поэтому Гера ревновала.
Ребенок настороженно вслушивался:
– И ему пришлось туго. Но к чему столько испытаний?
– Эврисфей, новый царь, завидовал ему, потому что Геракл был лучше его во всем. Геракл был герой и полубог. А Эврисфей – простой смертный, понимаешь, и считалось, что царство отойдет Гераклу. Но Гера устроила так, чтобы Эврисфей родился раньше Геракла. Вот почему Гераклу пришлось совершать свои подвиги.
Ребенок кивнул, как будто все это было ему вполне понятно.
– Геракл совершал подвиги, чтобы доказать, что он – лучший, – сказал мальчик.
Этого Эгис уже не слышал. В коридоре наконец раздались шаги начальника ночной стражи, делающего обход.
– Никого не было поблизости, господин, – объяснил юноша. – Я ума не приложу, чем занята нянька. Малыш посинел от холода, разгуливая по дворцу в чем мать родила. Он говорит, что ищет свою змею.
– Ленивая сука. Пошлю-ка я кого-нибудь из девчонок-рабынь, чтобы няньку подняли на ноги. Сейчас слишком поздно, нельзя беспокоить царицу.
Начальник энергично зашагал прочь. Эгис посадил ребенка к себе на плечо, похлопал по ягодицам:
– Пора тебе в постель, Геракл.
Малыш изогнулся, обеими руками обхватив его за шею. Эгис успокоил его боль и не выдал тайну. Для такого друга ничего не жалко. Пока что он делит с воином секрет – это все, чем он мог отплатить Эгису за доброту.
– Если моя Тихе вернется, скажи ей, где я. Она знает мое имя.
Птолемей, известный всем как сын Лага, легким галопом гнал своего гнедого к озеру близ Пеллы; там, вдоль берега, находилось отличное место для верховой езды. Лошадь подарил Лаг. Хотя детство Птолемея было довольно безрадостным, Лаг с годами привязывался к юноше все сильнее. Сейчас Птолемею исполнилось восемнадцать; он был смугл, широк в кости, и его строгий профиль с годами обещал сделаться жестким. Он уже заколол вепря и мог сидеть за столом с мужчинами. Первого человека он убил в приграничной стычке и сменил мальчишеский поясной шнурок на красную кожаную перевязь. Теперь там висел кинжал с костяной рукояткой. Ясно было, что Птолемей заслужил доверие Лага. В конце концов они поладили друг с другом, а царь хорошо обходился с обоими.
Между сосновой рощей и озером Птолемей увидел, как Александр машет ему рукой, и направился в его сторону. Он любил мальчика, который, казалось, нигде не мог найти себе друзей: слишком сообразительный для семилетних, хотя ему еще и не было семи, слишком маленький для старших. Александр бежал через заболоченную пустошь, которая за лето спеклась и затвердела за кругом окаймлявших ее низкорослых камышей. Его огромная собака рыла землю в поисках мышей-полевок, то и дело возвращаясь к хозяину, чтобы ткнуться перепачканным носом в ухо Александра. Она могла это сделать, не отрывая передних лап от земли.
– Oп! – сказал юноша, сажая Александра на квадратную матерчатую попону перед собой. Они двинулись дальше, выискивая ровное место. Птолемей хотел пустить лошадь в галоп. – Твой пес все еще растет?
– Да. У него тело маловато для таких лап.
– Кажется, ты был прав, он определенно чистокровной молосской породы. У пса начинает расти воротник.
– А вон в том месте его хотели утопить!
– Когда не знают, чье семя, щенков трудно сбыть.
– Хозяин назвал его дрянью и привязал к нему камень.
– После этого кого-то здорово покусали, так я слышал. Мне бы не хотелось, чтобы такой пес меня тяпнул.
– Он был слишком мал, чтобы кусаться. Это сделал я. А теперь можно пуститься вскачь, – сказал Александр.
Пес, радуясь возможности размять свои огромные лапы, несся с ними наперегонки по берегу широкой лагуны, соединяющей Пеллу с морем. Потревоженные конским топотом, в осоке закричали и захлопали крыльями дикие утки и чайки, длинноногие цапли и журавли. Звонким чистым голосом мальчик затянул пеан[11] конницы гетайров[12], яростный мотив атаки. Его лицо разрумянилось, волосы развевались, серые глаза казались голубыми. Он сиял.
Птолемей придержал лошадь, давая ей передышку, и принялся расхваливать ее. Александр поддерживал беседу как истинный знаток. Птолемей, иногда чувствовавший свою ответственность за мальчика, спросил:
– Твой отец знает, что ты столько времени проводишь с солдатами?
– Конечно. Он сказал, что Силан мог бы поучить меня бросать в цель копье, а Менеста – взять меня поохотиться. Я общаюсь только с друзьями.
Меньше слов, больше мыслей. Птолемей уже и прежде слышал, что царь закрывает глаза на грубых приятелей сына, лишь бы тот не следовал целый день за матерью. Юноша стегнул лошадь, направляя ее в легкий галоп. Но в стрелке копыта застрял камень, и пришлось спешиться, чтобы его вынуть. Голос ребенка прозвучал сверху:
– Птолемей, это правда, что по-настоящему ты – мой брат?
– Что?
Лошадь воспользовалась изумлением Птолемея и потрусила прочь. Александр, сразу же подхватив поводья, твердой рукой остановил ее. Смущенный Птолемей отвернулся, так и не поднимаясь в седло. Чувствуя, что допустил какой-то промах, Александр сдержанно пояснил:
– Так говорили в караульной.
Птолемей не ответил. Мальчик настойчиво ждал, понимая, что в этом молчании больше размышлений, чем гнева. Наконец юноша произнес:
– Да, они могли так говорить, но никто не посмеет сказать этого мне. И ты не должен. Я убью любого, кто осмелится на это.
– Почему? – спросил Александр.
– Просто так надо, вот и все.
Ответа не последовало. Птолемей с тревогой заметил, что мальчик задет. Он не хотел обижать Александра.
– Послушай, – сказал Птолемей неловко, – большой, взрослый мальчик вроде тебя… если ты не знаешь почему… Конечно, я был бы рад оказаться твоим братом, что тут говорить… дело в другом. Моя мать – жена отца моего отца. Это значило бы, что я незаконнорожденный. Ты понимаешь, что это такое.
– Да, – сказал Александр.
Он знал, что это смертельное оскорбление.
Кто виноват, что мальчик наслушался всякого, отираясь среди мнимых друзей в караульной? Птолемей как брат прямо ответил на неприятный вопрос. Впрочем, мальчик, похоже, полагает, что рождение – результат некоего колдовства, в его голосе можно было уловить смущение. Юноша удивился затянувшемуся сосредоточенному молчанию.
– Что ты молчишь? Все мы рождаемся одинаково – в этом нет ничего дурного, такими нас сделали боги. Но женщины могут ложиться только со своими мужьями, иначе ребенок считается ублюдком. Вот почему тот человек хотел утопить собаку: из опасения, что щенок беспородный.
10
Отец Александра Филипп II считал себя потомком Геракла.
11
Пеан – хоровая песня-искупление. Исполнялась во время битвы, при праздновании победы, во время торжеств.
12
Гетайры – отряды конницы и пехоты из представителей македонской знати.