Страница 8 из 18
Агрессия росла постепенно, Кирилл просто не замечал, не слишком веря в тревожные доклады охраны. Но сначала журналистов и просителей сменили протестующие одиночки с плакатами, потом целые группы, и, наконец, — парадный въезд плотно перекрыла толпа. Они не уходили даже на ночь, дежурили, сменяясь, по двадцать четыре часа, но сам Рудников, да и большинство старших врачей приезжали на работу по дальней аллее, куда обычно пускали только амбулаторные автомобили и фургоны «Скорой».
В тот осенний день с забытой датой демонстранты внезапно поперли на забор и ворота, облепили прутья решетки. Под весом десятков тел створки угрожающе прогнулись.
Полиция приехала быстро, но нескольких охранников успели поранить камнями и пустыми бутылками. На первом этаже приемного корпуса пришлось заменить полдюжины разбитых стекол.
К концу месяца счет нападений пошел на десятки, а половина крепких парней из секьюрити подали заявления об уходе.
Доклад начальника охраны лежал на столе у Рудникова в общей папке невеселых новостей. Камов получил копию и пришел к руководителю почти сразу, взъерошенный и несколько растерянный:
— Что же делать, Кирилл?
— Работать. Охрана нас не касается, Тележников прекрасно знает свое дело. Снимет внутренние посты, сократит патрулирование. Справится.
— Но… ты понимаешь, что будет через месяц? Уже сейчас мы практически в осаде! А когда уйдет последний охранник, сюда ворвется толпа, и нас просто линчуют!
Рудников хлопнул ладонью по столу.
— Прекрати истерику! Никто сюда не ворвется. Все не уволятся, да и тем, снаружи, просто надо стравить пар, выплеснуть эмоции…
— Но что мы им сделали? Им всем? — Камов нервно ткнул большим пальцем куда-то за спину. — Я могу понять родственников наших больных, но там же не только они!
— Знаешь, — Кирилл поднялся, подошел к окну, с минуту бездумно смотрел в застекленную серость с моросящим дождем и мокрыми голыми деревьями. — Дав людям надежду, ты на короткое время становишься героем. Но стоит им эту надежду потерять, как из героя ты превращаешься в кровавого монстра, убийцу и — что еще более непростительно — в обманщика и шарлатана. Нам мстят, Слава, мстят за то, что когда-то позволили уговорить себя в нас поверить. А те, кто уговаривал, писал восторженные статьи и снимал красивые репортажи, теперь маршируют во главе крестового похода.
Совсем скоро Рудников убедился, что снова ошибся. В охране оставалось все меньше людей, да они совсем не стремились рисковать жизнью ради давным-давно развенчанного Проекта.
Где-то через неделю после памятного разговора с Камовым Кирилл задержался на работе допоздна. Минздрав требовал очередную докладную записку — и Рудников добросовестно писал многостраничный отсчет. Конечно, его можно было сдать и завтра, но Кирилл давно уже не торопился домой. Эля ушла слишком далеко, после сына он потерял и жену, и за порогом давно забытого семейного уюта его не ждало ничего такого, ради чего стоило бы торопиться.
Откуда-то снизу донесся едва различимый звон, словно деревянный молоточек ударил в неисправный камертон. Рудников не стал вслушиваться, поглощенный сухими казенными строчками, да и звук больше не повторялся.
Он успел написать больше половины, когда в дверь неожиданно постучали. Удивленный Кирилл покосился на часы — половина второго ночи. Кто еще мог остаться в Центре, кроме него, вынужденного трудоголика?
Дверь распахнулась, впустив в привычную кондиционированную тишину запах гари и шумное дыхание запыхавшегося человека. На пороге мялся охранник в перемазанной сажей униформе. В руках у него Рудников заметил огнетушитель со свернутым набок раструбом.
— Кирилл Александрович! Хорошо, что вы на месте. Вызывайте полицию срочно, у нас все линии перерезаны! А я пока тушил, где-то рацию потерял.
— Тушили?! Что случилось?
— Да вот, — на чумазом лице секьюрити появилась улыбка, — «зажигалку» бросили с улицы. Бутылку с горючей смесью. Хорошо, я заметил, а то могла бы беда случиться. Нас сейчас совсем мало, патрулирование отменили: почти вся смена сидит на въезде, сторожит идиотов.
Холодея, Рудников потянулся к телефону.
— Точно потушили? Может, пожарных заодно…
— Не беспокойтесь, Кирилл Александрович, оно толком загореться-то и не успело. Я куртку сверху кинул и пеной залил. Сначала, правда, растерялся — пытался ногами затоптать… Штаны вот чуть не сгорели.
Он снова улыбнулся, радостный и довольный, что все кончилось, что он не оплошал и справился. Рудников смотрел на оплавленные ботинки, на обгорелые лоскуты форменных брюк и обожженную кожу в прорехах.
— Как ваша фамилия? Я скажу Тележникову, вам положена премия.
— Да не надо мне премии, — охранник посмотрел Кириллу прямо в глаза. — Мама моя у вас лежит, Василькова Мария Николаевна.
Он повернулся и ушел, но Кирилл не стал окликать его. Он спешно листал базу с историями болезни — в журнале экспериментов не было фамилий, только безликие «больные» и номер теста, но в базе можно было найти конкретных людей.
Вот она, Василькова М.Н. Тест номер 8714.
На всякий случай он проверил и журнал, хотя прекрасно помнил результат.
Тест № 8714, рак кишечника. Результат отрицательный, ускорение роста метастазов. Хемотерапия невозможна. До следующего теста больная может не дожить.
Васильков уволился через неделю и даже, как говорили, не пришел забирать положенные выплаты. Потом его видели в группе протестантов, избивших двух работников второй операционной.
По предложению Камова в каждой лаборатории вывесили небольшое цифровое табло. Без надписей, без украшений, просто цифры, неумолимо меняющиеся с частотой сердечного ритма. Конечно, никакой мистики в этом не было — компьютер знал, что примерно каждые сорок секунд на Земле от рака умирает человек, и просто прибавлял единицу к числу на табло.
Табло завешивали, загораживали шкафами, даже несколько раз срывали со стены, но на следующий день оно появлялось снова.
Через неделю трех аналитиков пришлось отправить на психическое рекондиционирование — у них случился нервный срыв.
К декабрю проект перешагнул десятитысячный эксперимент.
Тест № 10009, острый лейкоз. Результат отрицательный, взрывной рост, эвтаназия.
Среди ночи Камова разбудил звонок.
Он ждал его со страхом каждую бессонную духоту, когда приезжал ночевать домой, хотя выспаться все равно не получалось. Каждую минуту, оказавшись вне стен Центра, он ждал вот этого телефонного сигнала. И неважно, что в нем — закрытие Проекта, арест, пожар, бомба… Уже неважно.
Вячеслав не верил в хорошие новости.
— Доктор Камов? — сухо спросил кто-то официальный и властный. — Срочно приезжайте в Центр. У входа вас встретят.
— А в чем дело?
— Приезжайте. Ваш начальник мертв. По предварительной версии — покончил с собой.
Когда взломали дверь, все уже было кончено. Рудников полусидел в кресле, голова — или, вернее, то, что от нее осталось, — бессильно склонилась набок. Стена за спиной самоубийцы казалось черной от запекшейся кровавой кляксы.
Компьютер на столе мерцал звездным небом скринсейвера, заливая полутемную комнату холодным морговским светом. Позже, когда медэксперты констатировали то, что было понятно и так, когда увезли тело и попрощался до утра сухощавый следователь, Камов догадался проверить рабочий ноут Кирилла.
Видимо, Рудников успел написать несколько писем: почтовая программа оказалась открытой. Но прочесть их или хотя бы выяснить адреса получателей Камов не смог — отослав почту, Рудников аккуратно стер всю переписку.
В журнале наблюдений прибавилась всего одна запись:
14 мая. 16:42. Тест № 13546, аденокарцинома легкого. Результат положительный, проверка подтверждает. Повторная проверка подтверждает.
Все. Теперь можно. Прости, Эля.
Действительно, все, понял Камов. Решение получено, найдена наконец единственно верная схема перестройки клеток. И теперь Кирилл Рудников мог ни за что больше не отвечать. Или — если быть точным — мог больше не держать ответственность в себе, не сжимать волю в кулак, надеясь довести до конца начатое дело.