Княгиня Екатерина Дашкова

— Ваше величество, княгиня Дашкова имеет просить у вас апшид. Когда изволите и изволите ли ее принять?

— Принять? Ни в коем случае.

— Княгиня непременно обратится к вашему величеству с этой просьбой.

— Что за неспокойный дух у этой женщины! Кажется, побывала в европейских краях, кажется, хорошо была встречена — и снова!

— Княгиня утверждает, что хотела бы дать сыну Павлу, вашему крестнику, воспитание, достойное вашего царствования.

— Слова! Одни слова! Все ее честолюбие и желание быть не такой, как все. Так ли много нужно будущему офицеру!

— Ее семейные обстоятельства…

— Полноте, Никита Иванович! У княгини всегда были необыкновенные обстоятельства. Люди рождаются, женятся, умирают, но никогда никто не устраивает вокруг этих обычных жизненных обстоятельств столько шуму, как она. Обстоятельства! Даже старуху свекровь она хоронила несколько недель, возила покойницу, сказывал мне Василий Иванович, по всем монастырям.

— Ваше величество, у меня нет ни малейших оснований выступать в защиту княгини, но граф Александр Романович Воронцов усиленно просил снизойти к ее просьбе.

— У такого достойного человека и такая баламутная сестра! Из-за похорон свекрови, у которой остались родные дочери, которые вполне могли позаботиться о матери и ее последней воле, княгиня не соизволила выполнить своих обязанностей статс-дамы. Просто для нее это удобный повод снова погрузиться в глубокий траур, хотя, кажется, никакой подлинной привязанности она к старухе не испытывала, да и с чего бы.

— Вы имеете в виду московский дом, ваше величество? Это верно, что старая княгиня истолковала последнюю волю своего супруга в свою пользу и передала дом внучке.

— Сам видишь, Никита Иванович.

— Но обстоятельства похорон мне известны от графа Воронцова. Старая княгиня завещала похоронить ее в Новоспасском монастыре вместе с супругом своим и его семейством, а властями церковными это было запрещено.

— Что же из этого? Так нужно после этой ужасной эпидемии. Для всей Москвы приказ хоронить покойников в особо отведенных местах за городом.

— Катерина Романовна рассчитывала на исключение.

— И напрасно. Я не сочла нужным отвечать на ее прошение. Почему же она не подчинилась общим правилам?

— Просто она предпочла найти какой-то удаленный от Москвы монастырь, где когда-то хоронились Дашковы и увезти покойницу туда.

— Василий Иванович утверждает, что с ней не поехал никто из семейства Дашковых.

— Кажется, так, ваше величество.

— А в конце концов, пусть едет за границу, но никаких отдельных прощаний.

— Ты собираешься просватать Анастасию? Бог с тобой, сестра! Племянница и слишком молода, чтобы торопиться, да и нездорова. К чему же такой спех?

— Видишь ли, Елизавета Романовна, я собралась ехать за границу для окончания образования Павла.

— И племянница будет тебе мешать.

— Нет, нет, как ты можешь так говорить! Но…

— Какое же «но»? Ты бросишь ее здесь в чужой семье.

— Семья мужа всегда поначалу бывает чужой. Дело Анастасии к ней примениться.

— Ты думаешь о собственном примере? Но ведь у нас не было матери.

— Я буду с тобой откровенна, есть обстоятельство, которое меня беспокоит более всего. Мы можем не найти другого жениха — Анастасия кривобока.

— Полно, хорошее приданое покрывает все грехи и огрехи. Ты же сама толковала, что помощь императрицы тебе дала возможность составить Настеньке неплохое приданое. Да и после тебя ей есть на что рассчитывать. Неужто при таких обстоятельствах и жениха не найти?

— Замужество всегда дело счастливого случая. Правда, я не слишком знаю Александра Евдокимовича, но все говорят, что нрава он кроткого, мягкого, женой командовать не станет.

— Так это ты на Щербинине остановилась?

— На нем.

— Вот оно что! Да, партия неплохая. А как его родители?

— Насколько я знаю, радуются такой возможности для сына. Но они предпочитают Москве жизнь в своем имении. Мне говорили, оно великолепно.

— И они не возражают… Тебе это не кажется странным? В конце концов, Настенька не такая уж завидная партия.

— Но род Воронцовых и Дашковых…

— Э, полно, сестра! Щербинины Дашковым никак не уступят, а о Воронцовых в смысле древности нечего и говорить. У этих старых дворян спеси хоть отбавляй.

— Почему тебя это так волнует, Елизавета Романовна? Молодые люди познакомились, понравились друг другу, родители не возражают — чего же еще нужно?

— Счастья, матушка-сестрица, счастья, только и всего.

— Ты сама знаешь, предугадать нам ничего не дано, браки совершаются в небесах, и если уж судьба…

— …Тебе освободиться от лишней обузы, почему бы того и не сделать.

— Ты опять за свое! Настя станет женой Щербинина, и весь сказ. А чтобы доказать тебе, что насчет обузы ты не права, скажу тебе другую новость: молодые поедут со мной за границу, если императрица мне этот вояж вообще разрешит.

— Разрешит, разрешит, в этом не сомневайся. Как же это ее императорское величество перед корреспондентами своими европейскими насильницей да тиранкой выглядеть будет. Да ни за что на свете!

— Вот тут, пожалуй, ты и права. А Аннет помочь не захотела. Так, бедняжка, и померла графиней Строгановой. Ведь ничего не стоило крестницу покойной императрицы освободить от уз брачных, коли такими ненавистными стали.

— И тем своего любимца графа Александра Сергеевича жениного состояния лишить.

— Ты напрасно подозреваешь Строганова в меркантилизме. Граф выше денежных расчетов, да и слишком богат для них.

— Богатство к богатству идет — дело известное. Государыня императрица такого правила не нарушит.

— Мне передали, княгиня, о вашем желании снова оставить Россию. На этот раз по какой причине?

— Ваше величество, если бы вы были так милостивы…

— Я повторяю, Катерина Романовна, свой вопрос: что же вас все-таки гонит от двора и России? Кажется, дети ваши пользуются отменным здоровьем. Дочь вы поторопились сосватать. Так в чем же дело?

— Государыня, я имею в виду только образование сына.

— Он не может его получить в России? К какой службе вы собираетесь его готовить, княгиня?

— Конечно, военной, государыня.

— Так чего же молодому человеку для нее не хватает?

— Государыня, вы всегда говорили, что слишком образованным человек не может быть.

— Но есть разница между ученым человеком и капралом-профессором, каким вы, вероятно, решили сделать своего сына. Вам стоило хотя бы пожалеть его юность. Знаю, он не видит ничего, кроме книг и занятий.

— Я имела в виду прежде всего предоставить вам, ваше величество, отличного офицера.

— Это трогательно. Так какой же план вы придумали?

— Если бы мне посчастливилось получить многомилостивое разрешение вашего императорского величества, я бы направилась с князем Павлом в Эдинбургский университет. Созвездие профессорских имен заставляет предположить там идеальное место для образования современного молодого человека.

— Кого вы имеете в виду?

— Прежде всего самого ректора — господина Вильяма Робертсона.

— Историка, не правда ли? И если память мне не изменяет, королевского историографа Шотландии.

— Государыня, ваши познания, как всегда, ошеломляют.

— Они не так обширны в отношении этого пресвитерианского пастора. Я всего лишь перелистывала его «Историю Шотландии в период от королевы Марии до короля Якова VI». Робертсон на редкость ревностный защитник существующего государственного строя, но не менее ревностно отстаивает свободу совести и слова. Вопрос в том, насколько подобные устремления совместимы. Если это даже и удается автору, то, безусловно, никогда не удастся обыкновенным читателям.

— Осмелюсь обратить внимание вашего величества на то, насколько ясно и беспристрастно Робертсон излагает факты.

— Об этом трудно судить в отношении другой страны.