Старые истории (сборник)

Фомич промолчал.

Спиряк сел в передний угол и бесцеремонно заглядывал в чашку.

- Никак, пшенная каша? А я пашано на блины пускаю.

- У нас не то что на блины, на кашу нет его, пашана-то, - сказала Авдотья.

Фомич отложил ложку, глянул круто на Спиряка.

- Ты чего в ревизоры лезешь? Довольно и того, что твой брат обирает колхоз.

- Ну, брат мой по пуду пашана со двора не собирает. Это у нас раньше только поп Василий огребал по стольку, - едко ухмыльнулся в бороду Спиряк Воронок.

- Да вы с Пашкой и мертвых обираете!

- Это что еще за мертвых?

- Памятники с могил потаскали... Тот на фундамент, а ты на подвал.

- То церковные памятники... с крестами. Камень, и больше ничего. А то - пашано. Да еще по пуду.

- Вы возами везете! - крикнул Фомич.

- Эка хватил! Непойманный - не вор. Мы по закону живем, - продолжал усмехаться Спиряк. - А коли прав человек - он спокоен. Не шуми. Ну, чего волнуешься? Какой я тебе ревизор?.. Авдотья, - сказал Спиряк иным тоном. - Ну-ка, выйди на двор да детишек забери. Нам потолковать надо.

Авдотья, десять лет проработавшая на ферме в ту пору, когда Спиряк Воронок был еще заведующим, привыкла выполнять его приказы автоматически, как старая кавалерийская лошадь выполняет давно заученную команду. И Спиряк уже не начальник, а сам водовоз, и Авдотья не доярка, а давно уж домоседка с вечно опухшими, искривленными какой-то непонятной болезнью пальцами, но все ж приказ сработал: она встала из-за стола и торопливо повязала платок.

- Ты куда? - Фомич хмуро кивнул на скамью. - Садись! Какие у меня могут быть с ним секреты?

Но детей он все-таки выпроводил.

- Гуляйте! - подталкивал Фомич ребятишек в спины, тихо шлепал по затылкам - кроме пятерых своих, в избе играли еще двое соседских.

Когда ребятишки, гулко протопав сенями, выскочили на крыльцо, Фомич сказал:

- Нечего и начинать. Бесполезный разговор.

- Кто ж тебя упредил? Филат, должно быть?

- Кулик на болоте.

- Я ведь вот к чему разговор веду, Авдотья. - Спиряк нарочно обращался теперь к хозяйке. - В каждом деле разумный оборот должен быть. А он не понимает.

- Вижу, какой тебе оборот нужен... Где что плохо лежит - у тебя брюхо болит, - зло сказал Фомич. - Но здесь не отколется.

- Вчера братана встретил, - глядя на Авдотью, сказал Спиряк. - Он говорит: мол, Фомичу самовольный покос запретим. А за то, что на работу не ходит, оштрафуем.

- Господи, что ж это будет, Федя?

- Тебя не спрашивают... Молчи! - цыкнул на жену Фомич.

- А я Пашке говорю, - мягко продолжал Спиряк Воронок, - Фомич многодетный, ему тоже кормиться надо. А на покос выделим ему напарника и оформим это вроде как общественную нагрузку. И все будет по закону.

- Эх ты, обдирала, мать твою... - Фомич длинно и заковыристо выругался.

- Ну вот, я ему выход подсказываю, а он меня к эдакой матери шлет. - Спиряк Воронок смотрел на Авдотью, словно Фомича тут и не было.

- Ладно, передай Пашке - я деда Филата беру в напарники, - сказал Фомич.

Воронок дернулся, словно его током ударило, и пошел в открытую:

- Косить будешь со мной и делить все пополам... Понял? Или...

- Иди ты... Я с тобой еще раньше наработался.

- А что раньше? Мой комбед на хорошей заметке был.

- Ты скольких туда отправил? Ваську Салыгу, к примеру, за что?

- Он лошадьми торговал.

- Не торговал, а больше менял, как цыган. Доменялся до того, что с одной кобылой заморенной остался... Я зна-а-аю за что... - Фомич остервенело погрозил пальцем. - Ты боялся, кабы он тебя не выдал.

- В чем?

- Бреховских лошадей в двадцать седьмом году не вы с Лысым угнали? А Страшной их в Касимове сбыл.

- Это вы по своему примеру судите, - невозмутимо и вежливо сказал Спиряк Воронок. - Петру Лизунину кто отпускную дал? Ты! Уж, поди, не задаром?

- Зато ты, как Лизунин сбежал, все сундуки его подчистил. Небось еще до сих пор не износил лизунинские холстины? А я не жалею, что отпустил его. Он вон где! В Горьком пристанью заведует. И дети у него в инженерах да врачах. А у тебя один сын, да и тот в тюрьме сидит за воровство.

Спиряк Воронок покрылся багровыми пятнами, встал, зло нахлобучил по самые брови кепку:

- Ты и раньше был подкулачником... Обманом в секретари сельсовета проник. А теперь ты - тунеядец. Мы еще подведем тебя под закон. Подведем!..

Он вышел, не прощаясь, сильно хлопнув дверью.

- Что ж теперь будет, Федя? - жалобно спросила Авдотья.

- Ничего... Бог не выдаст - свинья не съест.

Фомич понимал, что его короткому благополучию скоро придет конец. "Но как бы там ни было - отступать не буду. Некуда отступать", - думал он.

На другой день к обеду, когда Фомич с дедом Филатом докашивали деляну Маришки Бритой, на высоком противоположном берегу озера появились дрожки председателя колхоза. Сам приехал - Михаил Михайлыч Гузенков. Он привязал серого в яблоках рысака возле прибрежной липы и с минуту молча разглядывал косарей, словно впервые в жизни видел их. Фомич и дед Филат тоже стояли на берегу и разглядывали председателя; над камышовыми зарослями торчали их головы на тощих журавлиных шеях, как горшки на кольях. А председатель высился на липовой горе, широко расставив толстые, в желтых хромовых сапогах ноги, сложив руки крест-накрест на выпирающем животе, обтянутом расшитой белой рубахой, в белом парусиновом картузе. Ниже, в воде, такой же мощный председатель стоял ногами кверху на картузе, и казалось, он-то, этот нижний, отраженный в воде, и есть настоящий - стоит на голове и держит на себе липовую гору.

- Ну, чего уставились? Давайте сюда! - поманили пальцем оба председателя.

- Нам и тут хорошо, - сказал дед Филат.

- Чего там делать? - отозвался и Фомич.

- Идите, идите... Я вам растолкую, чего делать, - мирно уговаривал их Михаил Михайлович.

- Ты на лошади, ты и езжай сюда, - сказал Фомич.

- Буду я еще из-за вас, бездельников, жеребца гонять.

- Ну и валяй своей дорогой, раз мы бездельники... А нам некогда языки чесать. - Живой вскинул косу на плечо и пошел прочь.

За ним подался и дед Филат.

- Куда! - рявкнул Гузенков так, что рысак вскинул голову и мелко засеменил передними ногами. - Стой, говорю!

- Ну, чего орешь? - Фомич остановился.

Дед Филат нырнул в кусты.

- Ты кто, колхозник или анархист? - распалялся Гузенков.

- Я некто.

- Как это "некто"? - опешил председатель.

- Из колхоза пятый день как ушел. В разбойники еще не приняли... Кто ж я такой?

- Ты чего это кренделя выписываешь? Почему на работу не ходишь?

- Ты сколько получаешь? Две с половиной тыщи? Дай мне третью часть, тогда я пойду в колхоз работать.

- Брось придуриваться! Добром говорю.

- Ежели хочешь по-сурьезному говорить со мной, езжай сюда. Сядем под кустом и потолкуем. А кричать на меня с горы не надо. Я на горе-то всяких начальников видел. Еще поболе тебя.

- Ишь ты какой храбрый! Значит, от работы отказываешься?

- А чего я здесь делаю? Смолю, что ли, или дрыхну?

- Комедию ломаешь. Вот вызовем тебя на правление, посмотрим, каким ты голосом там запоешь.

- Ни на какое правление я не пойду! Я уже сказал тебе - из колхоза я ушел. Насовсем ушел!

- Не-ет, голубчик! Так просто из колхоза не уходят. Мы тебя вычистим, дадим твердое задание и выбросим из села вместе с потрохами. Чтоб другим неповадно было... Понял?

- Понял, чем мужик бабу донял, - усмехнулся Фомич. - А избу-то мою, чай, под контору пустишь? Все ж таки я буду вроде раскулаченного.

- Посмеешься у меня!.. - Председатель рывком отвязал рысака, сел на дрожки и, откидываясь на вожжах, покатил вдоль озера.

По тому, как, скаля зубы, закидывал голову терзаемый удилами рысак, по каменной неподвижности налитого кровью стриженого затылка председателя можно было заключить, что уехал он в великом гневе.

- Ну, Федька, таперь держись, - сказал дед Филат, из-под ладони провожая строгого председателя.