Бонжур, Антуан!

Женщины шелестели тихими голосами, закатывали глаза, всплёскивали ручками. Даже сам президент начал говорить чуть ли не шёпотом, а Буш переводила с великолепным прононсом.

Поль Батист продемонстрировал свой кабинет: тесные полки с книгами, на столе в поэтическом беспорядке раскиданы рукописи и словари: президент занимается на досуге французской филологией. Над столом две фотографии в деревянных рамках: представительный генерал при полном параде и штатский мужчина с задумчиво-печальным лицом. Президент пояснил:

— Это генерал Пирр, командующий Армией Зет, в штабе которого я был связным. На второй фотографии изображён мой незабвенный кузен Мишель Реклю, о котором я вам уже рассказывал. Он погиб в день освобождения Льежа буквально у меня на руках. Похоронен в партизанской могиле. Мы с ним очень похожи, не правда ли, мой юный друг? Только Мишель здесь на двадцать четыре года моложе меня.

— Вы прекрасно выглядите, мсье президент, — отозвался я с должной светскостью. — Никогда не скажешь, что между вами и кузеном столько лет разницы. Правда, особого сходства я не улавливаю.

— Все, кто знал нас, говорили, что мы весьма похожи, — настаивал президент, обольстительно улыбаясь. — Бедный кузен, он мог бы ещё долго жить и наслаждаться жизнью…

На пороге возникла горничная: кушать подано. Мы двинулись в столовую. Старинный стол заставлен тарелками, тарелочками, вазами, бокалами всех видов и назначений. В каждом приборе по три ножа с монограммами. В плоской хрустальной вазе плавают бутоны роз.

И что же я? «Да, да, мадам, масса незабываемых впечатлений, какая прелестная спаржа, гран мерси, вы очень любезны, ах, эти розы, шарман, манифик, о да, обожаю паштет из гусиной печёнки, вы так внимательны, мерси».

Развернул хрустящую салфетку, в углу её красными нитками вышита вязь из пяти букв: П.Б.Д.Л.Г — вот какая великолепная монограмма у моего президента! «Это манифик, необыкновенно тонкая работа, а сколько вложено труда, мадам де Ла Гранж своей рукой вышивала эти прелестные монограммы, это адорабль, не правда ли, мой юный друг…»

Командир сейчас обернётся и скажет: «Виктор, кончай трёп, займись делом!»

— Анастасия Ефимовна, извините, что прерву вас, я хотел бы воспользоваться вашим любезным присутствием на нынешнем торжестве и попросить вас перевести стихи, которые подарил мне мсье Поль Батист. Мне сказали, там есть баллада о человеке, который предал партизан.

— Мой друг говорит, — зашелестела Буш, — что он с удовольствием послушает, как звучит эта прелестная баллада на русском языке. Он спрашивает, кто переводил вам её?

— Барон Мариенвальд. Правда, по памяти.

— Не правда ли, барон прекрасный человек? В последние годы он ведёт несколько замкнутый образ жизни, но, говорят, у него предстоят перемены…

— Простите, вот брошюра. Я правильно открыл?

Она нацепила очки, долго читала, пришепетывая губами, потом начала нараспев:

— Уже минуло двадцать лет… Наши друзья погибли за родину, но гибель их не была напрасной, и мы не забудем их. Они покинули своих детей и жён, чтобы отстоять справедливость на нашей земле. Но однажды студёной ночью сорок четвёртого злой человек выдал наше убежище людям, одетым в серое. Земля Валлонии впитала кровь одиннадцати мучеников из разных стран. Для Сопротивления Арденн это была горькая битва, и убийцы были удивлены, что не смогли покорить тех людей, которых они считали жалкими бандитами. Прохожий, остановись и задумайся перед этими печальными камнями и, если ты добрый христианин, помолись об усопших.

Все сходилось, все! Правда, о мосте там не было ни слова, только об убежище, но это ведь стихи, они имеют право на поэтическую вольность.

— Шарман! Манифик! — шептал президент. — По-русски это звучит столь же красиво?

— Адорабль, — шелестела мадам.

— Наверное, я скверно перевела, — извинялась Анастасия Ефимовна. — Я чувствую, что стихи написаны сильно, с искренней болью, но я же не профессиональный переводчик.

— Почему только там сказано: «Студёной ночью…»? — мимолётно удивился я и похолодел, поняв, что сейчас все обрушится.

— Вы очень тонко заметили это, мой юный друг. В стихах написано буквально «февральской ночью», но по ходу перевода я подумала, что «студёной» звучит более поэтически, не так ли? — Голос её становился все тише, вот-вот совсем заглохнет. Нет, все же она дошелестела: — Я вижу, вы прекрасно чувствуете язык поэзии…

Черт бы побрал всех этих «друзей». Окончательно все запутали. «Кабаны» погибли в июле, а тут февраль. Все сошлось — кроме зимы и лета.

— Что же стало с предателем? — спросил я, будто этот вопрос должен был принести мне облегчение. — Его поймали?

Президент Поль Батист де Ла Гранж поднял колокольчик, лежавший на краю стола. Раздался мелодичный звон. В дверях возникла горничная с подносом. Президент отдал ей распоряжение и грациозно опустил колокольчик.

— Итак, вы хотели узнать о предателе, — нашёптывала над столом урождённая Буш, словно бы не замечала горничную, которая в это время ставила перед ней свежую тарелку. — В самом деле, говорит мой друг, эта история весьма поучительна. Немцы заслали предателя в отряд, чтобы узнать, где находится убежище Виля. Предатель вошёл в доверие к партизанам, разведал дорогу и подступы к штабу — и все это сообщил немцам. Четыре немецких танка и рота солдат на рассвете ворвались на лесную дорогу, которая вела к убежищу Виля. Начался неравный бой. Партизаны мужественно оборонялись, подбили, как говорится на военном языке, головной немецкий танк. Кровопролитный бой продолжался до самого вечера. Одиннадцать человек отдали свои жизни в этом бою, но, когда немцы ворвались в убежище, там уже никого не было: партизанское соединение вместе со штабом скрылось в соседнем лесу. После войны предатель был разоблачён. Его звали Рене Детай. Он был предан суду и приговорён к расстрелу. Мой друг Поль Батист присутствовал при этой казни. Детая расстреляли в цитадели, у той же стены, где немцы уничтожали свои жертвы[3].

Итак, предатель получил возмездие, а мой отец и не был предан. Отец погиб в открытом бою. Не следует верить легендам. На этом тема закрывается. Я найду Матье Ру, и он просто расскажет мне о том, что было на мосту, как протекал тот открытый бой, в котором не было ни предателей, ни преданных. Просто появились непредвиденные мотоциклы, а на тех мотоциклах стояли непредвиденные пулемёты, и непредвиденные молодые парни в чёрных кожаных куртках открыли непредвиденный огонь — вот так, выходит, с ними было. И дело в шляпе. Посидим мы с Матье за столиком, выпьем по рюмочке, и я уйду умиротворённый.

— У вас задумчивый вид, — заметила урождённая. — Мой друг высказал предположение, что эти стихи произвели на вас такое сильное впечатление. Вы, конечно, жалеете этих несчастных мучеников. Из-за одного негодяя погибло одиннадцать жизней.

— Десять, — поправил я почти безотчётно, ибо в этот миг уяснил себе, что никогда не поверю в непредвиденных молодых парней с непредвиденными пулемётами.

Она удивилась, но всё же перевела. Президент улыбнулся.

— Разумеется, вас поразило это трагическое совпадение, тут и там — одиннадцать мучеников. Но возмездие осуществилось, предатель погиб позорной смертью, и никто не оплакивает эту смерть.

— Да, конечно, их было одиннадцать, вы правы, мадам. — Я уже полностью овладел собой: не время и не место расслабляться в этом доме. — И стихи, которые вы перевели мне, чудесны.

— Но всё же в нашем случае их было не одиннадцать, — заметил президент, глядя на меня испытующим взором. — Вы забываете, мой юный друг, что «кабаны» должны были в ту ночь освободить на мосту машину с политическими заключёнными. Как удалось установить, в машине находилось пятнадцать узников. «Кабаны» трагически погибли и не сумели освободить заключённых. Их увезли в Германию и расстреляли.

Ну что ж, все правильно, растёт число не погибших, а преданных, так и запишем.

Впрочем, возникает один вопрос:

— Каким образом удалось установить дальнейшую судьбу этой машины?