Бонжур, Антуан!

Что же было дальше, как ты думаешь? Боши вскочили и выпили своё вино, правда, чокаться с Борисом не стали, но тот, по-моему, не жалел об этом. Тогда Борис сказал им: «Спасибо, господа, теперь я могу спокойно уйти отсюда». Мы сели на велосипеды и уехали. Потом в отряде я передразнивал Бориса, как он играл перед бошами, но тогда в этом зале мне было не до смеха. А Борис мне ответил: «Я бы застрелил того гусака, только и всего». Вот какой отчаянный был у тебя отец, он никогда никого не боялся.

Президент де Ла Гранж постучал ножом по бокалу. Говор над столом затихал. Поль Батист поднялся и оглядел зал.

— Медам и мсье, — начал он приподнято и взволнованно. Все взгляды обращены на него. — Сегодня мы собрались в этом зале по весьма волнующему случаю. — После каждой фразы президент делал торжественную паузу и полуоборачивался к Ивану. Шульга переводил. И снова вступал президент. — Мы с вами уже посетили сегодня три могилы, восславляя отдавших свои жизни, но наш путь ещё не окончен, и теперь мы пришли сюда, чтобы приветствовать живых. Слава и доблесть отцов переходят к сыновьям, от сыновей — к внукам. В нашей с вами воле сделать так, чтобы имена тех, кто погиб за наши идеалы, дошли до будущих поколений, и мы должны исполнить свой долг перед грядущим.

Красиво он говорил. Я уже понял, к чему он клонит. Верно, и в Бельгии есть такая награда, вроде нашего ордена Отечественной войны, которая является фамильной реликвией и передаётся из поколения в поколение.

Президент сделал паузу, протянул руку ко мне. Я встал. Президент продолжал. До чего же интересные вещи он говорил:

— Борис Маслов погиб и награждён орденом посмертно. Но теперь к нам приехал его сын Виктор Маслов. По поручению совета я прочитаю вам грамоту, о которой мы долгое время ничего не знали. Мы восстанавливаем справедливость спустя десятилетия. Эта грамота была обнаружена в архивах генерала Пирра, — он прочистил горло, и тон его сделался ещё более торжественным. — Административный совет Армии Зет имеет честь сообщить мсье Борису Маслову, что благодарственный бельгийского королевства орден Леопольда второго класса отдаётся ему за боевые услуги, оказанные братству Армии Зет, убежище Виля, зона четыре, сектор пять. Подписано генералом Пирром августа месяца пятого дня одна тысяча девятьсот сорок четвёртого года, город Брюссель.

Прижавшись друг к другу, они стояли на перроне. Состав был уже подан, за стрелками протяжно пели гудки. И время оставалось лишь для главных слов.

— Береги себя, — сказала она.

Он слегка отодвинулся от неё, глянул в её влажные глаза.

— Я тебя беречь буду, — ответил он. — Поэтому знай, я героем к тебе вернусь. С Золотой Звездой.

— Умоляю тебя, не надо, — испугалась она и заплакала. — Не нужна мне твоя звезда, ты мне нужен! Только ты один!

— Вот увидишь, буду героем, — твердил он. — Разве не порадуешься тогда?

— Не надо, не надо, — слёзно молила она, протягивая к нему руки, потому что вагон в этот миг двинулся, и та же неумолимая сила потащила его за собой от неё. Он отступал от неё спиной к площадке, чтобы последний раз увидеть и запомнить её лицо, а она тянула руки и уже не доставала, потому что вагон уходил беспощадно и навсегда.

— Буду, буду, — как заклинание отвечал он.

— Не надо, не надо, — взывала она глазами, руками, голосом, слезами и криком, потому что он уходил все дальше и дальше, уже надолго, уже навечно, уже лица не различить под гулкой крышей в сумраке перрона, уже не лицо, а белое расплывшееся пятно, уже ни пятна, ни рук, ни гимнастёрки, ни даже красной ускользающей точки последнего тамбура — уже ничего. И лишь колеса бессмысленно и безжалостно стучали в висках: буду, буду…

Так расстались они, отец и мать, в том далёком сорок первом июля месяца двадцать пятого дня, но ещё не скоро узнал я о том, как они расстались. И не сразу я понял, что тут к чему, потом подрос и начал разбираться. И горько мне было думать: грозился стать героем и погиб ни за грош. Срезался в первой же стычке, может быть, не успев даже выпустить ни одной пули во врага. И пропал. Верно, потому и пропал: слишком сгорал от нетерпения сразиться, поторопился, не рассчитал хладнокровно и мудро, ринулся неосмотрительно, сгоряча, прямо в лоб, без оглядки. И срезался, пропал нелепо и безвестно, как пропадает неудачник.

Долгие годы горевал я от мысли об отце-неудачнике, пока не услышал в трубке тоскующий вскрик матери.

Многое, если не все, переменила та минута. Нет, отец не растерялся в своём первом бою, его срезал более опытный враг, он был сбит, но не пропал: прыжок и рана, лагерь и голод, побег и свобода — через все прошёл он и снова стал в строй. И было много схваток, он отомстил им за первое своё поражение, за свою боль и бессилие, за унижение и побои — он сполна расквитался с ними. Теперь я точно знал это, потому что в руке моей зажата плоская коробочка, а в коробочке сверкает эмаль, и аплодисменты перекатываются по залу.

Президент раскрыл мне свои объятия, и я почувствовал на щеке теплоту его влажных губ. Все встали, громыхая стульями, и хлопали стоя.

— Виват! — истошно завопил Луи.

И они что было мочи подхватили: виват! Кричал безрукий ветеран, кричала Татьяна Ивановна, кричал седой секретарь, придерживая рукой слуховой аппарат, а пуще всех Иван Шульга. Даже сам президент два раза прихлопнул в ладоши и молвил: «Виват, виват!»

Вот так это случилось в воскресенье августа месяца, как и было зафиксировано в программе, составленной самим президентом. Не только отцовский орден — я сам получил медаль и к ней именную грамоту с присвоением мне почётного звания партизана Армии Зет. Президент собственноручно приколол медаль с изображением льва в опрокинутом треугольнике к моему кителю, заявив при этом, что отныне самым юным партизаном Армии Зет будет молодой следопыт Виктор Маслов.

Снова они кричали и хлопали.

Пришлось и мне выступить.

— Я слишком взволнован в данную минуту, — сказал я, — но, надеюсь, вы поймёте мои чувства. Я взволнован и горд той честью, которую оказали моему отцу и благодаря ему всей нашей семье. И вот что я хотел бы вам сказать: Бельгию и Россию разделяет много стран, пограничных кордонов. Когда была война, мой отец добирался до вашей страны много месяцев, он прорвался сюда сквозь рвы и колючую проволоку, сквозь огонь и заставы. Бельгия дала ему свободу, а вместе со свободой он получил оружие, чтобы бить врагов. Сейчас на земле мир, и мне понадобилось всего три часа, чтобы прилететь к вам, хотя расстояние между нашими странами не сделалось короче. Сильнее стало наше стремление узнать друг друга. Теперь я узнал вас, дорогие друзья, отныне между нами не существует преград и границ, наши сердца будут соединяться мгновенно, как только мы подумаем друг о друге, хоть, верно, есть такие люди, которые хотели бы разорвать дружбу, возникшую между нами. Но наша дружба сильнее их!

Президент предложил первый тост — за погибших. Его приняли при молчании. Но пошли другие тосты — за живых, за дружбу, за президента, началась застольная сумятица. Ко мне подходили знакомые и незнакомые, поздравляли, приглашали в гости, оставляя визитные карточки.

Президент подвинулся ко мне.

— Вы хорошо выступали, мой юный друг, — начал он. — Наша программа почти выполнена. Теперь мы должны составить дальнейшую программу вашего визита. Сколько вы ещё собираетесь пробыть у нас?

— Сам не знаю, — засмеялся я, вытаскивая пачку визитных карточек, которые мне надавали. — Чтобы ответить на все приглашения, мне три месяца понадобится. И Луи Дюваль с Антуаном меня не отпускают.

— У меня ты ещё не гостил, — напомнил Иван Шульга. — Моя Тереза имеет на тебя обиду.

— Ко мне поступили просьбы от ветеранов, чтобы вы выступили в Эвае и Спа, — продолжал Поль Батист, беря в руки блокнот. — Кроме того, мы с вами можем поехать в архив генерала Пирра.

— Да, конечно, — подхватил я, — ведь там и был найден указ о награждении отца. Интересно, кто его обнаружил?