Избранное

Разложив на столе карту, Зарубин показал на кружок с синей буквой «А» южнее Вазузина.

— Будневич снаряжает группу для налета на этот полевой аэродром. Приглашает нас. Мне кажется, товарищ подполковник, нам надо принять участие, тем более что группу возглавляет такой опытный командир…

— Будневич? — спросил Евстигнеев.

— Да, тот, что был у нас вчера, старший лейтенант. С ним идут десять разведчиков, у них все подготовлено. Он не против взять еще двоих, знающих подрывное дело. У нас такие есть… Прошу разрешить мне, товарищ подполковник, сопровождать группу.

— Выделите двух человек, а до передовой их проводит Аракелян. Ничего, ничего,— сказал Евстигнеев, перехватив красноречивый взгляд Зарубина.— Пусть проветрится, понаблюдает, а в полночь вернется. Вы останете ь на капэ, побудете в тепле. Но уж придется на пару часов подменить Аракеляна — побыть за оперативного дежурного…

Зарубин был явно чем-то смущен и озадачен.

— Ну все, все,— сказал Евстигнеев склонный истолковывать намерения и поступки людей с лучшей стороны.— Исполняйте. Товарищ Полянов! — крикнул он разморенному от еды и тепла своему заместителю, который сидел у телефона, ожидая разговора с командиром головного полка.— Скажите Еропкину, что я буду у него через полчаса, пусть кого-либо вышлет встретить.

— Может, захватите меня? — улыбнулся Полянов.— А то дорожку знаю…

— Вам бы только гулять, помощнички,— шутя проворчал Евстигнеев.— Вообще-то, захватил бы с удовольствием, но вот приказ комиссара дивизии. Товарищ Тишков!

77

— Я слушаю вас!

— Составьте график отдыха на эту ночь с учетом обстановки— капнтан Полянов отдыхает первым — и приступайте к исполнению обязанностей начальника штадива.

— Есть! — благодарно выдохнул Тишков.

Четверть часа спустя Евстигнеев, сопровождаемый Кривенко, шагал по растоптанной снежной дороге к передовой. Ему уже давно хотелось пойти в полки, побеседовать с командирами и бойцами, чтобы на месте не только и даже не столько уточнить обстановку, сколько, главное, почувствовать ее. Но если бы Евстигнеева спросили, что значит почувствовать обстановку, то он вряд ли смог бы это вразумительно объяснить. Командир дивизии Хмелев, высоко ценивший способности своего начальника штаба, не раз в сложной обстановке, прежде чем принимать решение, посылал Евстигнеева в войска.

Идти было три с половиной километра по открытому полю, затем ходами сообщения, прорытыми в снегу, еще метров триста до того дота, который днем занимал Полянов с политотдельцами и в котором теперь, с темнотой, обосновался командный пункт головного полка. Еропкин предупредил, что перед спуском в снежную траншею Евстигнеева будет ждать командир комендантского взвода с двумя бойцами. Зная, как легко разминуться в чистом поле ночью, Евстигнеев то и дело справлялся с компасом и посматривал на часы. Немцы безостановочно бросали ракеты, осыпавшие голую, без единого деревца, заснеженную равнину дрожащим неживым светом. Вдруг вспыхивали огненные трассы пуль — звучный треск пулеметных очередей долетал с опозданием. Было что-то жесткое, металлически-колючее в свете ракет, в стуке выстрелов, в самом будто разжиженном от мороза воздухе.

Дорога, изрытая воронками, была пуста, и это вначале удивило Евстигнеева. Только вглядевшись попристальнее, он заметил, что в снежной полумгле копошатся фигуры людей и подводы, а затем услышал голоса, скрип полозьев и вспомнил, что основное сообщение идет не по главной дороге, а по времянкам, проложенным войсками в поле. Это эвакуировали раненых и обмороженных, а на передовую спешили в свои роты старшины и повара с сухарями в бумажных мешках, с термосами, с ящиками патронов и гранат.

Евстигнеев хорошо знал: воевать можно лишь тогда, когда существует хотя бы минимум того, что необходимо для жизни. Если же по воле обстоятельств или по чьей-либо вине исчезает и этот минимум — все, ничего хорошего не жди. Собственно, Евстигнеев за тем и направлялся в полки, чтобы посмотреть свои-

78

ми глазами, есть ли там минимум необходимого для жизни—■ боеприпасов, еды, возможности обогреться — или нет, и в зависимости от этого решать, как действовать дальше.

Минут через сорок Евстигнеева и вооруженного автоматом Кривенко окликнули из снежного окопа. В одном из встречавших Евстигнеев узнал того находчивого бойца, который вчера вечером стоял на посту у штаба полка.

— Товарищ Парамошкин, по-моему? — спросил Евстигнеев.

— Парамошкин, товарищ подполковник,— подтвердил боец и больше ничего не прибавил. Он двинулся по траншее первым, за ним пошел Евстигнеев, потом командир комендантского взвода, Кривенко и второй боец.

— Свои, свои,— неожиданно зло ответил Парамошкин часовому возле самого входа в дот, посторонился и пропустил вперед Евстигнеева.

В первую минуту, когда, перегнувшись в поясе пополам, Евстигнеев влез, а точнее, вполз в дот, ему показалось, что он попал в истопленную по-черному, слегка выхоложенную баню. Было тепло, душно, пахло сыростью, с темного потолка срывались капли воды. Дот освещался коптилкой, стоявшей на деревянном ящике в боковой нише. Узкая дверь, через которую Полянов со своими товарищами стрелял по немцам, была загорожена листом железа. Распрямив спину, Евстигнеев увидел иссеченное морщинами лицо майора Еропкина, пожал ему руку и опустился на раскладной стульчик подле второй, свободной ниши. У входа на бетонном полу сидел телефонист, рядом ничком лежал на свернутом брезенте какой-то командир в потертом полушубке.

— Это мой начальник штаба,— пояснил Еропкин.— Положил отдыхать в приказном порядке. Тоже ведь не дело, дорогие товарищи, считай сутки под огнем…

— Что у тебя осталось? Сколько в батальонах? — все отлично понимая, спросил Евстигнеев.— Не едоков, конечно, а активных штыков?..

— Активных сотен пять от силы, а к утру и того не будет. Вы что, шутите, товарищи начальники,— снова возмутился Еропкин,— шутите — сутки держать людей в снегу на такой стуже?! Давайте или вперед, или назад, или сменяйте, в конце концов. Коченеют люди…

Он оглянулся сощуренными глазами на телефониста, но тот был поглощен другими разговорами, теми, что шли на его линии.

— Приказ у нас один, ты знаешь: только вперед… Тем более у немцев ночью бездействует авиация — важный фактор,—

79

сказал, крепясь, Евстигнеев.— Так сколько в этих условиях тебе надо времени на подготовку?

Еропкин помолчал, должно быть, стараясь справиться со своими чувствами. Когда он через минуту заговорил, голос его был глуховато-усталым и вроде безразличным:

— Людей надо накормить горячей пищей, как-то обогреть по очереди, чтобы бойцы могли хоть с часок подремать в тепле; пополнить батальоны людьми и боеприпасами… Ночь нужна на подготовку как минимум,— хмуро заключил Еропкин.— А потом, делайте что-нибудь с немецкими пулеметами. Полк своими средствами не может подавить их.

— Короче говоря, сейчас ты наступать не можешь,— сказал Евстигнеев.— Так я тебя понимаю?

— Сам видишь, могу или не могу,— сказал Еропкин.— Я с уверенностью могу только взять винтовку и пойти в окоп… Так и доложи, если у тебя хватит духа, командующему или кому там из высшего начальства.

— Факты я доложу, в этом ты можешь не сомневаться,— сказал Евстигнеев, крайне удрученный в душе, посмотрел на телефониста, который улыбался каким-то услышанным по линии разговорам, и попросил связаться с командиром полка Кузиным.

— Вызови поживее левого соседа, Уфимского,— приказал Еропкин телефонисту и снова повернулся к Евстигнееву:— Ку-зину-то легче, у него три дота… Посиди еще, Михаил, поужинаем вместе, спиртику выпьем,— добавил он, невесело оживляясь.

— Насчет спиртика мы с тобой, по-моему, договорились, Иван. Да и не хочется без радости. Это когда есть приятный повод— хорошо. А с горя — нет, ты меня знаешь, Сибиряк,— сказал Евстигнеев, внезапно назвав Еропкина старым курсантским прозвищем.— Так что… не обижайся.

— Да уж какая обида!—ответил заметно огорченный Еропкин.— Теперь волей-неволей придется брать Вазузин. А что ты еще будешь делать?..