He первая атака

И когда на подступах к Воронежу вспыхнул бой, он пылал двое суток. Схватки шли за каждый степной холмик, за каждую рощицу, за каждый дом.

Теснимая мощными превосходящими силами, дивизия наша вынуждена была отойти, оставив для прикрытия девятую стрелковую роту.

Ушли ночью. А к рассвету командир роты Антопов так продумал оборону и так ловко расположил свой взвод младший лейтенант Герман, что первая же немецкая атака на самом рассвете захлебнулась...

— Зашатались! — торжествующе крикнул Чолпонбай.

— Зашатались, гады! — отозвался и Сергей Деревянкин.

Он и на этот раз отстал от редакционных машин, чтобы «вести репортаж с места боев девятой роты». Однако репортаж пришлось вести, взяв не карандаш, не ручку, а стиснув рукоятки «максима», заменив раненого пулеметчика. Почему-то, помимо его воли, когда Деревянкин стрелял по набегающим гитлеровцам, ему почему-то вспомнились строки Маяковского: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо...»

Он стрелял, а эта строчка пульсировала в нем. И когда фашисты снова попятились, Сергей крикнул:

— И мы научились бить их, Чоке!

— Без ветра верхушка тополя не колышется! — отозвался Чолпонбай.

Он рядом отстреливался от наседающих гитлеровцев и торжествовал, видя, как их движение все замедляется, как они сначала залегли, а потом беспорядочно стали обстреливать их окопы.

Ему видно было, как по-хозяйски действует Остап Черновол, поддерживая огнем Серго Метервели; как хитро Гайфулла Гилязетдинов то выныривает из траншеи, идущей вдоль высотки, сваливает одиночным выстрелом врага, и, пока пули взрывают землю в том месте, где только что мелькнула его каска, он уже стреляет из другой ячейки.

Чолпонбай тут же последовал его примеру, но сам он находился чуть выше, а траншея второго ряда вела ко рву, вернее, к оврагу, заполненному весенней водой.

Чолпонбай пробирался по траншее, когда немецкий истребитель прошел низко над высоткой, развернулся и дал очередь по нашим окопам. Фонтанчики земли взметнулись от косой пулеметной очереди, пущенной с вражеского самолета.

Что-то звякнуло по каске. Что-то придавило ко дну траншеи, обескровило руки, отяжелило ноги.

— Большой дерево сильный ветер любит! — вдруг ни с того ни с сего закричал Серго Метервели, никогда не унывающий грузин. — А мы — большой дерево! Дай нам ветерка... Но только посеешь ветер, пожнешь бурю! Бурю! — И он метнул гранату. — Бурю! — Сорвал чеку со взрывателя второй гранаты и метнул ее еще дальше. — Бурю! — И третья граната грохнула и уложила двух гитлеровцев, ближе других подобравшихся к высотке.

Но Деревянкин уже заметил, что Тулебердиев как-то внезапно сник и лежит без движения.

— Чоке! — крикнул Сергей, пытаясь заглушить треск винтовок и автоматов, на несколько секунд прекратив стрельбу из пулемета. — Тулебердиев!

Черт возьми, оказывается, голос друга сильнее страха смерти: он может поднять, оторвать от дна траншеи. Оказывается, голос друга способен заставить приободриться, хотя кругом дзинькают пули, бушует пламя, то там, то здесь раздаются взрывы снарядов и всюду кровь...

— Я здесь! Здесь! Здесь! — И Чоке взмахнул над каской винтовкой.

И будто это не он только что вжимался в дно траншеи, вздрагивал при каждом взрыве снаряда, замирал, не помня ни о чем, кроме того, что его тело, словно магнитная мишень, притягивало к себе все пули. Не он! Нет, не он! Чолпонбай, как бегун, приобретший второе дыхание, теперь уже был спокоен, точен, нетороплив. Он прицеливался, выжидал, бил без промаха.

И когда гитлеровцы, захлебнувшись в своей крови, отхлынули от высотки, Сергей увидел, что больше всего поверженных врагов было перед тем окопом с невысоким бруствером, перед окопом Чолпонбая. Это увидели и остальные.

Пользуясь передышкой, наши пополняли боеприпасы, готовились к отражению новой атаки.

Взводный Герман и сержант Захарин, пробираясь по траншее, оставили Чолпонбаю запас патронов и две связки гранат.

— Может, развязать? — спросил Чолпонбай. — Ведь больше будет.

— Нет, — твердо сказал взводный. — Теперь наверняка могут они со стороны оврага, с самой пологой стороны, на танках прорваться.

Углубляли свои окопы Бениашвили и Черновол. Тем же занимались и остальные бойцы.

Вскоре ударили вражеские пушки.

Вслед за артиллерийским налетом из густого леска выскочили и помчались на предельной скорости два фашистских танка. Один заходил с левого фланга, другой — со стороны оврага, стараясь по краю достичь высоты. За танками бежали пехотинцы. Несколько человек были на броне танка и ждали момента, чтобы ринуться на высоту.

Шквальный огонь наших бойцов встретил противника. Стреляли все, но окоп Чолпонбая почему-то молчал.

— Что с ним?

Сергей метнул взгляд в его сторону и не увидел друга.

«Может, ранен или убит?»

— Почему молчит? — встревожился и взводный. Он выбрался из окопа, перебросил свое тело в траншею, ведущую к окопу Чолпонбая, и помчался что было духу.

А танки все приближались. Один, чуть замедлив скорость, начал подниматься на высотку и шел прямо на окоп Тулебердиева.

Взводный продолжал тем временем со связкой гранат бежать по траншее к Чолпонбаю.

Танк уже скрежетал траками по каменным склонам высотки.

Гитлеровцы спрыгнули с танков на землю и шли за ними, охраняемые их стальной тушей, как щитом.

Траки вращались все ожесточенней, с душераздирающим скрежетом.

Правая рука Чолпонбая сама по себе уже нащупала связку гранат, левая сорвала предохранитель, и он, на миг показавшись из-за бруствера, метнул гранаты точно под гусеницу. Сам тут же свалился в окоп.

Прогремел взрыв. Потом второй: это бросил связку гранат взводный, подоспевший к месту боя.

От подорванного танка отпрянули бежавшие под его охраной пехотинцы. Их прожгла пулеметная очередь Сергея Деревянкина. Но в бой вступали новые силы.

Еще несколько минут, и высота будет во вражеском кольце.

И все-таки наши мужественно держались до ночи.

Вот тогда Деревянкин с гордостью подумал, что Чолпонбай стал настоящим бойцом.

Сейчас в окопе у Дона перед броском на ту сторону Сергей Деревянкин и Чолпонбай Тулебердиев молча смотрели на реку, на тот берег. Дон временами темнел от теней проплывающих облаков. Бинокль Чолпонбая снова приблизил Меловую гору и замаскированный камнями дзот справа. Глаза охотника и следопыта тщательно высматривали и исследовали каждую тропинку, все их изгибы, все препятствия, которые могут встать на пути. Вон о тот камень можно опереться ногой, а чуть поодаль положить оружие, потом подтянуться на руках еще выше.

А там, кажется, мертвая зона для пулемета. Потом за тот валун — броском упасть за острый камень и оттуда лежа метнуть гранату в дзот...

«Все это так, если дзот один, —рассуждал сам с собою Чолпонбай. — А если есть еще? Если есть еще и слева? Где же та гильза? Или тогда показалось? Значит, не гильза блестела на солнце. Сейчас оно уже зашло, и тень на той стороне. Нет, мне не показалось... Но есть ли там дзот? Ведь гильза — еще не доказательство. Стоп, стоп, как это я не обратил внимания на тот камень? Странно он стоит. Не специально ли его развернули, чтобы им заслониться от обзора да и от обстрела?.. На Тянь-Шане так сами по себе камни не стояли. Вот солнце с запада освещает его, и что-то мне кажется, его недавно отделили от горы. А для чего? Не для того ли, чтобы поставить дзот? Если там дзот, значит, надо про запас еще гранату взять...»

Сергей вынул треугольник из кармана и удивился тому, как вздрагивают его пальцы, будто письмо обжигало их.

Оторвавшись от бинокля, Чолпонбай пытливо взглянул на Сергея.

— А если дзот и слева?.. — И тут он увидел руку Сергея. — Письмо получили? От кого? — быстро спросил он.

Сергей вздрогнул. Левая рука сама отстегнула нагрудный карман гимнастерки, чуть задев гвардейский значок, и опустила письмо обратно.