Страница 49 из 64
Они переправлялись через реки, которые, по рассказам, до последней капли осушили персидские орды; перешли Стримон по мосту царя Филиппа и по отрогам Пангейона поднялись к городу Амфиполю. Здесь, у Девяти Дорог, царь Ксеркс живыми сжег девять мальчиков и девять девочек, чтобы умилостивить своих богов. Теперь между горами и рекой стояла, сияя новой каменной облицовкой, крепость; за ее стенами поднимались дымки от горнил золотоплавилен. От этого важнейшего для Филиппа укрепления он никогда бы не отступился как от одного из первых завоеваний за той рекой, которая когда-то являлась дальней границей Македонии. Над крепостью вздымался Пангейон, покрытый густым лесом; там и тут лежали рудники, белая мраморная порода которых сияла на солнце: благословенное место для царских армий. Везде, где они проезжали, Клит показывал следы войн Филиппа: поля сражений, заросшие бурьяном, лежащие в руинах городские стены, перед которыми навечно вздыбились осадные машины с башнями и катапультами. Вдоль всего пути они находили крепости, где могли остановиться на ночлег.
– Что же будет с нами, ребята, – смеясь, сказал Александр, – если царь не оставит на нашу долю никаких свершений?
Когда полоса берега оказывалась достаточно твердой, они пускались в галоп и неслись вперед – с развевающимися волосами, в туче брызг от лошадиных копыт – и перекликались друг с другом, заглушая голоса чаек. Однажды, когда их маленький отряд пел, попавшиеся на дороге крестьяне приняли их за свадебную процессию, везущую жениха в дом невесты.
Букефал пребывал в хорошем настроении. У Гефестиона появилась новая лошадь, рыжая, со светлыми хвостом и гривой. Друзья постоянно что-нибудь друг другу дарили – на пирах или просто так, по наитию, но это были маленькие детские безделушки; конь стал первым дорогим и всеми замеченным подарком, который Гефестион получил от Александра. Боги создали только одного Букефала, но коню Гефестиона не нашлось равных среди всех остальных лошадей. Конь легко слушался. Кассандр выразил свое восхищение, обильно сдобрив похвалу ядом. Наконец-то и Гефестион извлек, сказал он, пользу из низкопоклонства. Гефестион понял намек и горел желанием отомстить, но не произнес ни единого слова. Казалось немыслимым устроить сцену перед Клитом и товарищами. Гефестион стал выжидать удобного случая.
Огибая заболоченный солончак, дорога ушла в сторону от моря. Примостившись на скалах, над равниной гордо возвышалась каменная крепость Филиппа, контролирующая перевал. Филипп основал ее в памятный год и дал ей свое имя.
– Мой первый поход, – сказал Клит. – Я был там, когда гонец приехал с новостями. Твой отец, Филот, разбил иллирийцев и гнал их полпути до западного моря; лошадь царя выиграла на Олимпийских играх, а ты, Александр, появился на свет – как нам сказали, с ужасным воплем. Мы получили двойную порцию вина. До сих пор удивляюсь, почему же не тройную.
– Зато я не удивляюсь. Царь знал вашу меру, – ответил Александр.
Он отъехал вперед и буркнул Гефестиону:
– Я слышу эту историю с трех лет.
– Все эти земли ранее принадлежали фракийцам, – заметил Филот.
– Да, Александр, – вставил Кассандр, – можешь поискать своего размалеванного друга, юного Ламбара. Агриане, – он махнул рукой на север, – надеются на поживу в этой войне.
– Неужели? – Александр поднял брови. – Они сдержали свои обещания. В отличие от Керсоблепта, который восстал сразу же, как только мы вернули ему заложника.
Все знали, что Филипп достаточно натерпелся от вероломных клятв и разбойных нападений вождя; царь затеял эту войну с целью сделать его земли македонской провинцией.
– Все варвары одинаковы, – сказал Кассандр.
– Прошлым летом я получил вести от Ламбара, – продолжал Александр. – Он нашел какого-то купца и продиктовал ему письмо. Он зовет меня погостить в его столице.
– Я не сомневаюсь. Твоя голова прекрасно будет смотреться на шесте у въезда в его деревню, – вставил Кассандр.
– Я только что сказал, Кассандр, что он мой друг. Ты это помнишь?
– И заткнись, – внятно добавил Гефестион.
Они заночевали в Филиппах. Александр молчал. Он долго смотрел на высокий акрополь, как факел пламенеющий в красных лучах заходящего солнца.
Царь, когда они наконец до него добрались, стоял лагерем на берегу Гебра, перед крепостью Дориск. За рекой маячил фракийский город Кипсела. Прежде чем окружить его, Филиппу необходимо было взять крепость.
Ее построил еще Ксеркс для защиты своих тылов после переправы через Геллеспонт. На ровном лугу внизу он устроил смотр своей армии, слишком огромной, чтобы ее можно было счесть. Отряд проходил за отрядом через квадрат, обведенный вокруг первых десяти тысяч человек.
Крепость поражала своей массивностью; Ксеркс не испытывал недостатка в рабах. Но за сто лет она обветшала, трещины забились булыжником, в бойницах пророс терн, как на козьих выгонах в горах. Дориск уцелел в племенных войнах фракийцев и стоял до сих пор; невозможно было требовать большего.
Уже начинало смеркаться, когда их отряд подъехал к крепости. Из-за стен доносились запах дыма от горящих очагов и отдаленное блеяние коз. На расстоянии полета стрелы от стен крепости раскинулся македонский лагерь – искусно построенный город из хижин, на скорую руку крытых тростником с берегов Гебра, и перевернутых повозок, укрепленных подпорками.
На фоне закатного неба вырисовывался стройный черный силуэт шестидесятифутовой деревянной осадной башни. Стража, укрывшись под толстым навесом из воловьих шкур, который служил защитой от метательных снарядов, долетающих с крепостного вала, готовила себе ужин прямо у основания башни. У хижин конников негромко ржали привязанные лошади. Для катапульт воздвигли платформы. Огромные машины напоминали собирающихся взлететь драконов: деревянные шеи вытянуты, массивные луки раскинуты в стороны, как крылья. От кустарника чуть поодаль сильно смердело; воздух наполняли запахи дыма, жарящейся рыбы и немытых тел множества мужчин и женщин. Женщины, прибившиеся к лагерю, хлопотали над ужином, там и тут щебетали или похныкивали их неизвестно от кого прижитые дети. Кто-то играл на расстроенной лире.
Маленькая деревушка, жители которой бежали в крепость, предназначалась для знати. Каменный дом вождя – две комнаты и пристройка под навесом – занял царь. В доме уже мерцал свет.
Не желая, чтобы его доставили на место, как ребенка, Александр опередил Клита и возглавил маленький отряд. Всем своим существом – зрением, слухом, обонянием – он чувствовал воздух войны, отличавший этот лагерь от казарм или мирной стоянки.
Они подъехали к дому. Приземистая фигура Филиппа уже темнела в дверном проеме. Отец и сын обнялись, разглядывая друг друга в неверном свете сторожевого костра.
– Ты подрос, – заметил царь.
Александр кивнул.
– Моя мать, – сказал он больше для ушей эскорта, – шлет тебе привет и пожелания доброго здоровья. – Повисла зловещая пауза, и Александр быстро продолжил: – Я привез мешок яблок из Миезы. Они уродились в этом году.
Лицо Филиппа прояснилось; Миеза славилась своими яблоками. Он похлопал сына по плечу, поздоровался с его товарищами, отправил Филота в расположение его отца и сказал:
– Теперь входи, давай поедим.
Вскоре к ним присоединился Парменион. Они поужинали на деревянных козлах. Прислуживали оруженосцы царя – юноши и подростки, которым положение и заслуги их отцов позволяли изучать обычаи армии и военное дело в качестве личных слуг Филиппа. Сладкие золотые яблоки подали на серебряном блюде. Два светильника на бронзовых подставках освещали комнату. Оружие и доспехи царя лежали в углу. От стен исходил застарелый запах человеческого жилья.
– Еще один день, – сказал Филипп, – и мы бы принимали тебя там. – Зажатым в руке огрызком яблока он показал в сторону крепости.
Александр перегнулся через стол. За время долгого путешествия солнце опалило его лицо; щеки горели, глаза и волосы ослепительно блестели в свете ламп, весь он был как сухая лучина, вспыхивающая от одной искры.