Избранное

Опытный юрист, Генрих умело развенчивал позицию своих оппонентов, говорил уверенйо, складно, и Покатилова неожиданно уколола досада: ведь он, Генрих, за целые сутки так и не удосужился или не почел нужным спросить его, Покатилова, старого близкого товарища по лагерю, ни о здоровье, ни о семье…

356

Но. пе в этой ли его одержимости общим делом проглядывает тот, прежний Генрих?

— Опасность аполитизма в среде брукхаузенцев, мой милый, еще и в том, что наши противники — антикоммунисты изо всех сил стараются нейтрализовать организации участников Сопротивления, в том числе организации бывших узников, более того — мобилизовать их против социалистических стран,— горячо говорил он.— И ты, Константин, должен это тоже учесть, анализируя обстановку в комитете. Именно: цель наших врагов — не допустить, чтобы в западных странах организации борцов Сопротивления влияли на политику своих правительств, пресекать всеми доступными им средствами такие попытки.

2

В половине десятого, продолжая разговаривать, они спустились в опустевшую уже столовую. Генрих повел Покатилова к окну, они сели за крепкий квадратный стол с выскобленной добела столешницей. И тотчас возле них выросла фигура Герберта, одетого в официантскую куртку.

— Доброе утро, ваши превосходительства, высокочтимые камрады! — торжественно и вместе с тем радушно произнес он и при этом слегка прищелкнул каблуками.— Для вас, господин генеральный секретарь, завтрак сервирован в кабинете хозяина. Но если угодно…

— Да, Герберт, угодно. Пожалуйста, принесите все сюда и впредь подавайте только сюда, как всем,— поморщившись, сказал Генрих и обернулся к Покатилову.— Я не вижу твоей помощницы…

— Фройляйн позавтракала полчаса назад и поднялась в свою комнату,—доложил Герберт.—Вам, господин профессор, чай или кофе?

— Чай.

— Чай с лимоном?

— Просто чай.

— Итак, два чая и все прочее, как всем,— почтительно наклонив голову, проговорил Герберт и поспешил на кухню, бормоча под нос: — Как всем…

— Жертва буржуазных предрассудков,— усмехнулся Генрих, заталкивая угол салфетки за отворот пиджака.— Вот уже десять лет пытаюсь втолковать ему, что генеральный секретарь и генерал — это не одно и то же.

— Я вчера разговаривал с ним. Он говорит, что обязан тебе этим своим местом в гастхаузе.

357

— Он был образцовым караульным наших лагерных строений. Но потом его выжили здешние реакционеры под предводительством… как ты думаешь, кого? Сына Фогеля.

— Сына хауптшарфюрера? Того самого?

— Папаша за содеянные им зверства был приговорен к повешению в числе других сорока главных палачей Брукхаузена. А отпрыск его Виллибальд — он владелец фермы в окрестностях лагеря — процветает. Сынок потерял на Восточном фронте глаз, зато сберег голову, которая, по моим данным, превосходит своей изворотливостью голову покойного хауптшарфюрера.

Герберт принес на подносе высокий чайник, горшок со сливками, плетеную корзину с булочками.

— Я желаю вам, дорогие камрады, прекрасного аппетита.

— Спасибо, Герберт,— по-русски сказал Покатилов.

— Спасибо,— по-русски ответил Герберт.

— Как поживает Виллибальд Фогель? — спросил Генрих.

— В начале апреля, когда начали радиофицировать конференц-зал комендатуры, этот малопочтенный господин уехал к старшей дочери в Линц и, говорят, намерен оставаться там до конца работы вашего конгресса. Мне лично это не совсем нравится, господин генеральный секретарь.

■— Отчего?

— Это чуть-чуть смахивает на то, когда преступник старается обеспечить себе алиби.

— Не думаю, чтобы тут было что-то криминальное. Впрочем, если вы возьмете на эти три дня под наблюдение его дружков — на всякий случай — будет совсем неплохо. Кель? 1

— Яволь.

«Они здесь пе так уж далеко ушли от прошлого, как брукхаузенцы в других странах,— подумал Покатилов.— Может быть, поэтому у них меньше комплексов. Они и спят, и не теряют аппетита. Радиация концлагеря, засевшая в наших костях, вероятно, тем сильнее разрушает здоровье бывших узников, чем больше они хотят забыть о нем».

— А вот и фройляйн товарищ Виноградова,— сказал Генрих.

— Доброе утро.— Галя стояла в дверях, одетая и причесанная с особенным тщанием, и ее взгляд, как почудилось Покатилову, спрашивал, хорошо ли она выглядит.

— Все хорошо, все в порядке, Галя,— покивал он ей.— Выглядите вы отлично. Никаких следов простуды. А самочувствие?

— Я приняла на ночь аспирин и надела, по вашему совету,

1 Идет?

358

шерстяные носки.— Она улыбнулась Дамбахеру и бегло перевела то, о чем перемолвилась с Покатиловым.

— Товарищ Покатилов ведет себя с вами как заботливый папа, хотя он еще молодой человек. У нас в странах капитала такие отношения между мужчинами и женщинами вашего возраста почти исключены.— Генрих откинул на стол скомканную салфетку, приподнялся и поцеловал Гале руку.

Она же посмотрела поверх его головы на Покатилова так, будто он в чем-то провинился перед ней,— с невольным упреком, в причинах которого ему было недосуг разбираться.

Автобус ждал их на обычном месте возле узорной чугунной вазы фонтана. Все делегаты были в сборе, и, как всегда, в автобусе раздавались шутки, хохот. Сегодня мишенью для острот стал Насье. Широкий, с черными живыми глазами, он, оказывается, славился рассеянностью. В прошлом году в Сан-Ремо Насье забыл в отеле портфель с документами и хватился его только на полпути к Парижу. Накануне нынешней сессии он успел напутать что-то с рассылкой почты, вследствие чего бывшие узники из Федеративной Республики Германии получили бандероли, предназначенные для югославских товарищей, а представитель Люксембурга сделался обладателем личного послания Насье к брукхаузенцам грекам. Об этом со сдержанной улыбкой поведал Покатилову Гардебуа.

— Послушай, Жорж,— привлекая общее внимание, отчетливо говорил Яначек,— я прошу подарить мне на память фотографию, где ты снят с Люси в оранжерее.

— В какой оранжерее? У меня нет никакой оранжереи,— добродушно оборонялся Насье, коверкая немецкие слова.

— Мой милый, ты уже забыл, что вчера за ужином показывал мне, Шарлю и Мари этот прелестный снимок. Ты вместе с Люси в оранжерее…

— Жорж, нехорошо отрекаться,—сказала Мари.—Се не па бьен, Жорж.

— Разумеется,— ласково прибавил Шарль.

— О-о! — вскипел Насье.— Этот коварный гунн, этот старый лагерный бандит Яначек, кажется, спер у меня редкую фотографию.

И он под общий смех полез в карман за бумажником, но, вытаскивая его, зацепил авторучку и уронил ее, а когда наклонился, чтобы поднять ее с пола, из нагрудного кармана у него выскользнули очки. Насье окончательно рассвирепел, распахнул пиджак и начал обмахивать лицо платком.

— Не следует так волноваться, Жорж, все равно теперь тебе ничего не поможет. Твой снимок с Люси в домашней оранжерее

359

отослан в Париж к мадам Насье как доказательство твоей супружеской неверности.

— Какая Люси? — озадаченно спросил Насье.

В эгом, по-видимому, и состояла цель розыгрыша. Яначек ловко отвлек его внимание словом «оранжерея», а па слово «Люси» Насье сперва никак не реагировал.

— Какая Люси? Мадам Гардебуа?!

Грянул хохот. Автобус плавно тронул и покатил в гору по асфальту мимо черных елей, отсыревших после ночного дождя.

3

В редакционную комиссию, образованную на вчерашнем пленарном заседании, кроме Вальтера Урбанека и Богдана Калиновского — представителей социалистических стран,— вошли Жорж Насье, Ханс Сандерс, Шарль ван Стейн и Лео Гайер. Покатилова включили, по его просьбе, в качестве наблюдателя. Редакционная комиссия должна была выработать текст резолюции, провозглашающей основные политические требования комитета. Перед началом заседания комиссии Генрих сказал Покатилову, что считает эту работу самой трудной, но и самой важной. Одна из трудностей заключалась в том, что по статуту все коллективно выработанные на сессии документы должны были приниматься единогласно. Вопросы, вызывавшие чье-либо возражение, снимались. Этот принцип единогласия и обеспечивал, по словам Генриха, практическое единство членов комитета. Председателем комиссии, по предложению генерального секретаря, был утвержден Лео Гайер.