Страница 49 из 120
И смотрит на меня так, будто я одарил его чем-то.
Продолжаем вспоминать вслух названия обоим нам известных мест, и, когда находим первого общего знакомого, Антон снова вскипает бурной радостью.
— Шурка,— поворачивает он голову на жирной шее,— скажи Гансу, что я просил тебя пропустить, слетай на кухню до Васька, передай, Антон земляка нашел… Тип-топ только, давай.
12 Ю. Пиляр
177
Шурка скрывается, а Антон, глядя на меня заблестевшими глазами, говорит:
— Да, было времечко, было… А ты давно оттуда?
— Год и два месяца.
— Из-под оккупации сюда?
Рассказываю, что после выпускных экзаменов я отправился погостить к товарищу, сыну известного ему учителя Твердова. С ним мы собирались вместе в Ленинград: я с заявлением о приеме в институт журналистики, он в педагогический имени Герцена.
— Ну, а через несколько дней началась война, мы пошли на окопы, тут нас и накрыли немцы; они выбросили сильный десант.
— Ясно,— говорит Антон.— Свирепствовали в нашей местности?
— Когда ловили сбежавших пленных весной сорок второго, много жгли, двух девушек повесили, одного нашего комсомольца расстреляли, а меня и еще…
Я прикусываю язык. Антон, скользнув по моему лицу тяжелым взглядом, опускает глаза. Тогда я начинаю расспрашивать его. Он, оказывается, был шеф-поваром на большом торговом судне, ходившем за границу. Война застала его в Гамбурге. Команду интернировали и позднее разбросали по концлагерям. Ему повезло: здесь его взяли поваром на лагерную кухню…
— А ты, значит, здесь третий день,— произносит Антон,— и работаешь у Лизнера.
Он качает головой — «серьезная штука» — и задумывается. Молчание прерывает вернувшийся Шурка. Он вытаскивает из-под полы куртки котелок, пайку хлеба и, улыбаясь, передает мне.
— Ешь,— говорит Антон,— а я пойду, сейчас будет отбой.
Попрощавшись со всеми за руку и пообещав навестить меня
завтра, он уходит.
— Ну, Костенька,— обращается ко мне Шурка, проводив Антона до ворот,— теперь всё, теперь ты кандидат на жизнь, с чем чувствительно и поздравляю. Уж Антон об этом побеспокоится, будь СПОК.
За год скитаний по лагерям я убедился, что повара — самые влиятельные люди среди заключенных. Я не скрываю своей радости, благодарю Шурку, и мы вчетвером живо уписываем содержимое полученного с кухни котелка — густую, жирную и сладкую брюкву.
Утром я не чувствую привычного посасывания под ложечкой и, очевидно, поэтому думаю о предстоящем дне без особенного
178
страха. Пока стоим на аппельплаце, Шурка, который теперь не отходит от меня и от моих друзей ни на шаг, подробно инструктирует нас, как вести себя на работе, чтобы подвергаться меньшей опасности!
Мы внимательно слушаем — многое надо запомнить.
Выходим за лагерь — я опять невольно любуюсь Дунайской долиной и Альпами. Лизнер сегодня не устраивает в дороге «разминки», и мы благополучно добираемся до площадки с каштанами.
Первая половина дня протекает спокойно. Капо, у которого, по словам Шурки, по понедельникам здорово болит голова, почти не показывается из своей будки. Эсэсовцев до обеда тоже не видно. Только помощник капо, скинув рубашку, вразвалку прохаживается по участку и изредка, скуки ради, то одного, то другого шлепнет резиной по согнутой спине.
Заканчивается обед. Лизнер с багровым лицом и нездорово поблескивающими глазами оглушительно свистит. Мы выстраиваемся. Помощник Лизнера становится во главе колонны.
— Марш!
Сходим с площадки и начинаем спускаться по узкой дороге к какому-то обрыву. Справа от нас колючая проволока зоны оцепления, охраняемая автоматчиками, за ней ели; слева кустарник, за ним пропасть. Идем параллельно заграждению, инстинктивно держась подальше от обрыва. Лизнер хриплым грубым голосом ведет счет.
— Куда мы? — спрашиваю Шурку, шагающего крайним правым через одного от меня человека.
— Камни носить,— отвечает он вполголоса, не поворачивая головы.
Через минуту, очутившись перед крутой лестницей, вижу огромный котлован и человеческий муравейник, который копошится на его дне среди массивных каменных глыб; снизу доносится треск отбойных молотков, свистки надсмотрщиков, короткие, отрывистые гудки паровозов, таскающих платформы.
— Штайнбрух, по-нашему, каменоломня,— сообщает Шурка, спускаясь рядом со мной по ступенькам.— Тут работает большинство заключенных. Я тут тоже работал каменотесом.
Помолчав, он говорит:
— Держись середины, камень выбирай тоже средний, маленького не бери — придерутся.
Я передаю это Виктору и Олегу. Мы сходим на мягкое, усыпанное.светлым гравием дно.
Помощник капо подводит нас к большой груде камней и тотчас кричит:
179
— Берите!
Перед нами камни пуда на полтора и больше, многие с острыми краями, такие, что не знаешь, как за них взяться. Товарищи налетают на кучу со всех сторон, торопятся схватить камень полегче и поудобнее для носки. Мне достается кругляк пуда на два. Взваливаю его на плечо и направляюсь к крутой, высеченной в скале лестнице, за мной — Шурка, за ним — Виктор и Олег. Впереди нас человек десять.
— По краю, по краю иди,— наставляет Шурка.— К стенке жмись… Не так. Пусти, я поведу.
Я пропускаю его вперед. Камень у него лежит ловко, на шее и затылке, он придерживает его одной рукой. Я передвигаю свой тоже поближе к затылку — так вроде удобнее. Поднимаемся вначале как будто без напряжения, но постепенно с каждым шагом ноша становится все тяжелее, кажется уже, что несешь не двухпудовый, как сперва, а трех-или четырехпудовый камень.
Мы достигаем, вероятно, середины лестницы, как вдруг ниже нас раздается хриплый крик и ругань Лизнера:
— Вперед, вперед, вы, ленивые скоты! Ну?
Слышится звук, похожий на мычание, затем грохот упавшего камня, слившийся крик ужаса многих людей, снова грохот, разъяренная хриплая ругань, удары, опять крики и опять грохот.
— Давай, давай,— сдавленно, не оборачиваясь, твердит Шурка.
Я безмолвно следую за ним. За моей спиной, внизу, раздается четыре револьверных хлопка.
В конце лестницы нас обгоняет помощник капо. Он вышибает у передних камни из рук и кричит им:
— Вниз! Живо!
Камни летят мимо нас, отстукивая по лестнице. Нечеловеческие выкрики заглушают этот стук. Передние сбегают вниз, а мы продолжаем подниматься, отсчитывая последние из ста семидесяти семи ступеней. За нами снова громыхает три выстрела.
Руки мои немеют, ноги дрожат — едва добираюсь до каштанов. Сваливаем камни и ждем, пока подойдут остальные товарищи, в беспорядке растянувшиеся по дороге.
— Всё,— говорит Шурка.—Больше не пойдем.
— Откуда ты знаешь? — спрашивает Олег.
— Убили семерых — норма.
Тут только я начинаю понимать, что произошло и почему Шурка велел нам держаться середины: убивают передних, тех,
180
кто изловчился выхватить камень полегче, убивают и задних, изнемогших под тяжестью доставшейся им ноши.
Подходит Лизнер. Он приказывает браться за лопаты, а сам вместе с эсэсовцем и своим похожим на цыгана помощником скрывается в будке и больше не показывается до конца работы.
Вечером мы ждем у ворот блока Антона, обещавшего навестить нас.
Вместо Антона к проволочной загородке вскоре подходит невысокий сероглазый паренек. Шурка окликает его. Это Васек, работающий вместе с Антоном на кухне. Положив что-то в руку стоящему у ворот постовому-торвертеру, он быстро просовывает котелок сквозь проволоку.
— Антона сегодня не будет,— говорит он мне.— Сказал, на днях заглянет.
Олег и Виктор ждут нас с Шуркой в дальнем углу двора.
Уничтожаем в четыре ложки брюквенную кашу, потом Шурка забирает выданную нам на ужин колбасу — три лиловых, величиной с пятак кружочка — и исчезает вместе с опорожненным котелком.
Мы принимаемся за хлеб. Съедаем только половину, а вторую половину оставляем на утро. Олег это делает неохотно.
— А вдруг ночью загнешься, или украдут?
— А ты давай мне на сохранение,— предлагает Виктор.— Или, еще лучше, верни Виктаве, он сбережет. Или то, или другое— третьего не дано.