Сияющие

Ей не нужно было останавливаться, следовало продолжить путешествие, уехать дальше, в Сиэтл или Нью-Йорк. Она же вернулась туда, откуда начинала. Вероятно, слишком много переезжала в детстве. Или семья создает вокруг себя гравитационное поле притяжения. Или ей просто нужно было вернуться на место преступления.

Нападение тогда привлекло большое внимание. В больнице с ног сбились, пристраивая огромное количество букетов, которые ей приносили люди, иногда совершенно незнакомые. Хотя некоторые цветы преподносили просто в знак внимания и сочувствия. Уже никто не верил, что она выкарабкается, да и в газетах многое напутали.

Первый месяц был очень суматошным, люди отчаянно боролись за нее, самоотверженно помогали, поддерживали. Но со временем цветы завяли, а внимание ослабело. Ее перевели из интенсивной терапии, а через некоторое время выписали из больницы. Люди продолжали жить своей жизнью, от нее ждали того же, но она не могла даже в кровати повернуться – тут же просыпалась от острой, невыносимой, пронизывающей агонии. Или кричала от боли, боясь, что порвала какой-то орган внутри, когда тянулась за шампунем, а обезболивающие переставали действовать.

Потом рана загноилась, и ей снова пришлось лечь в больницу, еще на три недели. Живот страшно вспучился, будто она собиралась родить инопланетянина. «Мы теряем грудолома, – пыталась она шутить с доктором, очередным приглашенным специалистом. – Как в фильме „Чужой“, помните?» Но никто не помнил и ее шуток не понимал.

Между тем Кирби теряла друзей. Они просто не знали, что сказать, все отношения застревали в трещинах молчания. С теми, кто не терял дара речи от самого вида ее ужасных ран, она могла поговорить об осложнениях, которые испытывала от попадания своих фекальных масс в брюшную полость. Ничего удивительного, что разговоры быстро заканчивались. Люди меняли тему, не решались задавать вопросы или проявлять любопытство, будучи уверены, что поступают правильно, в то время как она больше всего хотела выговориться. Так, чтобы все нутро наружу.

Появлялись и новые друзья, из туристов, которые приходили попялиться. Она не привязывалась, быстро и легко освобождалась от этих отношений. Иногда было достаточно просто не ответить на телефонный звонок. Если кто-нибудь проявлял настойчивость, она начинала нарушать договоренности – все, раз за разом. Они удивлялись, сердились, обижались. Некоторые оставляли на автоответчик сообщения – сердитые, возмущенные или, еще хуже, обиженные. В конце концов она его отключила и выбросила. Кажется, для знакомых это оказалось лучшим решением. Ведь дружить с ней – это как приехать отдыхать на тропический остров и попасть в руки террористов, а такое случалось в реальности, она видела в новостях. Еще она много читает о несчастных случаях. В основном рассказы спасшихся и выживших.

Кирби оказала друзьям добрую услугу. Вот только у нее самой никаких вариантов отхода не было. Но она застряла, стала заложницей в собственной голове. Интересно, может стокгольмский синдром развиться по отношению к самому себе?

– Ну так что, мам?

– Ты же моя милая.

– Я все верну тебе через десять месяцев максимум. Я уже все продумала.

Она достает папку из рюкзака. Распечатала таблицу, постаралась: в цвете, с красивыми шрифтами, имитирующими рукописный почерк. В конце концов, у нее мать дизайнер. Рейчел проявляет максимальную уважительность, внимательно читает, просматривает колонки, будто перед ней не бизнес-предложение, а портфолио художника.

– Я уже почти полностью выплатила кредит по карте благодаря поездкам. У меня осталось сто пятьдесят в месяц плюс тысяча долларов из кредита на учебу, так что все реально. – На самом деле в колледже не согласились предоставить академический отпуск в счет кредита на учебу. Она, конечно, блефует, но больше не может жить в таком напряжении. – Да это не так и много для частного детектива.

Обычная цена – 75 долларов в час, но он предложил 300 в день, 1200 в неделю. Четыре тысячи за месяц. Ей нужны деньги на четыре месяца, хотя детектив говорит, что уже недели через три сможет сказать, насколько все реально. Не очень большая цена за информацию: за то, чтобы знать и найти ублюдка. Особенно теперь, когда полиция неохотно отвечает на ее вопросы. Похоже, с их точки зрения, это просто нездорово так интересоваться собственным делом, да и мешает к тому же.

– Очень интересно, – равнодушно-вежливо подытоживает Рейчел, закрывает папку и протягивает ее Кирби. Однако девушка не торопится взять ее обратно. У нее заняты руки – она, не останавливаясь, ломает палочки.

Хрясь. Мама кладет папку между ними. От снега та быстро становится мокрой.

– Сырость в доме усиливается, – закрывает тему Рейчел.

– Мама, этот вопрос должен решать хозяин жилья.

– Ты же знаешь Бьюкенена, – усмехается Рейчел. – Он не придет посмотреть, даже если дом обрушится.

– Может, тебе стоит сломать несколько стен и убедиться в этом. – Кирби не может не съязвить. Только так можно реагировать на чепуху, которую несет мать.

– Мне нужно обустроить студию на кухне. Там больше света. В последнее время я чувствую, что мне нужно больше света. Может, у меня онхоцеркоз?

– Я говорила тебе – выброси этот медицинский справочник. Глупо заниматься самодиагностикой.

– Да нет, вряд ли. Где бы я подхватила речного паразита? Скорее, это дистрофия Фукса.

– А может, ты просто стареешь, и пора с этим смириться? – огрызается Кирби. Но мама такая печальная и потерянная, что девушка жалеет о своей резкости. – Я помогу тебе перенести вещи. А еще мы можем разобрать подвал: посмотрим, что продать. Там наверняка найдется что-нибудь ценное. Один печатный станок потянет на пару тысяч долларов. Выручишь кучу денег! Могла бы взять отпуск на несколько месяцев. Закончила бы «Мертвую Утку». – Последняя мамина работа – история о любопытном утенке, который путешествует по миру и расспрашивает мертвых, как они умерли. Например:

– А как вы умерли, мистер Койот?

– Понимаешь, Утка, меня сбил грузовик. Я не посмотрел налево и направо, когда переходил улицу, и теперь превратился в закуску для ворон. Такая вот грустная история… Но я благодарен судьбе за все.

Все истории заканчиваются одинаково. Животные погибают разными ужасными способами, но отвечают всегда одинаково. В конце концов Утка сама умирает и осознает, что пребывает в печали, но преисполнена благодарности за все, что имела при жизни. Мрачная псевдофилософская хрень, которая, наверное, идет «на ура» у издателей детских книг. Наподобие той идиотской книги о дереве, которое в результате постоянного самопожертвования становится исписанной граффити скамейкой в парке. Кирби всегда ненавидела эту историю.

По мнению Рейчел, она не имеет ничего общего с тем, что случилось с Кирби. На самом деле это про Америку, где все считают, что со смертью нужно бороться, а это странно для страны, которая верит в загробную жизнь.

Рейчел же пытается показать, что смерть нормальна. Неважно, как ты живешь и как умрешь, результат всегда один и тот же.

Так она говорит. Но начала она эту работу, когда Кирби лежала в реанимации. А потом все уничтожила, разорвала каждую отвратительную иллюстрацию и начала рисовать все заново. Появилась новая серия красочных рассказов про милых зверюшек, которая осталась незавершенной. А ведь детская книга и не должна быть большой.

– Значит, твой ответ «нет»?

– Просто мне кажется, не стоит напрасно терять время, девочка моя. – Рейчел похлопывает дочь по руке. – Жизнь продолжается. Не лучше ли заняться чем-нибудь полезным? Вернуться в колледж.

– Ну да. Это действительно полезно.

– А кроме всего прочего, – мечтательный взор Рейчел скользит по глади озера, – денег у меня нет.

Бесполезно, маму не вытащить из этого состояния. Раскрошенные палочки выпадают из замерзших рук на снег. Теперь отсутствие – ее обычное состояние.

Мэл

29 апреля 1988

Светлокожего парня Мэлком замечает сразу. И не только потому, что недостатком меланина местные не страдают. Обычно таких парней можно увидеть за рулем проносящихся мимо автомобилей. Однако попадаются и на своих двоих, начиная от отъявленных негодяев с желтыми глазами, гусиной кожей и трясущимися руками и заканчивая адвокатами в дорогих костюмах, приезжающими сюда из центра каждый вторник, а в последнее время и по субботам. Такой эгалитарный квартал. Однако надолго никто из них не задерживается.