Страница 85 из 87
- Что, дядь Семен? - подбежал паренек лет двенадцати.
- Любка тут не проходила? - указал Семен на новые дома, стоявшие на высоком берегу.
- Вроде бы прошла.
- Сбегай, скажи, что ее ждут возле парома.
Паренек побежал в гору, а Семен, посвистывая, стал обуваться. От парома подошел старик, сел на глинистый выступ рядом с пастухом и сказал с усмешкой:
- Жди. Так она и прибежит сюда.
- А ты закон всемирного тяготения знаешь? - спросил Семен.
- Чего?
- Слыхал, что тело к телу взаимно притягивает?
- Это к твоему-то притягивает?
- Ну!
- Не бреши. Притягивает к тому, которое устойчивость имеет. Держится само по себе. А тебя ветер гонит, как лист осиновый.
- Мое счастье в земле зарыто, - ответил Семен. - Вот я и мыкаюсь, ищу его... Как раньше клад искали.
- Клад искали только дураки. Умному он сам в руки давался, - сказал старик.
- Как это сам? - недоверчиво спросил Семен.
- А вот так. Выходил на поверхность в виде зверя или птицы. То уткой, то поросенком, а то волом, - сказал старик. - Смотря по тому, какой величины клад.
- Это правильно, - подтвердил пастух. - Моей матери подвезло однажды. Давался ей клад, да не смогла попользоваться.
- Если давался, чего ж она не взяла? Рук, что ли, нет? - спросил Семен.
- Соображения не хватило, - ответил пастух.
- Ге-к! - ухмыльнулся Семен. - Какое ж нужно соображение, чтобы взять, когда в руки само дается? Другое дело - украсть... Тут надо шариками поработать.
- Да помолчи ты, пустобрех! - цыкнул на Семена старик и спросил у пастуха: - Как же он давался ей? При какой обстановке? Какой предмет то есть? Вот что интересно!
- Я маленьким был... Еще в единоличном секторе жили, - сказал пастух. - Ездили мы с матерью на базар в Пугасово, поросят продавать. В обратный путь двинулись по-темному. Шли обозом. Наша подвода замыкала. Кобыла у нас жеребая была - гнать нельзя. Ну, ехали мы, ехали да отстали. Сперва я уснул, а потом и мать сморило. Вот просыпаемся. Что такое? Где мы? Огляделись - во ржах стоим. Уже светает. «Митька, где дорога-то? - говорит мать. - Тяни вожжи! Выгоняй лошадь на дорогу. Не то застанут нас во ржах - засекут». Какая там дорога! Я спросонья не очухаюсь. Не пойму никак - куда мы заехали? И вот тебе - глядим - козленок... Прыгает перед лошадиной мордой да все мля-як, мля-як... Маленький такой козленок, ну вот только объягнился. Я ей говорю: «Мам, давай возьмем козленка домой!» А она: «Ты что, спятил? Откуда, спросят, у вас козленок? Что мы скажем? Украли!» Так он и прыгал вокруг телеги - все мля-як, да мля-як. А мы разобрали вожжи, хлыстнули лошадь... Она сама вывезла нас на дорогу. Оказалось - попово поле. Вон где, за Тихановом!
- Скажи ты на милость! На поповом поле! Во ржах!! Это клад, клад выходил, - сказал старик, покачав головой. - Надо бы его палочкой стукнуть. Или кнутом его стегануть - он бы и рассыпался.
- Чего? - усмехнулся Семен. - Козленок - и клад? Да просто от козы отбился. А вы клад! Антирелигиозную пропаганду забросили - вот в чем беда. Мохом суеверия обросли.
- Гляди ты, какой просвещенный, - обиделся старик. - Вон, целый месяц баклуши бьешь да к дояркам на станы бегаешь, как жеребец стоялый. Антирелигиозную пропаганду ему подавай! Небось была бы церковь - батюшка на тебя епитимию наложил бы.
- Какую епитимию?
- Проклятье! Опозорил бы тебя, стервеца, перед всем селом.
- Ты не стерви.
- А козленок был не простым, это ты точно догадался, - сказал пастух. - После нас, эдак же поутру, ехал из Пугасова Ванька Ботик. Он и выскочил перед ним, козленок-то. Так же, во ржах. Ну, Ванька поймал его, посадил в телегу и гладит, приговаривая: «Козленочек мой, хорошенький...» А этот козленок улыбнулся, губами передернул да передразнил его грубым голосом: «Козленочек, хор-рошенький». Да еще подмигнул ему. Ботик как шарахнет его с телеги - и пошел кнутом гулять по лошади. Не токмо что в пене, - в мыле пригнал лошадь. И сам весь треской трясется. Шесть недель пролежал! Облез весь и поседел. Вот как они, клады-то, даются.
- А у нас тоже однова был такой случай. У моего дяди, Филиппа Корнеевича Назаркина. Да, может, помнишь? Его по-уличному Фунтиком прозвали.
- А как же, помню, - подтвердил пастух. - Он черепенниками торговал.
- Во, во! Дак его отец от клада помер. Открылся ему клад в риге по осени. Пошел он утром, затемно еще, печь насаживать - тресту сушили. И вот тебе видит - утица переваливается с боку на бок, по полу риги-то. Да все кря-кря... А лететь не летит. У них сроду уток не было, и у соседей тоже. Он: «Господи Иисусе Христе, это клад!» Да палкой и начкнул птицу. Она тут же рассыпалась. Рассыпалась она - и целая куча золотых. Он их собрал в мешочек. Куда их деть? Носился с ними, носился да в печку спрятал в риге. В печную кладку положил и кирпичом закрыл. Правда, взял он три золотых монеты с собой. Вот настает ночь - ему не спится, не терпится поглядеть - на месте ли золото? Пошел он в ригу - а там возле печки часовые стоят с шашками налоге. Он было к печке, они: стой! Зарубим! Не сумел, говорят, счастьем попользоваться, теперь все... Клад ушел. Что с ним было дальше - не помнит. А только очнулся он наутро. Видит - валяется в риге. Схватился он за печку, отвалил кирпич. Ан, золота нет.
С другого берега реки закричал мужской голос:
- Паро-о-о-ом!
Старик поглядел туда и сказал:
- Кажись, не наши.
На том берегу стояли мужчина и женщина, одетые легко, но с плащами на руках.
- Бреховские учителя, - сказал пастух. - Утром говорили, будто в Тиханово учителей собирают. Роно задачу им задает на новый текущий год.
- Паро-о-о-ом! - закричали с того берега уже в два голоса.
- Обождут, - сказал старик. - Может, кто подъедет. Тогда уж заодно и этих перевезу. Ну, ладно. Значит, пропал мешочек с золотом. А те три золотых у него все ж таки остались. Он на них лесу купил на сруб. Призвали плотников, стали рубить они. Старый плотник ударил топором - и щепка полетела кверху. «Ну, Корнеич, - говорит плотник, - хочешь обижайся, хочешь нет, но я тебе не советую жить в этом доме. Продай лес». - «Почему?» - «А потому что не впрок пойдет тебе этот дом». Не послушал Филипп Корнеевич. Срубили дом, поселились. Вот тебе неделю не прожили - хозяин помер. Они его в Самодуровку продали, на вывоз. И там через месяц хозяин помер... Вот он что делает, клад, когда его взять не умеют.
- Паро-о-о-ом! - опять закричали с того берега.
- Скажи ты, какой нетерпеливый народ пошел, - сказал пастух. - Никакой выдержки. Что дети малые.
- А все оттого, что понимают об себе много, - отозвался старик.
- Работать лучше надо, а не рассуждать, - сказал Семен.
- А ты чего же не работаешь? - спросил старик.
- Я не паромщик.
- Дак вон, бери шест и становись. Ну, становись! - старик указал на паром.
Но Семен лежал на брюхе и не шелохнулся, покусывая травинку.
- А-а! То-то и оно. Все мы любим указывать, - торжествующе сказал старик. - А вот как самому стать за правило, так это брюхо болит.
- Паро-о-о-ом! - доносилось требовательно с того берега.
- Теперь они любят кнопки нажимать... А чтоб правилом махать - спина болит. Иной пастух теперь и кнутом хлопнуть не умеет, с палкой ходит. - Пастух потрогал длинный ременный кнут, лежащий возле него.
- Ноне и пастуха норовят электричеством подменить, - сказал старик. - Проволоку натянут, а по ней ток пустят. Корова носом ткнет - ей хлоп по носу!
- Электричество есть, а молока нету, - сказал пастух.
- Паро-о-о-ом!
- Зато теперь много полезных ископаемых, - возразил Семен.
- Это что за полезные ископаемые? - спросил старик.
- Ну, земные клады, про которые вы здесь толкуете.
- Земные клады не каждому даются, - сказал старик. - Работать надо, а не искать.
На спуске к реке загромыхала телега. Удившие ребятишки метнулись к ней с криками:
- Кино! Кино едет...
Невысокий парень в серой кепке с какой-то рыхлой сонной физиономией спрыгнул с телеги, взял под уздцы лошадь и стал заводить ее на паром.