Ходячие. Второй шаг

– Разумеется.

– Скажите мне правду. Что-то случилось?

– Почему вы так решили?

– Трясет же, – почти прошептала женщина.

– Небольшая турбулентность, не о чем беспокоиться.

«Скажите мне правду…», «То, что нас трясет, это опасно?», «Хватит ли у нас горючего?», «Почему мы кружим над городом назначения?», «Может ли у самолета отвалиться крыло?». (Крыло почему-то вызывало больше всего вопросов, будто у самолета ломаться больше нечему.)

«Ох, дорогие мои, а вы уверены, что хотите знать, как все обстоит на самом деле? Если бы я, Дарья Шишмарева, взялась вдруг говорить правду, и только правду на протяжении всего полета, половина из вас вообще перестала бы летать». Вот она объявляет по громкой связи дежурное: «Наш полет проходит по плану. Командир корабля Сергей Горецкий желает вам приятного полета». А как вам понравится правда: «Да, все, действительно, идет по плану. Горецкий пьян и спит себе спокойно. Как обычно. Плевал он, что все знают, что он в зюзю. Как человека, его можно понять – у него погибла жена. Запил мужик. Но как профессионал он, конечно, перегибает. Но ничего, к прилету он проспится и самолет посадит. Он все еще первоклассный пилот».

Или: «Дружная команда нашего лайнера сделает все, чтобы полет был для вас приятным». «Как же – дружная. Скоро глаза друг другу выцарапаем. Второй пилот, Якушев, собирается писать докладную записку на Горецкого. Так что, может, того скоро попрут из авиации. Жанна и Рома, разумеется, ее подпишут. Им осточертело это пьянство. А я не подпишу. Мне Горецкого жалко. Еще я имела глупость с ним переспать, хотя знала, что он ни о ком, кроме своей покойной жены, не думает и всегда будет любить ее одну. Теперь Жанна с Ромой потешаются надо мной, отпускают шуточки, после которых жить не хочется. Хоть увольняйся. А Горецкий… Я не уверена, что он вообще помнит, что между нами произошло. Наверное, я дура».

Еще пассажиры очень любят, когда начинают разносить напитки и еду. Для них это – кульминация полета. Тут-то они стюардессам спуску не дадут. Но хоть раз сказать бы им: «Уважаемые товарищи пассажиры. Сейчас я открою вам секрет. Вы, наверное, удивитесь, но я вообще не обязана вас кормить и бегать к вам с водой и соком. В моих должностных инструкциях ясно и четко написано, что я должна спасти вас в случае чрезвычайной ситуации (тьфу-тьфу-тьфу), а так же – откачать, если вам станет вдруг плохо. Все. Про еду там нет ни слова. Сами почитайте. Обеды с „курицей“ и „рыбой“, из-за которых вы устраиваете скандал, – это не что иное, как акт доброй воли. И вообще, что вы зациклились на этой еде, будто вы из голодного края? Мы летим на скорости семьсот километров в час через зону турбулентности. Но в момент, когда вы чуете еду, вам плевать на опасность. Пусть трясет, пусть проливается кипяток – главное, получить во что бы то ни стало свою порцию. Да подавитесь. Спасибо за внимание». Да, ее работа – сплошное лицемерие.

Мама мальчика вызвала ее снова.

– Почему так долго заняты туалеты? – поинтересовалась она. – Это безобразие, в какой ни сунешься, везде закрыто.

«Как бы вам сказать, дамочка. В хвостовой кабинке уединилась со своим парнем одна из фиф. Потом ребята сядут на свои места и будут до конца полета загадочно улыбаться, будто совершили что-то из ряда вон». Если бы они знали, сколько таких парочек, которые непременно хотят трахнуться в воздухе, прошло через их авиакомпанию, то не гордились бы так. Но нет, каждый думает, что открыл Америку. Никому прежде не приходило в голову заняться сексом в самолете, а им вот пришло. Смех да и только.

Но дамочка попалась настойчивая:

– Вы считаете это нормально, что ребенок уже битый час не может посетить туалет?

Похоже, не найти Даше сегодня пары минут, чтобы проглотить чашку чая. Жанна-то с Ромой уже по два раза пили, а ей, видимо, не судьба. Что ж за день-то сегодня такой. Самохвалов залился уже под самое горлышко. На извинение по поводу не вовремя поданного напитка обозвал коровой.

И когда дама вызвала ее в очередной раз, Даша уже готова была вспылить.

– Скажите, вы считаете, что это нормально? – Каждое свое обращение женщина начинала с этой фразы.

– Прошу прощения, но туалет еще не освободился. Мне очень жаль. Потерпите, пожалуйста.

Но дама, оказывается, вызвала ее не из-за туалета. Она показывала пальцем на кое-что в иллюминаторе. Когда Даша увидела, о чем идет речь, она, честное слово, сразу же позабыла, что Самохвалову нечем запивать виски, и что это может его разъярить. И про трахающуюся парочку в туалете она позабыла. Да про все она позабыла. Потому что такое она видела за свои две тысячи часов налета в первый раз.

Он – диспетчер. Нельзя об этом забывать. А если он диспетчер, то ему нужно что-то сделать. Но что? Приливы странной тошноты накатывали все чаще. Тело выворачивает наизнанку, суставы ломит, будто в них вместо костного мозга свинец.

Он жал это круглое, маленькое, которое называется «кнопка», и пытался произнести слова. Очень важные слова, от которых зависит жизнь десятков людей. Но слов не получалось. Язык лишь бессильно скреб нёбо. Он – диспетчер. Две точки на мониторе, движущиеся навстречу друг другу, – самолеты Боинг‑747 и SuperJet‑100. Одна точка идет прямо, другая сверху вниз. Странное дело, он забыл, как его зовут, но помнит, как называются эти точки. Когда они встретятся, наконец, случится страшное. Он обязан каким-то образом это предотвратить. Он – диспетчер. Он снова и снова понукал себя собрать – нет, не силы, а остатки духа, заставлявшего дышать, смотреть. Глядя на то, как приближаются друг к другу серые точки, он приказывал руке – жми, приказывал рту – говори, но тело не подчинялось командам.

Чего он хочет? Чтобы Боинг и SuperJet не встретились? Зачем это ему нужно, он вспомнить не мог.

Какая-то сила ломала тело, заставляла его двигаться по-новому, делать то, чего он не хотел. Когда он понял, что не может говорить, то начал писать. Сначала у него получалось. Но постепенно буквы стали превращаться в месиво из закорючек, не имеющих смысла. Сейчас он не мог прочесть то, что написал минуту назад. Более того, он и не помнит, о чем писал. И как называется то белое, на чем он писал. Помнит только, что он диспетчер. Каким-то образом все эти изменения связаны с тем, что у него идет кровь. Еще одна задачка, которую ему теперь не под силу решить, – откуда взялась кровь? А она уже пропитала пиджак и рубашку.

Черт с ней, с кровью. Он смотрел на монитор, жал кнопку. Между Боингом‑747 и SuperJet‑100 осталось всего ничего. Нужно им сказать! Заставь свой чертов язык шевелиться, издавать звуки! Но все попытки были тщетными.

Еще пара секунд – и самолеты встретятся. Даже если он сможет заговорить, это уже не спасет их. Но в тот момент, когда две серые точки должны были слиться в одну и навсегда пропасть с экрана радара, случилось невероятное. Одна из них, поднявшись чуть повыше, буквально на какой-то миллиметр, прошла над второй. И вот они уже миновали друг друга. Осталось сделать еще кое-что. Он не знает зачем, но понимает одно – это нужно совершить во что бы то ни стало. Взяв канцелярский нож, он что есть силы воткнул его себе в горло. Лезвие-бритва вошло в плоть легко. Боли не было. Он сидел за рабочим столом и втыкал нож себе в глотку, методично, размеренно. Он сделал все что мог.

Второй пилот Боинга‑747 Виктор Якушев судорожно пытался понять, что он делает не так. Битый час он, нажимая кнопку на штурвале, старается добиться сигнала от диспетчеров. Поначалу отсутствие связи лишь озадачило его, не больше. Сбой техники? Потом Якушев принялся крутить ручку переносного приемника, но на всех частотах были лишь помехи. Пару раз, правда, Якушеву казалось, что он слышит сигнал, будто с ними хотят выйти на связь. Но диспетчеры молчали. Или это храпит спящий рядом Горецкий?

Он поколдовал с панелью между сиденьями и перенастроил приемник на частоту, которая мониторится спасательными службами, – снова ничего. Это уже не лезет ни в какие ворота. Поняв, что никак не может пообщаться с землей, Якушев занервничал по-настоящему. Нет, не из-за того, что нет связи, а потому, что его положение становится двусмысленным. Можно, конечно, разбудить Горецкого и спросить совета у него. Но, если это он, Якушев, что-то напутал с техникой, Горецкий станет насмехаться. Скажет, что кто-то не может даже кнопки правильно нажимать. Лучше и спокойнее будет, если он сам разберется.