Старые истории (сборник)

"Как обнюхивает", - подумал, глядя на Мотякова, Фомич и усмехнулся.

Демин кивнул Мотякову маленькой сухой головой, Мотяков подошел к столу и застучал костяшками пальцев:

- Начнем! Тимошкин, на место!

Кругленький проворный секретарь райисполкома Тимошкин с желтым, как репа, лицом присел к столу по правую руку от Мотякова и с готовностью уставился на него своими выпуклыми рачьими глазами. Демин отошел к стенке и присел рядом с другими членами исполкома.

- Гузенков, давай, докладывай, - сказал Мотяков.

Михаил Михайлыч встал, расставил ноги в сапожищах, словно опробовал половицы, - выдержат ли? - вынул листок из блокнота и начал, поглядывая на Мотякова.

- Значит, после сентябрьского Пленума вся страна, можно сказать, напрягает усилие в деле подъема сельского хозяйства. Каждый колхозник должен самоотверженным трудом своим откликнуться на исторические решения Пленума. Но есть еще у нас иные-протчие элементы, которые в рабочее время ходят по лугам с ружьем и уток стреляют. Мало того, они подбивают на всякие противозаконные сделки неустойчивых женщин на ферме, которые по причине занятости не могут сами выкашивать телячьи делянки. И косят вместо них, а взамен берут пшеном и деньгами. Куда такое дело годится? Это ж возврат к единоличному строю... Мы не потерпим, чтобы нетрудовой элемент Кузькин разлагал наш колхоз. Либо пусть работает в колхозе, либо пусть уходит с нашей территории. Просим исполком утвердить решение нашего колхозного собрания об исключении Кузькина Федора Фомича.

Гузенков сел, а Мотяков злорадно посмотрел на Фомича:

- Ну, что теперь скажешь? Небось оправдываться начнешь?

- А чего мне оправдываться? Я не краду и не на казенных харчах живу, - сказал Фомич.

- Поговори у меня! - крикнул Мотяков.

- Дак вы меня зачем вызывали? Чтоб я молчал? Тогда нечего меня и спрашивать. Решайте как знаете.

- Да уж не спросим у тебя совета. Обломаем рога-то враз и навсегда. - Мотяков засмеялся, обнажив свои стальные зубы.

- Товарищ Кузькин, почему вы отказываетесь работать в колхозе? - вежливо спросил Демин тихим хрипловатым голосом.

Длинные белые пальцы он сцепил на колене и смотрел на Живого, слегка откинувшись назад.

- Я, товарищ Демин, от работы не отказываюсь. Цельный год проработал и получил из колхоза по двадцать одному грамму гречихи в день на рыло. А в колхозном инкубаторе по сорок граммов дают чистого пшена цыпленку.

- Скажи ты, какой мудрый! Развел тут высшую математику... - сказал Мотяков. - А я тебе политику напомню: работать надо было лучше. Понял? Распустились! Небось год назад и не пикнул бы. Права захотел. А я тебе обязанности напомню.

Демин обернулся к Мотякову и сказал тихо, будто извиняясь:

- Товарищ Мотяков, с этими методами кончать надо. С ними вы далеко не уедете.

- Уедем! - крикнул Мотяков.

Демин как бы от удивления вскинул голову и сказал иным тоном:

- Товарищ Мотяков!

- Ну, ну... - Мотяков что-то невнятное пробормотал себе под нос и уткнулся в стол.

- Так, значит, вы отказываетесь работать? - опять ровным голосом спросил Демин Кузькина.

- Я, товарищ Демин, работать не отказываюсь. Я только бесплатно не хочу работать. У меня пять человек детей, и сам я инвалид Отечественной войны.

- Видали! Он себе зарплату требует... Вот комиссар из "Красного лаптя", - засмеялся опять Мотяков. - Ты сначала урожай хороший вырасти, а потом деньги проси. Дармоед!

- А ты что за урожай вырастил? - спросил, озлобясь, Живой. - Или ты не жнешь, не сеешь, а только карман подставляешь?!

- Поговори у меня! - стукнул кулаком по столу Мотяков.

- Семен Иванович! Да успокойтесь, в конце концов. - Демин опять пристально, с выдержкой посмотрел на Мотякова.

Тот надулся и затих.

- Но ведь, товарищ Кузькин, не вы же один состоите в колхозе, и тем не менее вы один отказывались работать! - сказал Демин.

- Странный вопрос! - ответил Фомич. - А если я, к примеру, помирать не хочу? Или вы тоже скажете: не ты первый, не ты последний?

- Разумно, - усмехнулся Демин. - Но, товарищ Кузькин, надо же сообща болеть за свой колхоз.

- Мы болеем, - ответил Кузькин. - Да болезнь-то у нас разная. У меня брюхо сводит, а вот у Гузенкова голова с похмелья трещит.

- Давай без выпадов! Тоже критик нашелся, - не выдержал опять Мотяков.

- Но, товарищ Кузькин, почему у вас такой плохой колхоз? Кто же виноват?

- Война виновата, - сказал Мотяков.

Кузькин пристально, подражая Демину, поглядел на него:

- Война-то виновата... - и обернувшись к секретарю: - Вы, товарищ Демин, знаете, как у нас картошку потравили?

- Какую? - очнулся Гузенков.

- Семенную!

- Ну, ну? - заинтересованно подался Демин.

- Перебирали ее, перебирали - пошли на обед. Вернулись, а ее три коровы пожирают - хранилище проломили, прямо с неба сошли... Бока во разнесло.

- Как же так? - Демин глянул на Гузенкова.

Тот весь напыжился и только головой мотнул.

- Его работа, - сказал Кузькин. - Нагородили чурку на палку... Он плотников привозил. Премиальные платил им, быка съели. А хранилище слепили - свинья носом разворотит.

- А что потом с картошкой? - спросил Демин.

- Гузенков сказал: всю картошку перевезти в подвал к Воронину, к нашему бригадиру. Весна подошла - а Пашка Воронин и говорит: нету картошки, вся померзла.

- А вы писали куда-нибудь, в районные инстанции?

- Писал. А что толку? Писать в нашу районную инстанцию - это одно и то же, что на луну плевать.

- Кому это ты писал? - поднял голову Мотяков.

- Тебе, например.

- Мне? Не помню. - Он обернулся к Тимошкину: - Тимошкин, было?

- Не поступало, - выпалил тот.

- А это что? Не твоя подпись? - Кузькин вынул из кармана открытку и сунул ее Тимошкину. - У меня письмо с муд... уведомлением. Знаю, с кем дело имею.

Тимошкин покосился на открытку:

- Мою подпись надо еще документально доказать. А может быть, это подделка?

- А ну-ка? - Демин подошел к столу и взял открытку. - Товарищ Мотяков, в этом деле разобраться надо.

- Это само собой... Разберемся. Кто письмо потерял, кто факты извратил... Виноватых накажем.

Скрипнула дверь, вошла секретарша:

- Товарищ Демин, вас к телефону. Из обкома звонят.

- Хорошо!

Секретарша ушла.

Демин положил открытку перед Мотяковым.

- Так разберитесь, - и вышел.

- Чего с ним говорить! - махнул рукой Гузенков. - Известный элемент... отпетый.

- В тридцатом году я колхоз создавал, а вы, товарищ Гузенков, на готовенькое приехали. Еще неизвестно, чем вы-то занимались в тридцатом году.

- Мы тебя вызвали не отчитываться перед тобой! - оборвал Живого Мотяков. - А мозги тебе вправить враз и навсегда. Понял? Будешь в колхозе работать?!

- Бесплатно работать не стану.

- А что вы, собственно, хотите? - спросил Умняшкин.

- Выдайте мне паспорт. Я устроюсь на работу.

- Мы тебе не паспорт, а волчий билет выпишем, - сказал Мотяков. - Выйди в приемную! Когда надо - позовем.

Живой вышел.

- Ну, что с ним делать? - спросил Умняшкин, грузный немолодой человек с лицом сумрачным, усталым, с тем выражением насупленной серьезности, которое бывает у много проработавших сельских врачей.

- Дадим ему твердое задание... в виде двойного налога, - сказал Мотяков. - А там видно будет.

- Но ведь налоги отменены! - возразил Умняшкин.

- Это с колхозников. А поскольку его из колхоза исключили, значит, он вроде единоличника теперь.

- И мясо с него, и шерсть, и яйца... все поставки двойные! - подхватил Тимошкин.

- Ну, как? - обернулся Мотяков к членам исполкома.

- Не то, - сказал председатель бреховского колхоза Звонарев, прозванный за свой огромный рост Петей Долгим. - На трудодни ему не заплатили. Надо искать выход. Положение трудное.

- Все ясно, как дважды два - четыре. - Мотяков даже ладонью прихлопнул. - Исключить из колхоза - и твердое задание ему враз и навсегда.